Михаил Попов - Цитадель тамплиеров Страница 4

Принц слушал, опустив голову, как бы рассматривая узор на атласной подушке. При последних словах он поднял глаза.

— Именно так, Саладин. И напрасно ты думаешь, что я собираюсь тебе говорить.

Принц, кивнув, произнес:

— Клянусь знаменем пророка, мне трудно представить, что у мусульманина могут быть более злые и более хитрые враги.

— У простого правоверного, возможно, да. Но ты должен знать, что опаснее всех не тот, кто с мечом идет на тебя в чистом поле, и даже не тот, кто с мешком золота подкрадывается, чтобы подкупить твое войско…

Простоватый Ширкух вертел головой от брата к племяннику, пытаясь понять, о чем речь.

Султан дал знак, и на террасе возник коротыш в бедуинской одежде, согнутый в полупоклоне. Он, повинуясь жесту султана, занял место отосланного писца. Саладин подумал, что, отсылая писца, отец спасал его жизнь. Иначе для сохранения тайны писца бы пришлось убить.

Аюб дал брату и сыну время рассмотреть гостя.

— Познакомься, Сеид-Ага, с принцем Саладином и моим братом Ширкухом.

Гость поклонился, сложив руки на груди. Принц увидел, что у него нет мизинцев. Так при дворе сельджукских эмиров метили евнухов. Но Саладин не любил уродцев.

— Слава о подвигах вашего брата и принца разнеслась во всех землях… — сказал евнух.

Султан прервал льстивую речь и представил его:

— Это — Сеид-Ага, доверенное лицо владетеля замка Алейк в горах Антиливана.

— И еще замков Кадмус, Массиат, Гулис, — кланяясь, добавил гость.

— Ассасин! — вполголоса воскликнул Ширкух.

Сеид-Ага бросил на него быстрый, оценивающий взгляд и вновь поклонился султану:

— Ты позвал меня, повелитель Египта, я здесь.

Султан отложил аметистовые четки.

— У меня нет к тебе долгого разговора, Сеид-Ага. Я тебе сообщаю, что завтра мой сын отбывает к армии, что стоит подле Гимса. Она пойдет на Мосул и, да поможет нам Аллах, наконец возьмет его.

Ширкух и принц застыли. Выдать сокровенные тайны банде горных убийц! Но ассасин не смутился. Скорее наоборот.

— Да будет разрушено и это гнездилище аббасидов! — ликующе произнес он.

— Оставим вопросы веры, — сухо прервал султан.

— Да, да, — согласился гость, — я хотел сказать другое, что Мосул может стать новым алмазом в твоей короне…

Аюб сказал с видимой неохотой:

— Я еще не решил, как это объяснить эмиру дейлемитов…

Когда Сеид-Ага встал и его увели в колоннаду, Саладин спросил, с какой стати отец связался со сворой бешеных собак, для которых нет ничего в этом мире святого.

— Я воспитывал в тебе воина, теперь пришло время учиться политике, — сказал отец. — О мерзостях ассасинов я знаю такое, от чего правоверного мусульманина вывернет. Но вынужден с ними договариваться.

— У нас сорок тысяч всадников в Сирии! — воскликнул принц.

— Даже если я брошу все силы на ассасинов, понадобятся годы, чтобы выпотрошить их гнезда. Персы и назореи будут довольны, — сказал султан. — Известно, что ассасины воюют не в поле, оружие их — кинжалы, яды, удавки. Сельджуки с ними не справились. Они ни разу и не приблизились к замкам в горах.

— Это я знаю, — выдохнул Саладин.

— В прежние времена бороться с ними было невозможно, — продолжил отец, — но даже скала порой дает трещину. Старец Аламута из замка неподалеку от Казвина не может поделить власть со старцем замка Алейка. Доверенного негодяя из Алейка вы только что видели. Доверенный скорпион из Аламута прибудет завтра, и я сделаю так, что они увидят друг друга. И мне станет намного легче беседовать с каждым из них.

— Они отдадут нам Мосул?

— Конечно. Оба мне собирались мешать, но оба — помогут. Кстати, Старец Синан намекнул, прислав своего уродца, что ему не нравится концентрация наших воинов у Химса.

— И ты его не зарубил? — удивился Ширкух.

— Он — посол, — развел руками султан. — И такое убийство дорого встало бы. Или тебя, дорогой брат, или тебя, возлюбленный сын, настиг бы кинжал фидаина.

— Даже в лагере, полном наших мерхасов? — не поверил Саладин.

Отец, кряхтя, сменил позу с помощью подоспевших слуг.

— Даже там. Не поручусь, что в моем окружении и в войсках нет тайных исмаилитов — пособников ассасинов. Поэтому, сын мой, не откровенничай ни с кем, кому доверяешь сегодня. Даже мой верный Камильбек не знает моих самых тайных замыслов. То же самое я посоветовал бы тебе относительно твоего лекаря.

— Маймонида?

— Именно.

— Это уж слишком, отец.

— Ничего не слишком в мире измены и зла, все недостаточно в мире добра. Сказано же в Коране: «Разве они не знали, что Аллах знает их тайну и скрытые разговоры, и что Аллах — знающий про сокровенное».

Султан улыбнулся.

— При въезде в город вы, вероятно, видели лекарню, там сейчас много людей с обмотанными ногами.

— Да, — сказал Ширкух, — это — решт, червяк-волос.

— Правильно, червяк-волос, он прокусывает кожу и забивается под нее. Бывает с локоть длиной и больше. Чтобы его весь извлечь, вытягивают кусок хвоста и осторожно наматывают на камышинку. Каждый день на длину ногтя, не больше, иначе порвется и останется в теле. На ночь камышинку с волосом приматывают тряпками. Вот сейчас я схватил за хвост ядовитого ассасинского червя. И не сердись, что я не желаю пока рвануть его изо всех сил.

Принесли баранину для воинов и фрукты для султана, он давно уже не ел ничего, кроме фиников и инжира. И пил только козье молоко. Распластывая баранью лопатку, Саладин спросил:

— На какую же камышинку будешь мотать ты, отец, этот двухвостый волос?

— Деньги, — сказал султан. — Старцы не поделили какое-то золото. Когда я почувствовал, что ассасинский кинжал не только блестит, но и пахнет золотом, я понял, как действовать. Назорейских королей эта зараза уже сгубила.

Принесли светильники, ибо солнце клонилось.

— Скоро придется покинуть террасу, — сказал Ширкух, отмахиваясь от чего-то, вьющегося в воздухе.

— Ты говорил о назорейских королях, отец, — сказал Саладин.

— О нынешних королях франков рассказывать уже нечего. Это уже не рыцари, прежде искавшие боя, а торгаши. Они не смеют напасть. Мы можем спокойно устраивать сирийские дела.

Ширкух мощно хлопнул себя по щеке.

— Да, — улыбнулся султан, — пора уйти под защиту полога.

Глава IV. Хижина

Сначала была только боль. Она заполняла все, помимо нее не было ничего. Кто он, лежащий не знал. Но вдруг ощутил, что — лежит. Но где, на чем и как долго? Потом осознал, что не слеп, хотя не мог рассмотреть что бы ни было. Впрочем, и не пытался. Время от времени он впадал в дрему, что облегчало сосуществование с болью.

Но так не могло продолжаться. Из балансирования на грани было два выхода — возврат в небытие или возрождение к реальности. И жизненная сила, заключенная в искореженном теле, мало-помалу возобладала.

Он вдруг услышал треск пламени в очаге и открыл глаза, удивившись, что веки подчинились его воле. Он осознал себя в полутьме человеком, распластанным на жестком ложе. Боль перестала быть анонимной и беспредельной.

Вслед за этим открытием пришло следующее. Он понял, что не один. Это его потрясло. Явилась неодолимая потребность заявить о том, что он не знает о своем существовании и о наличии второго существа. Руки и ноги не слушались, но он собрался с силами, на губах его запузырилась слюна, грудь поднялась, полумрак огласило сипение.

— Исмаил, — прошелестел он.

Это было единственное слово, которое знал. Усилие выговорить его отдалось такой болью, что он потерял сознание.

Хозяин хижины, когда сидел неподвижно, напоминал руину. Очень был стар, но глаза светились по-молодому. Старик был плечист, массивен и весь оброс диким волосом. Его низкий, тяжелый голос исходил, казалось, из живота, притом, что губы как будто не шевелились. Так могла говорить гора, к которой отшельник прилепил свое жилище.

Очнувшись, лежащий снова назвал себя:

— Исмаил. Я — Исмаил. — И обнаружил, что может сесть, привалившись к камню стены.

Старик прогудел:

— Забудь это имя, — и поднес к его рту миску с зеленоватым питьем. — Выпей.

Исмаил выпил зелье.

Через несколько дней он вовсе очухался, принимая заботы знахаря беспрекословно, хотя эликсиры выворачивали его наизнанку и трясли его уцелевшее чудом тело.

— Зачем ты меня спасаешь, старик? — спросил он как-то.

Все могло быть. Мало ли чего потребует этот отшельник взамен? Как узнать, что у него на уме?

На это старик сказал:

— Не бойся. Я — лекарь. В этих горах я нашел травы, известные древним. Я могу унять жар и колики в почках, лечу лихорадки, нагноения, ушибы, перемежающуюся хромоту, косоглазие, лишаи. Когда я увидел твое разбитое тело на отмели — вид его был безжизненный — я решился попробовать оживить настоящего мертвеца. И — вот…