Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 1 Страница 4

Сулла выслушал ее совет, однако не совсем последовал ему. Он обзавелся непримиримым врагом, ибо не проявил должной обходительности и готовности помочь и тем более не стремился сохранить в неприкосновенности гордость Скавра.

На протяжении шестнадцати дней после его встречи с Аврелией не происходило ничего, если не считать того, что теперь он был настороже, опасаясь соглядатаев Скавра и стараясь, чтобы у того не появилось ни малейшего доказательства неверности жены. И друзья Скавра, и друзья самого Суллы обменивались понимающими ухмылками; они оказались бы тут как тут, лишь бы было, на что поглазеть; однако Сулла нарочито не замечал их.

Хуже всего было то, что он по-прежнему вожделел Далматику – или любил ее, или был ослеплен ею, или все вместе. Одним словом, история с Юлиллой повторялась. Боль, ненависть, желание ринуться на любого, кто встанет ему поперек дороги. Мечты о любовных утехах с Далматикой сменялись у него мечтами о том, как он сломает ей шею или заставит танцевать по залитой луной травяной поляне в Цирцеи – о, нет, так он убил свою мачеху! Он все чаще выдвигал потайной ящичек шкафа, где хранилась посмертная маска его предка Публия Корнелия Суллы Руфина Фламена Диала, и вынимал пузырьки с ядами и коробочку со смертоносными порошками – так он убил Луция Гавия Стикса и силача Геркулеса Атласа. Грибы? Так он прикончит любовницу – отведай, Далматика!

Однако со времени смерти Юлиллы он набрался опыта и теперь лучше понимал собственную натуру; он не мог убить Далматику, – так же, как не мог убить тогда, как ему трудно было приговорить к смерти Юлиллу. С женщинами из древних, благородных семейств не существовало иного пути, кроме как довести дело до самого конца. Настанет день, когда они с Цецилией Метеллой Далматикой доведут до конца то, что он пока не решался даже начать.

Потом Марк Эмилий Скавр постучался в его дверь – ту самую дверь, к которой прикасались многие из тех, кто потом превратились в тени, и которая, казалось, сама по себе источала злость. Скавру было достаточно дотронуться до этой двери, чтобы почувствовать себя отравленным; у него уже тогда мелькнула мысль, что встреча пройдет еще напряженнее, чем он предполагал раньше.

Усевшись в доме Суллы в кресло для гостей, доблестный старик мрачно изучал бесцветное лицо хозяина дома своими изумрудными глазами, заставлявшими забыть про морщины на его лице и лишенный волос череп. Как бы ему хотелось не переступать этого порога, не ущемлять своей гордости необходимостью участвовать в откровенном фарсе!

– Насколько я понимаю, ты знаешь, зачем я явился сюда, Луций Корнелий, – молвил Скавр, задрав подбородок и не пряча глаза.

– По-моему, знаю, – был краткий ответ Суллы.

– Я намерен принести извинения за поведение моей жены и заверить тебя, что после разговора с тобой приму все меры, чтобы впредь у нее не было возможности причинять тебе неудобства.

Уф! Кажется, произнеся заготовленные слова, он остался жив, не скончался от стыда. Однако как ни бесстрастен был взгляд Суллы, ему почудилось в нем презрение; вполне вероятно, Скавр пал жертвой собственной фантазии, но именно это превратило его во врага Суллы.

– Мне очень жаль, Марк Эмилий.

Ну, скажи хоть что-нибудь, Сулла! Сними тяжесть с души старого олуха! Не вынуждай его сидеть перед тобой униженным! Вспомни наущения Аврелии! Однако ему на ум не приходило ни единого спасительного словечка. Слова медленно выпекались у него в мозгу, однако язык как будто окаменел.

– Было бы лучше для всех, если бы ты покинул Рим. Удались на время, скажем в Испанию, – снова заставил себя заговорить Скавр. – Я слышал, что Луцию Корнелию Долабелле требуется помощь опытного человека.

Сулла замигал в деланном изумлении.

– Неужто? Вот не предполагал, что дело приняло столь серьезный оборот! Однако, Марк Эмилий, для меня сейчас невозможно сорваться с места и упорхнуть в Дальнюю Испанию. Я уже девять лет заседаю в сенате; настало время попробовать, чтобы меня избрали претором.

Скавр судорожно проглотил слюну, но заставил себя продолжить учтивую беседу.

– Не в этом году, Луций Корнелий, – ласково произнес он. – На следующий год, годом позже… Но в этом году тебе следует покинуть Рим.

– Марк Эмилий, я не совершил ничего дурного!

– Нет, совершил, Сулла! Дурно уже то, чем ты занимаешься в данный момент: ты топчешь его ногами!

– Я уже на три года превысил возраст для избрания претором, мое время истекает. Я буду баллотироваться в этом году, что означает, что мне надо оставаться в Риме.

– Прошу тебя пересмотреть это решение, – произнес Скавр, вставая.

– Не могу, Марк Эмилий.

– Если ты выдвинешь свою кандидатуру, Луций Корнелий, то, могу тебя заверить, тебя ждет неудача. Как и на будущий год, годом позже и так далее, – предостерег его Скавр, не повышая голоса. – Это я тебе обещаю. Запомни! Лучше покинь Рим.

– Повторяю, Марк Эмилий: я скорблю о происшедшем. Но я просто обязан остаться в Риме и добиваться избрания претором, – молвил Сулла.

Вот как обернулось дело. Оскорбленный в своих auctoritas и dignitas, принцепс сената Марк Эмилий Скавр сохранил достаточно влияния, чтобы воспрепятствовать избранию Суллы претором. В списке фигурировали другие, гораздо более мелкие людишки: ничтожества, посредственности, дурачье. Что не помешало им стать преторами.

Публий Рутилий Руф узнал о сути дела от своей племянницы Аврелии. Он в свою очередь пересказал ее Гаю Марию. То, что принцепс сената Скавр воспрепятствовал избранию Суллы претором, не для кого не было секретом; и тем не менее о причинах догадывались немногие. Некоторые утверждали, что виной было увлечение Далматики Суллой, однако после жарких дебатов общее мнение свелось к тому, что подобное объяснение слишком поверхностно. Сам Скавр представлял дело так, будто он дал ей достаточно времени, чтобы она самостоятельно осознала ошибочность своего поведения, а потом выяснил с ней отношения (по его словам, обходительно, но с должной твердостью), из чего не делал секрета от своих друзей и на форуме.

– Бедняжка, это должно было случиться, – прочувственно делился он с сенатором, будучи уверенным, что его слышат и другие избранники, прохаживающиеся неподалеку. – Оставалось надеяться, что она выберет кого-то другого, а не беспомощную креатуру Гая Мария, но увы… Впрочем, я готов признать, что внешне он привлекателен.

Цель была мастерски достигнута: знатоки политики на форуме и члены сената решили, что истинная причина неприятия Скавром кандидатуры Суллы заключается в известной каждому связи между Суллой и Гаем Марием. Ведь Гай Марий избирался консулом шесть ряд – беспрецедентный случай! – и карьера его была уже на изломе. Его лучшие дни остались в прошлом, и он уже не мог заручиться достаточным количеством голосов, чтобы быть избранным в цензоры. Это означало, что Гай Марий, заслуживший прозвище Третьего основателя Рима, так никогда и не достигнет величия наиболее знаменитых консулов, которые были цензорами. В раскладе римской власти Гай Марий представлял собой теперь битую карту, скорее любопытный экспонат, нежели реальную угрозу, человека, которого может превозносить разве что третий класс. Рутилий Руф налил себе еще вина.

– Ты действительно намереваешься отправиться в Пессинунт? – спросил он Мария.

– Почему бы и нет?

– Как почему? Я бы еще понял, если бы речь шла о Дельфах, Олимпии, даже Додоне.[18] Но Пессинунт? Это же в глубине Анатолии, во Фригии![19] Самая заброшенная, проникнутая суевериями, неудобная дыра на свете! Ни капли благородного вина, ни одной пристойной дороги – одни вьючные тропы! Сплошь грубые пастухи, галатийские дикари! Ну, Гай Марий!.. Уж не Баттака ли ты собрался лицезреть – в его расшитой золотом мантии и с драгоценными камнями в бороде? Так вызови его опять в Рим! Уверен, он будет только рад возможности продолжить знакомство с нашими матронами – некоторые из них безутешно оплакивают его отъезд.

Марий и Сулла начали смеяться задолго до того, как Рутилий Руф закончил свою пламенную речь; неожиданно напряженная обстановка, в какой до этого проходил вечер, рассеялась, и они снова почувствовали себя вполне свободно в обществе друг друга.

– Ты хочешь взглянуть на царя Митридата, – заключил Сулла; в этой его фразе не было слышно вопросительной интонации.

У обоих его собеседников взлетели вверх брови; Марий хмыкнул:

– Что за невероятное предположение? Что навело тебя на эту мысль, Луций Корнелий?

– Просто я хорошо тебя знаю, Гай Марий. У тебя нет ничего святого. Единственные обеты, которые я когда-либо от тебя слышал, заключались в том, что ты обещал легионерам, что они поплатятся выпоротыми задницами; военные трибуны слышали от тебя то же самое. Может существовать всего одна причина, по которой тебе понадобилось тащиться в анатолийскую глушь, невзирая на ожирение и дряхлость: тебе приспичило взглянуть собственными глазами, что происходит в Каппадокии[20] и насколько в этом замешан царь Митридат. – Говоря это, Сулла улыбался такой счастливой улыбкой, какая не озаряла его лик уже многие месяцы.