Жозеф Кессель - Всадники Страница 4

Перед Гуарди Гуэджем образовался своего рода ковер из головных уборов, представляющий все племена и провинции. И под всеми этими чалмами, тюбетейками, меховыми шапками, каракулевыми шапочками кулах на лицах, выдающих самое различное их происхождение, – горцев, жителей долин, степей и пустынь – выражены были общие чувства: ожидание и детское любопытство. Подобно тому, как жаждущий паломник устремляется к источнику влаги, так и все эти люди обратились к старцу, а он всем своим изможденным, лишенным плоти и веса телом аскета ощутил единственное трепетное желание, на какое был еще способен: передать этим трогательно наивным и восхитительно темным людям хоть немного из того, что он знал, дабы каждый из тех, кто его слушал, повторил его рассказ другим, и чтобы те, в свою очередь, передали его от отца к сыну, от соседа к соседу, чтобы все растекалось во времени и пространстве подобно тому, как вода течет, стекаясь и растекаясь по бесчисленным крошечным канальчикам и арыкам, чтобы человек приобщался к вечности, которую несправедливые боги хранили только для себя.

Гуарди Гуэдж выпустил из рук свою дорожную палку (а кузнец с почтением ее подхватил), выпрямил спину и шею и заговорил. Голос его был тонок и слаб. Но доносился он очень далеко, подобно тому, как слышится звон колокольчика из надтреснутого хрусталя.

Гуарди Гуэдж начал так:

– Пришло это с Чингисханом, – сказал он.

И, словно эхо из глубокого колодца, толпа шепотом ответила:

– Чингиз, Чингиз…

Ибо не было на афганской земле такого затерянного селения, где бы даже самые отсталые и невежественные люди, где бы даже дети не знали этого грозного имени и не испытывали бы при этом суеверного страха, несмотря на то, что столько веков пролетело после походов завоевателя.

– Чингиз, Чингиз… – перешептывались путники.

И ветер Шибара уносил этот шепот к вершинам Гиндукуша.

А Гуарди Гуэдж подумал:

«Вот уж поистине руины великолепных городов, обращенные в безжизненные пустыни плодородные поля, истребленные, вплоть до грудных младенцев, народы, оставляют о покорителях более глубокий след в народной памяти, чем самые благородные, самые гармоничные сооружения… Страх – вот самый надежный хранитель славы».

Взгляд Гуарди Гуэджа упал на группу дорожных рабочих в выгоревших бледно-голубых лохмотьях, группой стоявших у края дороги. Они слушали, опершись на лопаты, которыми с утра до вечера набрасывали в рытвины на дороге гравий, пыль от которого горный ветер разносил вокруг. Это были хазарейцы из племен, ютящихся на суровых плоскогорьях и в тесных ущельях Гиндукуша с той стороны, где солнце садится.

– Чингиз, Чингисхан, – тихо перешептывались слушатели Гуарди Гуэджа.

Дорожные рабочие, те молчали.

«Знают ли эти несчастные, – думал старый рассказчик, – что название их народности имеет монгольские корни и означает „сотня“, и что сотня была у Покорителя мира главной цифрой, которую он всегда держал в голове, когда создавал и исчислял непобедимые свои орды?»

Нищие потомки неумолимых всадников, оставленных когда-то здесь своим предводителем, чтобы они властвовали в этих краях вечно, сейчас смотрели на Гуарди Гуэджа, и он читал на плоских их желтых лицах с узкими раскосыми глазами лишь бесконечное тупое терпение.

Гуарди Гуэдж продолжал:

– Монголы жили в седле и умирали в седле. И когда они играли, они могли предаваться этому тоже только верхом на лошадях. Но всем своим играм, будь то скачки, стрельба из лука на полном скаку, охота с собаками или с соколами, предпочитали они бузкаши. Воины Чингисхана принесли эту игру во все страны, где побывали их кони. И до сих пор, семь веков спустя, она сохранилась на наших северных равнинах такой же, какой была в те древние времена.

Кузнец, сидевший у ног Гуарди Гуэджа, не вытерпел и на правах старой дружбы, установившейся у него в пути с его спутником, воскликнул:

– Так расскажи же нам, наконец, о Пращур, в чем заключается эта игра!

И вся толпа, приободренная этими словами, стала просить Гуарди Гуэджа: —Да, да, расскажи!

– Прежде всего, закройте глаза, – отвечал старец.

Кузнец, удивленный, заколебался. Гуарди Гуэдж прикрыл ему веки одной из своих сандалий и потребовал от всех:

– И вы тоже, друзья мои!

Когда все глаза перед ним были закрыты, голос старого рассказчика, подобный звону колокольчика из треснувшего хрустального бокала, зазвучал еще громче:

– Приготовьтесь сделать усилие. Усилие над собой. Я хочу, о, люди, никогда не покидавшие склонов и тенистых ущелий гор, я хочу показать вашему умственному взору великие степи Севера.

По интенсивной серьезности лиц с закрытыми глазами Гуарди Гуэдж видел, что они безраздельно отдаются ему.

– Хорошо, – сказал он. – Сейчас вы будете думать о долине. Но о такой долине, какую никто из вас не видел никогда в жизни… О более широкой и длинной долине, чем самая длинная и самая широкая из всех долин, по которым вам когда-либо довелось ездить.

Послышались голоса людей, будто потерявших над собой контроль:

– Более длинная и более широкая, чем долина Газни?

– Чем Джелалабадская долина?

– Чем Кохистан?

Гуарди Гуэдж отвечал:

– В сто раз более широкая и более длинная.

И закричал:

– А теперь, друзья мои, за работу: раздвиньте, опрокиньте все скалы и стены гор… Слева и справа, спереди и сзади… Толкайте… еще толкайте… Дальше… все дальше… Ведь огни удаляются, уменьшаются, не так ли? Исчезают… Падают… Их больше нет.

– И в самом деле, и в самом деле, – шептали люди в толпе… Нет больше ничего!

– Не открывайте глаза, – приказал Гуарди Гуэдж. – А теперь внутренним взором посмотрите на эту долину, бесконечную, бескрайнюю, плоскую, голую, свободную от всяких препятствий, с небом в качестве единственной границы со всех сторон.

– Видим, видим! – кричали люди, словно в экстазе, не открывая глаз.

– И там, – продолжал Гуарди Гуэдж, – до самого края земли раскинулся ковер из трав, и, когда дует ветер, то он доносит оттуда горький запах полыни. Самый быстроногий конь может галопом скакать до тех пор, пока не упадет от усталости, и самая проворная птица может лететь, пока силы не иссякнут в крыльях ее. И все время они будут видеть одну только степь, только всё травы, травы, травы с их полынным духом.

Гуарди Гуэдж тяжко вздохнул и тихим, усталым голосом, похожим на шелест птичьего крыла, проговорил:

– Такова степь.

– Степь, – повторили взволнованными голосами люди.

Громче других воскликнули люди в чапанах. И вовсе не из-за гордости за свой край. А потому, что поразились тому, как Гуарди Гуэдж открыл им глаза на красоту их земли, которую они, привыкнув к ней, разучились замечать. А когда они открыли глаза, то поразились, что их окружают и подавляют нависшие над ними каменные глыбы, подобные гигантским и мрачным тюремщикам. И такое же удивление испытали и остальные путники, даже те, которые прожили среди этих гор всю свою жизнь.

Гуарди Гуэдж не дал им времени забыть только что увиденную ими картину. Он сказал:

– Да, такова степь, прародительница бузкаши. Во всей вселенной только у нее такое обширное чрево, чтобы вынашивать и вскармливать всех людей и всю свою живность.

– Расскажи им про наших коней! – крикнул конюх.

– Не все они крылатые, словно птицы, – отвечал Гуарди Гуэдж. – Но богачи на Севере, которых там зовут ханами или баями, выращивают и дрессируют коней, предназначенных исключительно для особо важных игр. Они, эти кони, прекрасны, как принцы, быстролетны, как стрелы, отважны, как самые лютые волки, умны и послушны, как самые преданные собаки. Им не страшны ни ледяной холод, ни зной, и они могут скакать галопом с утра до вечера без остановки.

– Есть там такие, что стоят сто тысяч афганей! – воскликнул конюх.

– Сто тысяч афганей… – повторили недоверчиво путники (для большинства из них эта сумма превышала весь их жизненный заработок)… – Сто тысяч афганей… не может быть!

– И, тем не менее, это правда, – подтвердил Гуарди Гуэдж. А чтобы оседлать таких коней, нужны чопендозы — всадники исключительно высокой выучки.

– Да еще и не всякий может стать чопендозом, – крикнул конюх. – Они должны пройти сотни и сотни бузкаши, и из тысяч и тысяч участников должен выделяться кто-то один. Но и этого мало. Когда участник становится знаменитым во всех трех провинциях, собираются самые старые, самые строгие чопендозы. И кандидат проходит испытания перед ними. И вот только тогда, если они сочтут, что все прошло хорошо, он получит право на гордое звание и на шапку из лисьего или волчьего меха. Тогда какой-нибудь хан или бай возьмет его к себе на службу. У него не будет других обязанностей, кроме как участвовать в бузкаши. И зарабатывать он будет за это около ста тысяч афганей в год.