Алексей Домнин - Матушка-Русь Страница 4

— Пора.

Больше ни слова не было сказано.

Не выходили из кузни до вечера.

Дважды жена Самошки приносила обед, но никто не притрагивался к еде.

Промокшие от пота, горячие и грязные от работы и жара, налегают сыны на меха — ух! ух! ух! Гудит в печи, и такой ослепительный белый свет пышет из жерла, что кажется: вот-вот там начнут плавиться камни. Горит невидимым пламенем раскаленная кривая сабля.

И вдруг словно бросили в печь солнца кусок — так вспыхнуло кривое лезвие.

Выхватил Самошка саблю кожаной рукавицей, подскочил к бычку. Тот потянулся и замычал ласково.

Замахнулся кузнец — и опустил руку.

Со злостью отбросил саблю. Отлетела она в бочку с дегтем — зашипела, задымилась духовитым едучим чадом.

Выловили ее сыны — изогнулась она, искорежилась. Осторожно, будто змею ядовитую, вынесли ее из кузни в лопухи.

А телок фыркнул, брыкнул задними ногами и уставился на огонь в печи.

Самошка в изнеможении присел на чурбан. Не хватает мочи загубить животину.

Нет, злодейством не достигнешь подвига.

— Живодеры безъязыкие! — изругался кузнец на восточных мастеров.

ДАВНИЙ ПОЗОР

Воробьи опьянели от солнца и вешнего тепла. Облепили крыши и деревья окрестные, шумят, словно бабы на торжище. Деловито ссорятся грачи на дубах, и плывут в бездонной небесной засини станицы журавлей-кликунов.

Умылся город первым чистым дождем, расцвел пестрыми женскими нарядами, ожил в радостных весенних хлопотах.

Вечерами, при кострах, когда заглянут в омуты первые звезды, начинаются в роще над Сеймом хороводы и веселые игрища.

Теплеет земля, в избытке напоенная влагой. Самая пора птицу пролетную бить, орала готовить для пахоты, лес корчевать, снаряжать невода для рыбы.

Но не в том помыслы князя. Не весна пробудила в нем волнение и тревогу.

Приказал Святослав спешно бить в большой колокол, разослал по городу вибичей — трубить в берестяные роги, сзывать народ ко княжьему двору.

Большой поход собирает молодой князь. Впервые поведет он войско в далекую степь и окропит вражеской кровью отцовский меч. Впервые примет воинскую славу, искупит наконец давний позор, которым покрыл себя когда-то.

Было это в лето тысяча сто восьмидесятое и было так.

…Темна вода в Чернорые-реке, прелью болотной настояна. Из сырых чащоб несет она легкую тину и сочные стебли, кружит в бурных омутах жесткие дубовые листья.

Глубока Чернорыя-река, до краев в берегах налита. Говорят, выходят из нее ночами русалки, водят при луне хороводы и грызут кору на дубах. Не доведись конному или пешему войти в реку — защекочут его русалки и утянут на дно.

На реке Чернорые — дубы шумят.

На реке Чернорые — пир идет!

Пасутся меж повозок кони стреноженные. Костры полыхают. Пахнет конским потом, дымом и горьким сухим настоем жесткого степного разнотравья.

Ближе к воде, среди редких дубов — русское воинство, дальше к холмам — половецкий стан. Но перемешались полки, не поймешь, кто к кому в гости пришел. Грустные степные напевы смешались с разудалыми русскими. Пенится в ковшах сладкий мед и хмельной половецкий кумыс. Братаются, потчуют друг друга, удалью бахвалятся.

Юному княжичу не терпится. В первую битву ему идти, первую славу принять. И тревога, и радость близкой победы. Вскочил на гнедого, меж кострами гарцует, красуясь в одежде воинской. Смотрите, люди, на вашего княжича! Да, это Олегов сын, племянник Игорев.

У перевернутой повозки окружили половца русичи.

— Непонятный вы народ, — рассуждал плечистый бородач в кольчуге. — Пахать — не пашете, к рукомеслу — не приучены, заместо дома — телега. Не по-людски все у вас.

— Степь — кормит, набег — кормит, — спорил с ним бритоголовый половец. Сверкали хмельные глази, блестели белые зубы. — Возьмем Киев — погуляем Киев.

— Погуляем, говоришь? — побагровел бородач. — А ты вот это нюхал? — сунул он половцу под нос мозолистый кулачище.

Половец схватился за кинжал:

— Помощь звал. Помощь — плати.

— Заплачу я тебе, — двинулся на него бородач. — За все заплачу.

Втиснулся меж ними с конем Святослав, взмахнул плетью:

— Смуту затеяли!

— Эх, — выдохнул бородач, поднял дубовый сук, зло сломил о колено и отбросил. Рявкнул на половца: — Иди, пока цел. Ну!

Святослав подумал вдруг: «Так оно и есть. Ждут половцы, когда в город ворвутся. Не велика честь — прослыть разорителем Киева. Нет, брешет половец, не дозволит Игорь зорить отчие земли, не даст напрасной крови пролиться».

Бедный Киев. Недобрый век для тебя настал.

Скудеют богатства твои, тают прежняя сила и могущество. Была крепка Русь при Владимире-Красном Солнышке, при Ярославе Мудром была сильна. Не было тогда отбою от иноземных гостей торговых. С русским князем за честь считали завести дружбу и породниться иноземные государи. Ярославов сын Всеволод женился на дочери византийского императора, Изяслав — на сестре польского короля. Дочь Анна стала французской королевой, другой посвящал свои песни отважный норвежский викинг Гаральд Смелый:

А дева русская в золотой гривнеПренебрегает мною.

Гаральд стал властителем Норвегии, а дева русская в золотой гривне — его женой. С германским, английским, венгерским и прочими дворами королевскими породнились внуки Ярослава.

В почете была Русь, перед силой ее трепетали. А ныне? Разделилась земля на малые уделы — Новгород, Чернигов, Суздаль, Галич, Полоцк, Смоленск… Все живут сами по себе, и каждый смотрит, что бы себе еще урвать.

В год 1169-й пришел на Киев суздальский князь Андрей Боголюбский, пожег и разграбил матерь городов русских, даже храмов не пощадил — ободрал с куполов позолоту, раздел ризницы и алтари. Но сам не захотел в Киеве сесть — ушел к себе. Кому он нужен теперь, киевский стол? Только близкие к Киеву смоленские да черниговские князья дерутся из-за него, не щадя крови… Одолели черниговцы, посадили на великое княжение дедова брата Святослава Всеволодовича. Но случилась у того распря с владимирским князем, и ушел он с войском на север, ко граду Владимиру. А смоленский князь Рюрик только и ждал этого: шасть на киевский стол.

Возмутились черниговские, снова двинули полки на Киев. Да призвали еще с собой ляхов — вечных своих недругов.

Черниговцы с ляхами поспешают с севера во главе с дедовым братом, а с юга Игорь идет, князь новгород-северский, вместе с Кончаком, ханом половецким. Войско у них такое, что полстепи запрудит. Без осторожности, вперед дозоры не выставив, лагерем стали.

Пир горой на реке Чернорые!

На взгорье у лесочка Игорь-князь и половецкий хан Кончак состязаются в силе и ловкости. Оба крепки и плечисты, оба дерзки и осторожны. Сплелись руками, лбами уперлись, борются. У Игоря лицо влажно и красно, у Кончака жилы на шее вздулись. Оба дышат шумно и часто, силясь бросить друг друга на ковер.

Будто не друзья — давние недруги схватились в поединке. И словно не ради шутки, а насмерть идет борьба. И не чают, что за холмами скопились и готовятся к бою конные дружины смоленского Рюрика.

С ходу, ураганом обрушились они на пирующих. Смяли и, как волчки обезумевшее стадо, погнали к реке. Кипит река от барахтающихся тел. Хвататаются плывущие за борта лодок и без того переполненных. На одну так нависли, что лодка черпнула бортом и медленно пошла ко дну. Плюхнулись в разные стороны сидевшие в ней. Святослав потерял меч и шлем. Поток бегущих увлек его. Кривой половец вцепился в ногу, пытаясь стянуть с коня. А княжич в смертельном ужасе бил его кулаком по голове. Конь храпел, пятился. И вдруг шарахнулся в сторону; упал княжич боком на корни. Боль молнией пронзила тело. Кто-то наступил ему на руку и перевернулся через него.

Княжич вскочил и был тут же опрокинут в омут. Вынырнул, глотнул воздух. Тянуло ко дну. «Русалки», — мелькнула мысль, и он отчаяннее забарахтался, плывя к берегу. Увидел рядом борт лодки, схватился за него. Мелькнуло перед глазами искаженное злобой лицо Кончака. Хан толкнул его каблуком, княжич погрузился в коричневый мрак. Легкие напряглись до предела, вот-вот разорвутся без воздуха. Вынырнул княжич, хлебнул со стоном воздух. Чья-то рука схватила его за ворот, втягивала в лодку. «Игорь», — увидел Святослав.

Кончак бил ногой и веслом тех, кто цеплялся за борт лодки, отталкивался от их голов.

Потом княжич бежал вместе со всеми. Его обгоняли, толкали, какой-то рыжий растрепанный воин на коне чуть не подмял.

Остановились будто все разом: один упал на траву, другой, пошатываясь, побрел обратно, третий стал стягивать мокрую обувку. Княжич в изнеможении опустился под уродливым кленом и закрыл глаза. Когда открыл их, первое, что увидел — куст кипрея в розовых цветах и кривой клен с толстым наростом на изгибе. На нем разложила крылья желтая бабочка.