Мика Валтари - Турмс бессмертный Страница 4

Меня так и подмывало ответить, что, зная нрав Геракла и то, как носило его по всему свету, можно быть уверенным: повсюду на земле у него найдутся тысячи потомков! Но, поглядев на незнакомца, я обуздал присущую ионийцам насмешливость — такой гордостью преисполнена была стать этого юноши.

По собственному почину он рассказал мне всю свою родословную, под конец же объявил:

— Мой отец — Дориэй, признанный красивейшим из мужей в нынешней Спарте, и я вправе носить его имя, но только не на родине… Ибо Дориэй — не законный мой отец: законный был бесплоден и втайне сам послал Дориэя к моей матери, ведь в Спарте и супруги сходятся украдкой! Мать открыла мне это, перед тем как в семь лет я был взят на воспитание государством. Так было — и если бы не Дориэй, никто не изгнал бы меня из Спарты.

Мне хотелось заметить, что еще Троянская война могла бы научить спартанцев не полагаться ни на мужскую, ни на женскую красоту. Но я вовремя сдержался, понимая, что для незаконного отпрыска Дориэя это больной вопрос. Тем более что и мое происхождение было чрезвычайно темным.

В молчании мы одевались, стоя на берегу клокочущего ручья. Округлая дельфийская долина под нами погружалась в сумерки. На горных склонах играли то багровые, то синие отблески заката. По всему моему телу разливалась усталость. Но я рад был, что живу, сильный и — чистый! А еще я ощущал, как во мне зарождается искренняя привязанность к чужаку, который соревновался со мной, не выспрашивая, кто я и откуда.

Пока мы шли по тропе среди скал к жилым постройкам вокруг храма, он то и дело посматривал на меня и наконец сказал:

— Хотя мы, спартанцы, стараемся держаться от чужих подальше, ты пришелся мне по душе. Ведь я один — а когда человек с самого детства привык проводить все дни в кругу своих сверстников, ему уже трудно без друзей. Пусть, покинув мой народ, я больше не связан его законами и обычаями, груз их тянется за мной следом, подобно цепи… Уж лучше мне погибнуть на войне, чтобы мое имя выбили на надгробном камне, чем жить здесь!

— Я тоже один, — сказал я в ответ. — По своей воле я прибыл в Дельфы, чтобы получить отпущение или принять смерть. Ибо зачем мне жить, обрекая проклятию мой город и всю Ионию? [9]

Дориэй смерил меня подозрительным взглядом из-под прядей мокрых волос, свернувшихся колечками у него на лбу. Я же, протянув к нему руки, взмолился:

— Не осуждай меня, не выслушав до конца! Пифия в священном исступлении уже сняла с меня вину. Не жуя лавровых листьев, не вдыхая паров из скважины, да и не с треножника произнесла она это, но от одного лишь моего вида впала в неистовство…

Тут вновь взыграл во мне привитый ионийским воспитанием дух скептицизма, и я, осторожно оглядевшись вокруг, сказал с улыбкой на устах:

— Мне кажется, она неравнодушна к мужчинам. Конечно, она избрана богами, но, право, жрецам, должно быть, иногда непросто найти священный смысл в ее безумных словах.

Дориэй в ужасе замахал руками.

— Ты что же, не веришь оракулу? — закричал он. — Знай: если вздумаешь богохульствовать, я не желаю иметь с тобой ничего общего!

— Не нужно так пугаться, — возразил я. — Все имеет две стороны: зримую и незримую. Мы, ионийцы, порой смеемся над богами и плетем про них бесстыжие небылицы. Но это не мешает нам истово служить им и приносить жертвы. У меня вызывает сомнения земное обличье оракула — но это не препятствует мне признавать его и принять его суд, даже если он приговорит меня к смерти. Должен же человек во что-то верить…

— Я не понимаю тебя, — в недоумении отвечал Дориэй.

На том мы и простились этим вечером, но на другой день он сам отыскал меня и спросил:

— Не ты ли тот муж из Эфеса, который поджег храм Великой матери богов [10] в Сардах [11], отчего загорелся весь этот город?

— Да, это мой грех, — признал я. — Я и только я, Турмс из Эфеса, был виновником пожара в Сардах.

Тут, к моему удивлению, миндалевидные глаза Дориэя восторженно засверкали, и он принялся превозносить меня, хлопая по плечам и обнимая.

— Виновник? — восклицал он. — Да ты же герой Эллады! Или ты не знаешь, что от искры пожара в Сардах вспыхнуло восстание по всей Ионии — от Геллеспонта до Кипра?

Слова его меня испугали: большего безрассудства я не мог бы и вообразить.

— Раз так, вся Иония сошла с ума, — сурово ответил я. — Когда прибыли корабли из Афин, мы, правда, совершили набег на Сарды. Три дня туда мчались, словно стадо овец за бараном, но город, обнесенный мощными стенами, взять не смогли. Да мы и не пытались, а тут же повернули назад, скача еще быстрее. Многие были перебиты отрядами персов, но многие в темноте и давке пали от рук своих…

Нет, — продолжал я, — не геройский это был поход. Под конец дело дошло даже до того, что у стен Эфеса мы случайно натолкнулись на женщин, которые ночью праздновали свой праздник. Мужчины же выступили из города, чтобы постоять за жен и дочерей, и истребили больше наших, чем убили между Сардами и Эфесом персы. Так бесславно окончился наш лихой набег.

Но Дориэй возмущенно потряс головой и сказал:

— Война есть война, и что бы там ни было, пасть на войне ради своей родины всегда почетно. Ты говоришь не как эллин!

— А я и не эллин, — подтвердил я. — Много лет назад я очнулся в незнакомой мне местности близ Эфеса под дубом, расщепленным молнией, а вокруг валялись мертвые овцы. Баран боднул меня, лежащего без сознания, и я ожил. На мне не было никакой одежды ее спалило молнией, из-за чего у меня на теле навсегда осталась черная отметина. Но Зевс не смог лишить меня своей молнией жизни, хоть, видно, и пытался.

6

Наступила зима, и вот наконец мне приказано было предстать перед четырьмя жрецами дельфийского храма. Доведенный до истощения долгим постом, изнуренный ежедневными упражнениями на стадионе, я ощущал озноб. Жрецы в храме начали по-стариковски дотошно выспрашивать у меня, что мне известно о восстании городов Ионии и о казненных или изгнанных наместниках персов.

— Я видел только, как из Эфеса выдворили Гермадора, — был мой ответ. — При этом мы не сбросили его с городских стен, а с честью вывели за ворота и оставили на дороге, ведущей в Сарды. На радостях мы исполнили танец свободы — но не подняли руку на Гермадора, хотя разгромили его дом. На самом деле мы выгнали Гермадора за то, что он был праведнейшим, справедливейшим и лучшим из мужей Эфеса, а вовсе не за то, что персы оставили город под его опекой. Да мы и не таили от него, что не можем терпеть среди себя человека, который лучше других: таким не место в Эфесе.

Согласно кивая головами, жрецы дельфийского храма сказали:

— Обо всем этом мы знаем не хуже тебя; однако продолжай, чтобы мы могли сравнить твое свидетельство с остальными.

И я рассказал им все о нашем бесславном походе на твердыню персидского сатрапа — Сарды, а в конце Добавил:

— Артемида Эфесская — великая богиня, и я обязан ей жизнью, ибо она, стала моей заступницей, когда я поверженный молнией чужеземец, очутился в Эфесе. Но последние несколько лет с греческой Артемидой боролась за власть надо мной черная богиня Кибела. Ионийцы легкомысленны и падки на все новое. Оттого при персах многие эллины ездили в Сарды с дарами для Кибелы, участвуя там в ее позорных игрищах. [12] И, выступая с воинами из Афин в поход на Сарды, я верил, что, как говорили тогда в Эфесе, наш бунт и война с персами были одновременно схваткой богини эллинов с черной Кибелой.

Мне казалось, — продолжал я, переведя дух, — что, поджигая святилище Кибелы, я совершаю подвиг. И не моя вина, что как раз поднялся сильный ветер. От ветра пламя пожара перекинулось на хижины, крытые тростником, — и Сарды выгорели дотла! Подхваченный ветром горящий тростник опалил мне бок. В городе же погибло много жителей: огонь распространялся с такой скоростью, что не все успели найти убежище в водах реки.

Рассказал я и о нашем бегстве и стычках с персами на обратном пути. Когда же этот рассказ утомил меня, я заключил:

— Впрочем, вскройте запечатанные восковые таблички, которые я дал вам. Быть может, им вы поверите больше, чем мне.

— Мы сломали печати и прочли таблички, — отвечали жрецы. — Так что о восстании в Ионии и о походе в Сарды у нас надежные сведения. То, что ты рассказал о разбойном вашем набеге, не похваляясь им, но сожалея о содеянном, говорит в твою пользу. Находятся глупцы, которые превозносят этот набег как великий подвиг эллинов. Однако поджог храма — несмотря на то, как ненавистна нам азиатская Кибела и как не одобряем мы поклонения ей, — это поступок, достойный осуждения. Ибо если люди начнут поджигать храмы, то и боги Эллады не будут в безопасности. Откуда ты родом?

— Я очнулся после удара молнией близ Эфеса, — решил я уйти от ответа. — Больше я ничего о себе не знаю. После этого я многие месяцы болел.