Робин Янг - Реквием Страница 4

Два мясника торчали в дверном проходе в коричневых от крови фартуках. Пекарь оживленно болтал с женщиной, купившей два каравая хлеба. Все они казались Уиллу старыми знакомыми. Впереди девушка, переходя улицу, поскользнулась в грязи и уронила корзинку. Когда она наклонилась поднять, накидка на ее голове чуть сползла, открыв золотисто-медные волосы. Уилл замер, не отрывая от девушки глаз, и не сошел с места, даже когда она выпрямилась и он увидел ее лицо.

Робер тронул его за локоть.

— Что случилось?

Уилл вздрогнул, только сейчас осознав, что остановился.

— Ничего. Просто вспоминаю дорогу.

Девушка поспешила дальше. Робер проводил ее взглядом, затем глянул на Уилла, и они молча продолжили путь.

Туман уже не был таким густым, и вскоре впереди возникли бледно-желтые городские стены с башнями. В отдалении рядом с воротами Темпла собралась толпа. Когда рыцари подошли ближе, они услышали причитания:

— Плачьте, дети мои! Плачьте о потере Божьего Царства на земле! Плачьте о падении Иерусалима и возвышении Вавилона! Плачьте, глядя на деяния тех, чьи грехи завели нас в эту пору тьмы!

На ступенях церкви стоял человек. Вскинув руки, он взывал к толпе напряженным, хриплым голосом. Это был монах нищенствующего ордена францисканцев, последователей святого Франциска Ассизского, проповедника Евангелия. Монах был молод, темноволос, с выбритой на макушке тонзурой. Обтрепанная серая сутана, измазанные в грязи босые ноги. Уилл не видел францисканцев много лет.

— Плачьте, глядя на деяния ваших рыцарей и правителей, которые продали Святой город за золото, желая обогатиться и нарядить своих шлюх!

Одни прохожие шли дальше, поглядывая на монаха без интереса, другие, их было больше, останавливались послушать, одобрительно кивая.

— Но больше всего, дети мои, плачьте, глядя на королей, чья храбрость пробуждается, только когда им это выгодно. Когда же нет, они оставляют стариков и детей уповать лишь на молитвы! — Монах вскинул руку, показывая на ворота Темпла. — Они развели в Божьем городе погребальный костер и превратили в пепел наши мечты!

Толпа возбужденно загудела.

— Это еще что? — пробурчал Жак де Моле.

Монах тем временем перевел дух и, увидев тамплиеров, замер. Его глаза вспыхнули злобой.

— Вот они! — Он показал на рыцарей. — Чья алчность и нечестивость вызвала нашу скорбь!

Собравшиеся перед церковью оглянулись. Некоторые, увидев белые мантии с красными крестами, начали поспешно расходиться. Оставшиеся мрачно смотрели на рыцарей.

— Они сбежали от сарацин, спасая свое добро, оставив женщин и детей во власти насильников и убийц.

Жак схватился за рукоять меча.

— Бог с ним, мессир, — сказал один из командоров. — Несчастный не ведает, что говорит.

— Тогда я его вразумлю, — буркнул великий магистр и зашагал к монаху, заставляя людей почтительно расступаться.

Рыцари остановились. Задние вытягивали шеи, стараясь увидеть причину задержки.

— Кто ты такой? — вопросил Жак гулким голосом. Его массивная фигура в белой мантии с окаймленным золотом крестом резко выделялась на фоне серой толпы. — Кто ты, чтобы поносить моих братьев?

— Я глашатай правды, — дерзко ответил францисканец, делая несколько шагов навстречу Жаку. Толпа беспокойно загудела. — И каждый день прихожу сюда просвещать горожан.

— И в чем же твоя правда?

— А в том, что вы бросили Святую землю. — Монах повернулся к толпе, возвысив голос. — Две сотни лет рыцари могущественного Темпла твердили, будто защищают паломников на Святой земле, и наживались на этом. И вот теперь они бросили этих самых паломников вместе с нашими церквями на поругание сарацинам, заботясь лишь о спасении своих жизней и богатства. — Он с вызовом посмотрел на Жака. — Может быть, когда-то Темпл и защищал христиан, но сейчас орден погряз в алчности и высокомерии. У вас роскошные жилища, богатая одежда, вы вкушаете за трапезами мясо, запивая хорошим вином. Вы дали обет бедности, но не соблюдаете его.

По строю рыцарей пронесся ропот.

— Заткни свою лживую глотку, мерзавец! — рявкнул великий магистр. — Ты распространитель злобных порочных слухов. Тысячи рыцарей нашего ордена отдали жизнь, защищая Святую землю.

Уилл вспомнил Акру и другого великого магистра, стоящего на подиуме в церкви, призывавшего старейшин города пойти на мир с мусульманами. Но те не слушали, обзывали его предателем, а потом заплатили за свою глупость и невежество кровью.

— Нас было слишком мало, чтобы сдержать сарацин, — продолжил Жак, обращаясь уже к толпе. — Когда их полчища ворвались в Акру, мы укрыли в своей крепости тысячи христиан. Многих удалось спасти, переправить на Кипр. — Его голос зазвенел. — Наш последний корабль отплыл с беженцами незадолго до падения Темпла, где наши братья остались на погибель.

Уиллу казалось, что это было вчера. Ринувшееся в пробитые стены Акры войско мамлюков, бурлящая людская масса, свист стрел, взрывы горшков с нафтой, небо, черное от дыма, гибель товарищей, заваленные трупами улицы, ручьи крови. Хаос, бойня, а потом еще этот пожар. Уилл закрыл глаза. Ужасный пожар.

— Это что, я спрашиваю вас, высокомерие? — крикнул Жак де Моле в безмолвную толпу. — Трусость? — Люди начали расходиться, опуская глаза под стальным взглядом великого магистра. Он повернулся к монаху. — Если я еще раз услышу эту ложь, то прикажу тебя высечь здесь, на этой улице. Мои братья десятилетиями защищали мечту христиан, сражались и умирали с Богом на устах. Они умирали и за тебя. И ты обязан оказывать им уважение, они его заслужили. Он повернулся уходить, но монах не унимался.

— Акра пала по вашей вине. Сарацины собирали и укрепляли свое войско, а вы враждовали с госпитальерами.

Францисканец следовал за великим магистром, продолжая вопить:

— Вам придется ответить за погибших детей и женщин. Вам придется принять на свои головы позор! Вы их бросили, спасая свои жизни. Вы называете себя воинами Христа? Так я говорю, Христос вас проклянет!

Уилл побледнел и рванулся к монаху. Он больше не мог переносить этот отвратительный скрипучий голос. Его надо заставить замолчать.

Он схватил францисканца за рясу.

— А ты был там? — Сзади кто-то крикнул, но Уилл не слышал. — Я спрашиваю, ты был там?

Не получив связного ответа, Уилл ударил монаха кулаком в лицо. Раздался хруст ломающихся костей, голова монаха откинулась назад, из его рта хлынула кровь. Уилл занес руку для следующего удара, но ее схватила другая сильная рука.

— Довольно! — прозвучал голос Жака.

Уилла отпустил монаха.

Великий магистр повернул Уилла лицом к себе.

— Возьми себя в руки, командор. Нам не пристало драться на улице, как простолюдинам, даже если нас побуждают.

— Извините, мессир, — пробормотал Уилл, тяжело дыша.

— Тебе придется в этом покаяться.

— Да, мессир.

Оставив монаха валяться в грязи, рыцари в напряженном молчании направились к воротам Темпла, куда их с почтением пропустила городская стража. Уилл шел, избегая взглядов Робера. Группа двигалась вдоль крепостного рва мимо больших поместий, госпиталя для прокаженных, нескольких подворий. Париж сильно разросся за пределами стен, воздвигнутых больше века назад. Миновав несколько аббатств и окруженных кукурузными полями и виноградниками деревень, рыцари увидели величественные башни бенедиктинского монастыря Сен-Мартин-де-Шампс, за которыми поднимались высокие стены прицептория.

Темпл приветствовал Уилла как старый друг. Ничто не забылось. Очень долго его домом была Акра, и вот теперь, среди этих напоенных влагой полей, бесконечно далеких от сухих равнин Палестины, он с удивлением обнаружил, что наконец вернулся домой. Сразу вспомнились и другие два его дома, лондонский прицепторий и поместье отца в Шотландии. В первый раз за многие годы Уиллу захотелось их увидеть.

Главная башня осталась прежней, такой, какой он ее помнил, с пестрым флагом ордена, колышущимся в центре на шпиле. Ее окружали около дюжины зданий разной высоты, создавая зубчатый силуэт. Рыцари приблизились к воротам. Им отсалютовали стоящие на страже сержанты, не сводя восхищенных глаз с огромной фигуры Жака де Моле. Ворота со скрипом отворились, и один из сержантов побежал через двор объявить прибытие великого магистра.

Уилл вошел, захваченный воспоминаниями.

Он узнавал каждую мелочь. Он помнил острый запах конюшен и приятное тепло кухни, где суетились повара. Помнил все до одной надворные постройки, волнующий аромат яблок в амбарах, холод часовни на рассвете, где молились пять сотен тамплиеров. Помнил, как ломит зубы от воды из колодца, как во время кормления бурлит рыба в пруду у казарм для слуг, помнил морозный воздух на учебном турнирном поле в ноябре, оглушительные удары деревянного меча по доспехам. Он оказался здесь в тринадцать лет, упрямый сержант, потерявший наставника, только недавно ставший свидетелем его гибели. Здесь он похоронил Овейна, здесь встретил Эврара, здесь началось все. Ему хотелось побежать обратно сквозь время, назад по залам и коридорам, где эхом отдавался смех мальчишек и топот их ног. Хотелось отыскать того встревоженного мальчика и сказать, чтобы он никуда отсюда не уходил, не слушал Эврара, не отправлялся на восток. И тогда бы сейчас здесь не стоял человек, потерявший все, не понимающий, что еще можно ждать от жизни, не смеющий оглянуться назад, где только смерть и обман.