Виктор Андриянов - Полынь чужбины Страница 39

Я сам работал в условиях ЧК, знаю меру возможного и невозможного. В своих требованиях ограничивался очень малым.

В самом деле, что совершено со времени конгресса? Симптомы очень невеселые. Невольно сопоставляешь слова и дела. Фразы областных националистов на конгрессе блестящи: диктатура, система... А практические результаты? Кладу руку на сердце и утверждаю: не вижу никаких».

И еще один документ — письмо Коновальца Андриевскому:

«Дальше Вы пишете о делах на Великой Украине. Я соглашаюсь с Вами в том, что наши усилия в этом направлении были минимальны, а результаты их еще меньшими. Я, однако, спрошу у Вас, дорогой господин инженер, что сделали позитивного члены ОУН, уроженцы Надднепрянщины, чтобы наши дела на Великой Украине как-то сдвинуть с места? Я не говорю уже о том, чтобы кто-то из них, кроме Сциборского, выразил желание туда поехать и там, на месте, после изучения дел, завязать контакты и поставить конкретный план нашей там акции. Все сводилось к утверждениям, что нужно «что-то делать», или предлагались террористические акты против большевиков не где-нибудь, а в Польше или на ЗУЗ1. Разве на этом можно строить наши акции на ВУ 2?

Есть две причины, на мой взгляд, почему нам так трудно подойти к решению проблемы нашей акции на ВУ. Прежде всего, положение на самой Украине под большевистским режимом таково, что начать нам из-за границы какую-то акцию, безусловно, страшно тяжело. Но вот, к примеру, русская эмиграция все-таки что-то делает и имеет связи. Встает вопрос, почему не имеет таких связей украинская эмиграция? Ведь каждый из уроженцев Надднепрянщины оставил там своих родных и знакомых и хотя бы через них мог бы в условиях большевистской обстановки что-то в этом направлении сделать. На деле же ничего не делается. Значит, надо искать причины такого явления.

Причина, на мой взгляд, заключается в том, что сама украинская эмиграция скомпрометировала на Великой Украине идею самой связи с эмиграцией. Результатом этой компрометации был процесс СВУ... Поэтому сейчас мы стоим перед очень грустным для нас явлением, что с украинской эмиграцией как противобольшевистской силой никто абсолютно не считается, потому что все знают, что за эмиграцией нет никакой организованной силы.

Для меня абсолютно ясно, что в постановке нашего дела на Великой Украине мы не можем обходиться теми методами, которые используем на ЗУЗ. Методы наши должны быть совсем иные и знакомы только крайне ограниченному кругу людей.

Теперь хочу задать Вам два вопроса. В случае, если бы на ВУ кто-то совершил какой-нибудь террористический акт и заявил, что он совершил его по поручению ОУН, Вы, господин инженер, также считали бы, что мы должны были бы в том случае сделать заявление, что мы с террором не имеем ничего общего? Второй вопрос: нужно ли и целесообразно ли такое заявление в случае какого-либо акта против большевистского представителя, проведенного нашим членом в Польше или на ЗУЗ?

Искренне Вас приветствую.

P.S. Копии этого письма посылаю Сциборскому, Марганцу, Ярому и Онацкому».

«Чрезвычайно важным для настоящего момента» Конова-лец считал «вопрос связи». Он настаивал, что «все сообщения надо пересылать курьером. Для этой цели мы назначим в пристани одного курьера, а одного должен иметь под рукой Лисо-вик. Курьером нужно назначить старых работников, людей совершенно надежных, разбирающихся досконально во всех делах, чтобы не было нужды ничего записывать, а все могли запомнить».

«Я прошу Лисовика,— продолжал он,—очень тщательно провести проверку людей на базе. На всякий случай прошу Ли-совика не поддаваться иллюзиям, будто провокатор сидит за границей, но разглядеться очень внимательно там, на месте, вокруг себя. Впрочем, об этом деле мы будем подробнее говорить при встрече».

Андриевский — Марганцу, 11 декабря 1931:

«Нет ли в Праге пристойного украинского композитора? Есть у меня «Марш украинских националистов» на слова из «Сурми», музыку написала одна бельгийка, душой и телом преданная если не украинскому национализму, то украинскому националисту. Но, к сожалению, мелодия несколько тяжеловата. Так что хотелось бы ее переделать, приспособить к духу украинского языка...»

В верхушке ОУН в ходу так называемая доверительная информация — на деле доносы друг на друга в письменной форме. Приведем «сочинение» Коновальца, в котором он характеризует саму верхушку ОУН:

«Глубокий ум, сильная воля, личная отвага и решимость, умение вживаться в настроения тех, кто на украинских землях должен создавать основу революции,— вот те идеальные черты, которыми должны были бы обладать вожди украинской революции».

А на деле?

«Почти недостает теоретической подготовки... ОУН в украинское националистическое движение не внесла почти никаких новых ценностей... Ни новых идей, ни даже более глубокой разработки тех вопросов, которые не решил до конца конгресс. Неудивительно, что престиж ПУН начал падать, а среди самих членов ПУН господствует растерянность.

Андриевский. Не могу определенно сказать, способен ли он рисковать собой в решающие моменты. Не очень приятное впечатление на меня произвел его страх перед полицией.

Мартинец. Все время вижу у него расхождения между словом и делом. Это подрывает его авторитет. И тоже не может сказать, как он повел бы себя в решающем моменте. Не умеет вокруг себя объединять людей.

Демчук, на мой взгляд, просто по недоразумению вошел в состав ПУН, квалификации для этого у него нет.

О Меленце даже не говорю. До сего дня я удивляюсь, как он оказался членом ПУН. В этом я обвиняю в первую очередь Сциборского и никогда ему этого не прощу».

Впрочем, Коновалец, как и другие «фюреры»-оуновцы, руководствовался постулатом: чем темнее небо, тем ярче звезды. Снизу доверху руководители подбирали себе подобных в помощники и замы, только с поправкой: еще попримитивнее и глупее, чтобы в любой момент можно было за провалы сместить, а самому оставаться непогрешимым вождем, оракулом и мыслителем.

Кстати, о Сциборском. Некто Петро Кратюк, его земляк, встретил Сциборского в августе 1921 года в Праге. Сциборский буквально сорил деньгами.

— Откуда столько? — поинтересовался земляк.

Сциборский, не церемонясь, достал из кармана пистолет и предложил ему нынче же вечером держать стену...

Земляк не понял.

— Ну, стоять на стреме,— пояснил Сциборский.— Сторожить.

6

Чехословацкая служба безопасности внимательно следила за деятельностью эмигрантов. Так, в апреле 1927 года в президиум Пражского земского политического управления и в президиум МВД поступила информация о приезде в Прагу Кутепова.

«...Целью его поездки в ЧСР была проверка деятельности русской эмиграции, инструктаж для дальнейшей работы и информация о нынешней ситуации в России. В этой связи он встречался также с депутатом д-ром Крамаржем и посетил организации в Пршибраме и Брно, после чего 5 февраля отбыл в Париж».

С эмиграцией, в первую очередь с ее воинской верхушкой, активно искали связь фашисты, в частности Национальная фашистская община в ЧСР. К этому времени на ее счету была организация совместно с белогвардейцами злобных антисоветских митингов, подстрекательских походов к советскому посольству.

За десяток лет российские «гости» полностью обжились в Праге. В их речи незаметно для них самих чешские слова мешались с русскими и украинскими. И. на улицах Праги они ориентировались не хуже, чем в Самаре, Киеве, Ростове...

...Традиционное место встреч в центре Праги — Мустек. Это перекресток Вацлавской площади и улицы на Пршикопе. На углу дешевая харчевня «Коруна». Направо, не доходя сотни метров до знаменитой брамы, потемневшей от времени,— Русский дом. Рестораны, библиотека, конференц-зал — все под одной крышей.

Чуть подальше, по Гибернской, еще один русский ресторан— «Боярин», неподалеку, на тихой Владиславской, — «Медведь», чуть подальше, на Вышеградской, — «Колхида», где собирались в дни провозглашения «самостоятельности» Грузии и в другие дни грузинские эмигранты.

Вышеградская похожа на длинную заводную ручку. Дом, где «Колхида» сняла этаж,— на самом конце этой ручки, перед железнодорожным мостом через Влтаву. Напротив — дом, как утюг, с острым углом.

Еще одно заведение — без названия — приютилось на Малой Штепанской, 11. Эта улочка выходит на Карлову площадь. Но отсюда случайный прохожий ее не заметит: улица, точно двор, заперта железными воротами. Так и Найдич в первый раз прошел мимо. Завернул на Йечную, Штепанскую и только потом попал на Малую... Шел и удивлялся: такой узкой улицы он еще не видел, едва пройдет машина... Но куда пройдет? Впереди, кажется, тупик? Нет, дома вдруг расступились, образовав небольшую квадратную площадь, вымощенную булыжником. Справа, в первом этаже, и разместилась дешевая столовка, где харчевались одинокие эмигранты.