Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том I Страница 4

— Вы кто по военной специальности? — майор задал вопрос, ответ на который был ему хорошо известен, а потому Андрей растерялся:

— Вертолётчик.

— А вот скажите-ка мне, керосин для вертолётов мы в Эфиопию из Союза завозим или где берём?

— Для советских вертолётов МИ-24А используется керосин местного эфиопского производства. Промышленность Эфиопии…

— Я не задавал вам вопроса о промышленности Эфиопии. Вы не советник по экономике. И не этнограф. И не геолог. Вам достаточно знать немногое, но главное. Чем отличается эфиопский керосин от нашего? Молчите? Не знаете? Ну ладно, я скажу вам: эфиопский керосин отличается более высоким содержанием серы. Следующий вопрос: это как-нибудь сказывается на работе вертолётного двигателя? Опять молчите? А вот, говорят, про тиграев вы очень подробно рассказываете. Всю вашу эрудицию можно отнести в одно место, да, впрочем, и там она вряд ли пригодится. Запомните: из-за высокого содержания серы в керосине будут постоянно выходить из строя насосы. Что вы будете делать в этом случае? Ну, конечно… Откуда же вам знать. Не барское дело такими мелочами интересоваться.

Сиверцев был раздавлен результатами этого собеседования. Конечно, он признавал правоту майора: вертолётчик должен интересоваться прежде всего керосином и насосами. Но вот интересно, из каких источников он мог почерпнуть столь специфическую информацию? Даже самые общие сведения по Африке, а тем более по Эфиопии, ему приходилось собирать по крупицам. Почему у нас так мало книг по Африке? Спецы молчат, глаза отводят, а потом начинают спрашивать про примеси в местном керосине. Нет, по большому счёту, всё-таки прав не майор, а он, Сиверцев. Про керосин он всё узнал бы на месте за пол минуты, но по этнографии и геологии ему на войне точно никто не станет лекции читать. А на эфиопов должен был произвести очень хорошее впечатление живой интерес к их стране, её понимание, любовь к ней. Разве это не лучшая форма агитации в пользу Советского Союза? Так неужели этот технически продвинутый майор столь политически незрел? Не может быть. Он не работал бы в «десятке». Так в чём же наконец дело? Впрочем, какая теперь разница? Понятно, что после столь неудачного собеседования его никуда не пошлют.

Андрей был потрясён, когда ему предложили сдать дела по месту службы, и через две недели быть готовым к отправке в Эфиопию. Он был бы потрясён ещё больше, если бы узнал, что на утверждении его кандидатуры весьма настаивал тот самый брезгливо-равнодушный полковник ГРУ. Очень горячо настаивал.

Теплый эфиопский декабрь 1986 года. Андрей на удивление легко перенёс резкую смену климата, и про себя удовлетворённо отметил: из него, наверное, получится неплохой африканский европеец по типу старых колониальных английских офицеров. Только они не колонизаторы. Они среди друзей, а не среди рабов. Радость от прибытия в Аддис-Абебу была лишь несколько омрачена странным состоянием эфиопской столицы. Фонари кругом перебиты, бетонные здания рушатся, автомобили явно рассыпаются на части, а порою просто перевязаны верёвками. Похоже, что здесь всё что ломается так и остаётся сломанным. А ведь революция-то в Эфиопии произошла ещё в 1975 году. Им что десять лет не хватило, что бы порядок у себя навести? Россия тоже прошла через революционный стресс, но в 1928 году Москва, надо полагать, выглядела получше.

О чём-то подобном рассказывал ему офицер, служивший в Анголе. Луанда, после того как в 1974 году ушли португальские колонизаторы, так же погрузилась в хаос: ржавели брошенные машины, которые никто не умел чинить, стояли однажды остановившиеся лифты, потому что ангольцам всегда казалось, что они ездят сами собой. Слово «ремонт» ни на одно из местных наречий вообще невозможно перевести. На месте выбитых стёкол ничего не появлялось, даже фанерки. Любая попытка объяснить среднему ангольцу, что новое стекло можно вырезать по размеру и вставить на место разбитого увенчалась бы не большим успехом, чем попытка объяснить детсадовцам теорию относительности. Насчёт Анголы всё было понятно: португальские колонизаторы, хотя и эксплуатировали нещадно эту африканскую страну, но сами обслуживали всю инфраструктуру, которою впрочем, сами же и создали. Ангольцы, во всяком случае горожане, пользовались благами цивилизации, ни на минуту не задумываясь о том, как эти блага создаются и что надо делать, чтобы всё работало. Ангола стала похожа на детский сад, из которого разом исчезли все воспитатели, нянечки и повара. Детишки не долго радовались тому, что теперь никто ничего не запрещает. Ближе к обеду на столах почему-то не появилось еды. Детишки стали смутно догадываться, что появление еды на столах было как-то связано с присутствием противных взрослых.

Так было в Анголе, но ведь в Эфиопии-то никогда не было ни каких колонизаторов. Эфиопы всегда сами себя обслуживали, и что же сейчас мешало им навести порядок хотя бы в столице? Если в 1975 году здесь свергли императора, так ведь это не означает, что из страны разом исчезли все автомеханики и строители. Андрей не торопился задавать вопросы (горький опыт недавних бесед до некоторой степени всё же пошёл ему в прок), но теперь он без радости ожидал, что поселят их в каком-нибудь бараке без окон, без дверей. Однако он опять ошибся, посёлок советских военных специалистов под Дэбрэ состоял полностью из великолепных коттеджей. Женатым офицерам на семью предоставляли целый коттедж. Детей сюда было запрещено привозить и «на семью» означало на двоих с женой. Холостякам, таким как Андрей, предоставляли коттедж на троих, а это три отдельных комнаты и общий холл на полсотни квадратных метров. Красотища. Служи да радуйся.

Наши советники читали лекции эфиопским вертолётчикам, которые, как правило, были уже пилотами самолётов, и в своё время учились где-нибудь в Союзе, в Киеве или в Краснодаре. Большинство из них немного говорили по-русски, но не достаточно, чтобы понимать лекции, которые наш переводчик переводил на английский, известный эфиопам гораздо лучше русского. Сначала Андрей недоумевал, почему нельзя переводить лекции сразу на амхарэ — язык, имеющий в Эфиопии статус государственного? Советник командира полка мигом остудил его пыл:

— Ты думаешь тигрэ или оромо понимают амхарэ? Это тебе не Союз, где и грузины, и таджики, и эстонцы свободно говорят по-русски. Мы нашли бы им переводчика с русского на амхарэ, так ведь две трети слушателей ничего не поймут. Вот это их военная элита: английским владеют почти свободно, русский тоже немного знают, а языков своей родной земли вообще не знают, и знать не хотят.

— А амхара?

— А им тем более плевать. Они здесь самые крутые. Раса господ. Станут они тебе учить язык каких-то там оромо.

— Вообще-то хоть бывают эфиопы, говорящие на основных языках своей земли?

— Редко, но встречаются такие экземпляры. Наш командир полка, например. Большой судьбы человек. Говорит на четырёх языках Эфиопии, может к любому из своих подчинённых обратиться без переводчика. Сам он, кстати, тигрэ.

— А меж собой эфиопские офицеры, выходит, и поговорить не могут?

— Ну, это ты у них спроси. Не знаю, правда, на каком языке будешь спрашивать. Попытайся на русском.

Андрей пытался. И на русском, и на английском. Сам он был не советником, а инструктором, лекций не читал, обучал пилотов навыкам вертолётовождения. В кабине вертолёта, куда они садились вдвоём с очередным эфиопом, что бы понять друг друга достаточно было десятка фраз на англо-русском военно-техническом сленге. Он очень хотел подружиться хотя бы с некоторыми эфиопскими офицерами, но наткнулся на абсолютно непроницаемую стену, впрочем, не имевшую ничего общего с языковым барьером. Тут был какой-то другой барьер. Непонятный.

Был у них в полку один амхара с довольно экзотической для Эфиопии фамилией — Чуб. Однажды Сиверцев подошёл к нему, и широко дружелюбно улыбнувшись, слегка хлопнул по плечу: «Да ты, братец, казак!». Чуб неплохо понимал по-русски, он был вполне способен воспринимать русский юмор, однако ответил сухо и строго, без тени улыбки:

— Я не казак, — при этом было очевидно, что он вовсе не собирается пояснять, откуда у него украинская фамилия.

Сиверцев решил зайти с другого бока:

— Ну и ладно. А давай после работы в ресторан сходим: посидим, выпьем.

Амхарский Чуб равнодушно и сухо согласился. Вечером они уже сидели в одном из маленьких ресторанчиков Дэбрэ. Обстановка здесь была европейская, а кухня — любая. Можно было заказать огнедышащие эфиопские блюда, а можно просто какие-нибудь спагетти с типовым американским кетчупом. Амхара заказал мясо с соусом бербере. Сиверцев тоже самое, и даже не потому что хотел доставить удовольствие своему эфиопскому другу, а просто ему это нравилось:

— Очень люблю вашу национальную кухню. У нас в России вообще-то не готовят таких острых блюд и даже на Кавказе хоть и перчат всё подряд, но всё же гораздо меньше чем вы. А мне эфиопские блюда нравятся больше кавказских. Знаешь, у меня желудок иногда побаливает, врачи говорят — острого вообще нельзя, но здесь я ем всё такое же острое, как и вы, а желудок вообще перестал болеть.