Евгений Салиас - Фрейлина императрицы Страница 39

Государыня замолчала, но продолжала, сидя в кровати, гневно смотреть в лицо любимицы, а Софья, потупившись, виновато стояла перед ней и не понимала ничего: ни оживления, ни гнева государыни.

– Да знаешь ли ты, что это единственный человек во всей моей империи, которого я не могу, не властна дать тебе в мужья! Ведь Сапега – жених княжны Меншиковой!

Софья вздрогнула, подняла изумленные глаза на государыню и схватила себя невольно за голову.

– Ты не знала этого? – удивясь, спросила государыня.

– Знала! Знала! – тихо, робко пролепетала девушка. – Давно слышала, да только забыла. Вот вам Господь – забыла. Да я… я теперь ничего не понимаю.

Государыня что-то спросила, но Софья не слыхала и стояла как пораженная. Наконец она увидела гневный жест царицы и поняла, что ей приказывают выйти.

Софья без оглядки выбежала вон, а государыня осталась смущенная разговором с любимицей, встревоженная донельзя и долго волновалась. То садилась она в постели, то снова опускалась на подушки.

«Что делать? – думала она. – Просить нечего, я могу и приказать выбрать другого. Да не в том сила. Сила в том, что я страшную клятву дала. Не исполни – меня Бог накажет».

И императрица решила, успокоившись и все обдумав, не отказывать Софье в ее просьбе, а во что бы то ни стало отнять у дочери друга и вельможи ее жениха, а ей найти другого.

«Надо умолить Александра Даниловича! – решила она. – А для его дочери найти кого-нибудь не хуже магната».

Государыня не решилась посылать в этот же вечер за князем Ижорским, и только наутро он был вызван к ней в кабинет, где наедине произошла беседа, о сугубой важности которой узналось только впоследствии.

Меншиков пробыл с царицей около двух часов; сначала сидел он угрюмый и печальный, а царица говорила красноречиво, убедительно и даже прослезилась два раза. Затем князь заговорил, а царица, оторопев, молчала…

Между ними состоялся уговор, который должен был прогреметь по всей России, как удар грома.

То, что было наполовину решено между императрицей и первым вельможей государства, долженствовало иметь историческое значение.

После аудиенции князь гордо прошел мимо толпы придворных.

На улицах столицы, отвечая на поклоны прохожих и проезжих, хорошо знавших временщика в лицо, он думал с радостным трепетом на сердце:

«Да!.. Скоро не буду я для вас Годуновым. Не будете вы и его равнять с царевичем Дмитрием… И все это благодаря тому, что судьба послала в Петербург польскую крестьянку. Не будь ее здесь – ничего бы не мог поделать и ты, Александр Данилович… Вот оно, что зовет молвь народная суженым… И благо, коли это суженое посылается Богом, а не врагом человеческим!..»

Так думал, чуть не говорил восторженно вслух князь Ижорский… И сердце его не чуяло, что это теперешнее, якобы суженое, именно и посылается ему – сатаною.

XIV

Через два дня после беседы князя Ижорского с государыней во дворце замечалось особенное волнение.

Эта тревога вскоре передалась в дома высших сановников государства, наконец распространилась по всему городу.

Поднявшее всех на ноги в столице должно было вскоре взволновать всю Россию.

Императрица сама объяснила своим двум дочерям, что ради пользы «статских дел» и из любви к отечеству она решила соединить брачными узами молодого царевича Петра с дочерью князя Ижорского.

Это был первый громовой удар великой политической важности, который переживала новая столица.

Впоследствии самые крупные события, как падение людоеда Бирона, переворот лейб-кампании, июньские дни и воцарение Екатерины II – менее, казалось, смутили Петербург, нежели теперь это известие, что дочь ненавистного князя-пирожника станет русскою императрицей.

Петербург не знал мотивов, которые подвигли царицу и временщика на такое решение государственной важности.

Князь и без того, за малолетством будущего государя, должен быть поневоле во главе всех дел, у кормила правления. Так не лучше ли обставить дело так, чтобы этот несовершеннолетний государь был для него родственником, дабы благоденствие его царствования стало благом и для его тестя-регента.

Государыня не скрывала от себя самой и от других, что здоровье ее сильно пошатнулось и вряд ли остается ей еще жить более двух, трех лет. Если же судьба захочет, чтобы ее преемник заменил ее на престоле еще ребенком, то кого же, как не Меншикова, всемогущего, опытного и искусного мужа, выбрать пестуном малолетнего императора, причем еще теснее связать их родственными узами.

Когда князь Меншиков в первый раз произнес имя одиннадцатилетнего ребенка как желаемого им жениха для дочери, государыня смутилась и даже думала, что князь шутит. Но затем по разъяснении всего дела она поняла и убедилась, что умнее и надумать было трудно. Конечно, из высших государственных соображений.

Красноречие Меншикова скоро убедило ее, и особенно подействовало на государыню то обстоятельство, которое она в первый раз слышала теперь.

– Вы не знаете, – сказал князь, – что я Годунов для всего двора, для столицы, для всей империи, а Петра Алексеевича уподобляют новому царевичу Дмитрию. И что изо всей молвы народной может произойти?.. Злыдни, которым понадобится царевич или царь Петр Алексеевич, совершат свое лихое дело и легко свалят это на нового Годунова – на меня… И вся Россия поверит этому. Когда же моя дочь будет его супругой и императрицей, а его наследник и будущий царь – моим родным внуком, никто не посмеет называть меня Годуновым.

Решась объявить пока еще частным образом о состоявшемся решении насчет немедленного обручения одиннадцатилетнего мальчика с семнадцатилетней дочерью Меншикова, государыня поневоле сама удивилась тому волнению, которое началось повсюду.

Прежде всего обе цесаревны, наученные своими приверженцами, явились к матери и бросились ей в ноги, умоляя не губить отечество и поставляя ей на вид, что она расчищает путь честолюбцу вельможе к престолу.

Чем ближе будет он стоять около царя Петра Алексеевича, тем больше опасности предстоит для отрока.

После цесаревен явились другие личности.

Через день после этого, когда Петербург уже начинал ликовать, что козни князя Ижорского разбиты и уничтожены, Меншиков имел новое продолжительное свидание с государыней и снова вышел от нее довольный и сияющий лицом, имея в кармане белый лист бумаги, внизу которого стояла подпись государыни.

Над этой самодержавной подписью на чистом листе князь Ижорский получил словесно право написать все, что ему заблагорассудится.

Если бы он захотел, то мог бы поставить здесь несколько строк, повелевающих немедленную ссылку или заточение самого молодого царевича.

Между тем во дворце и в городе восторжествовавшая многолюдная партия Петра Алексеевича еще ничего не знала и пожинала лавры своей победы.

Всюду, где только проходил князь Меншиков, он встречал злобно-радостные лица, везде все взгляды говорили ему:

«Что, брат, и на тебя есть рука. Не все коту масленица… Силен ты, а вот первый блин уже скушал».

Некоторые персоны смотрели на князя с таким выражением, что он читал в них угрозы на будущее время.

«Это еще цветочки, ягодки впереди будут», – говорили ему злобно-красноречивые взгляды.

После второй аудиенции князя у императрицы Петербург снова узнал, что государыня вторично и уже бесповоротно решила немедленно обручить княжну Меншикову с ребенком-царевичем. Волнение усилилось. Все были готовы на борьбу с временщиком и шли на нее радостно и смело.

XV

В эти смутные дни один из наиболее смелых придворных сановников стал как бы центром всеобщего движения, недовольства и ропота. Это был собственный зять князя – граф Девьер, португальский выходец, женатый на его сестре Анне Даниловне.

Девьер ненавидел Меншикова за то, что любимец покойного царя за все прошлое царствование недостаточно, по его мнению, помогал своему зятю выйти в люди. Девьер в конце царствования Петра тщетно добивался, и едва мог только за полгода пред тем добиться, графского достоинства.

С другой стороны, Девьер шел против всемогущего князя, тайно надеясь, что, в случае упорной борьбы, князь Меншиков все-таки не решится круто действовать с мужем родной сестры.

Прошло несколько дней, но волнение не улеглось. Меншиков видел, что цесаревны с их приверженцами, вся многочисленная партия приверженцев молодого царевича что-то предпринимают, о чем-то деятельно хлопочут Меншиков вдруг увидел, что произошло то чего он никак ожидать не мог.

Он перешел из одного лагеря в другой, в сильнейший. Но этот лагерь его не принял! Приверженцы молодого царевича отшатнулись от него, а лагерь цесаревен возненавидел его тоже и считал изменником, перебежчиком. И на глазах одиноко стоящего, властного человека два дотоле враждебных лагеря подали друг другу руку.

Цесаревны заявили, что если когда и мечтали о престоле, то теперь покидают всякую мысль о нем, а удовольствуются приличным приданым и отказываются от всяких притязаний за себя и своих наследников…