Лис Арден - Однажды Трубадур Страница 4

– Как тебя зовут? – Наконец-то поинтересовался он.

– Гильем Камарго. А тебя?

– Бернар Амьель, и запомни это имя, друг мой, ибо придет время, и ты с гордостью будешь говорить своим слушателям: «Внемлите и восхищайтесь, и знайте, что я знал творца этих кансон еще в давние времена!» – Единым духом выпалив эту хвастливую тираду, Бернар вскочил на камень и отвесил поклон воображаемой публике. Поклону, впрочем, не хватило изящества.

– Когда кланяешься, не надо так оттопыривать зад, – серьезно посоветовал Гильем, – и руками не размахивай, лучше прижми их к сердцу. Вот так.

– Так? Эй, здесь что, учат милостыню выпрашивать? Мне так не нравится.

– Как хочешь. Но боюсь, что палка мэтра Арно тебя переубедит. Вот как огреет он тебя по выпяченному заду, так и передумаешь.

– Мэтр Арно? Тот коренастый, что велел тебе помочь?

– Да. Он учит нас разным трюкам, фехтованию… нам, правда, это не положено, но ему уж очень хочется кого-нибудь поучить. Танцы, поклоны, простое жонглирование – с этим мы и сами справляемся, он только присматривает.

– Слушай, друг Гильем, назови мне и других наставников. – Карие глаза Бернара казались горячими, как жареные каштаны, а сам он, похоже, ничуть не боялся полуденного зноя.

– Изволь. Замковый капеллан, отец Тома, толкует нам Священное писание. Сначала он покажется тебе сварливым и придирчивым, но на самом деле это редкий добряк; главное – не сердить его по пустякам и не перевирать стихи псалмов. Музыке нас учит мэтр Кайрель, он трубадур, но давно уже не выходит за пределы Омела – в последнем странствии ему пришлось довольно солоно, теперь он хромает на обе ноги. Но с инструментами управляется так, что от зависти удержится разве что глухой, – развел руками Гильем.

– Как инструменты? Какие? – удивленно вопросил Бернар. – Я так думал, наш главный инструмент – голос, а на цимбалах пусть жоглар играет.

– Сначала стань жогларом, – засмеялся Гильем, – впрочем, я тоже поначалу спесивился. Ничего, услышишь, как поет виола в руках мэтра Кайреля, передумаешь. Кстати, голос ставить тебе будет именно он. Ну, и конечно, мэтр Пегильян. Пожалуй, нам пора.

Гильем встал, взял одну из бадеек, кивнул Бернару на вторую и не спеша стал подниматься в гору. Новичок поначалу решил, что поднимется так же лихо, как и спустился, но извилистая горная тропа живо укротила его норов, и спустя полчаса Бернар пыхтел рядом со спутником, уже не пытаясь взлететь к вершине одним махом. Вылив принесенную воду в бочку, вкопанную в землю под навесом, Гильем повернул обратно.

– Э-э-э… ты куда это? – Глаза-жареные каштаны готовы были затрещать от изумления.

– За водой. Пошли.

– Что, еще раз?!

– Repeticio est mater studiorum, – нравоучительным тоном ответил за Гильема подошедший к школярам отец Тома, – ступайте, юноши, не ленитесь. А ты, сын мой, запомни, что с первого раза редко какой урок застревает в ваших бестолковых головах; ступай, повтори – и впредь не задавай глупых вопросов.

Когда в Омела появился Бернар, Гильем уже не был новичком. За время, проведенное в пути вместе с Аймериком Пегильяном, он легко распростился с родным каталонским наречием и так же легко заговорил на окситанском языке. Первые недели в школе были отнюдь не безоблачными, и все предупреждения Письмеца оказались как нельзя кстати. Но было в характере каталонца нечто такое, что примирило с ним даже самых старших и чванливых «козлят»; Гильем был так открыт, доверчив и счастлив, что никому не хотелось обижать его. А еще он придумывал самые невероятные проделки, и с его появлением жизнь «козлят» заметно оживилась. Однажды они пробрались ночью в комнату мэтра Арно, загулявшего по случаю пасхальной недели, и всю мебель – кровать, стол, сундук – на толстых веревках подвесили к потолочным балкам. Вернувшийся далеко заполночь учитель долго шарахался в пустой комнате, ничего не понимая и чертыхаясь вполголоса, и улегся спать прямо на полу, на сердобольно оставленном школярами тюфяке. В другой раз «козлята», прослышав о готовящейся в селении свадьбе, заявились так же на ночь глядя в трактир и опустошили все приготовленные к свадебному пиру столы… после чего соорудили пару чучел, довольно похоже изображавших священника и церковного служку, объевшихся и заснувших прямо за столом. Пришлось семьям жениха и невесты сообща восполнять урон, нанесенный прожорливыми юнцами, которые, к слову сказать, весь день и всю ночь веселили собравшихся гостей, не жалея сил.

Учился Гильем легко и страстно. С учителями ладил. А с приходом в Омела Бернара, сына бедного тулузского рыцаря, он обрел настоящего друга. Как-то само собой вышло так, что юноши стали все делать вместе – учиться, выполнять хозяйственные повинности, бегать в селение или пробираться в замок, и, разумеется, есть из одной миски. Вместе сочиняли тенсоны на заданные темы. Вместе отрабатывали уроки мэтра Арно, жонглируя до головокружения и отшибая пальцы деревянными мечами. Вместе забирались ночью на замковые огороды, объедались, а потом хором стонали от невыносимой рези в животе. Они поссорились всего один раз.

Сеньором замка Омела был уже старый и весьма недужный рыцарь Адемар, славно послуживший графам Тулузским, а ныне вкушающий заслуженный отдых. Оскудев силой и здоровьем, он ничуть не оскудел умом и жизнелюбием. Женой рыцаря была госпожа Аэлис, прекраснейшая из дам, когда-либо живших в Окситании, обладавшая всеми достоинствами, надлежавшими столь благородной даме: и красотой, и знатностью, и молодостью. Жила она в доме рядом с домом старого сеньора, оба дома окружала одна стена и соединял их подъемный мост. Аэлис была истинной хозяйкой Омела, замок жил согласно распорядку и правилам, которых она придерживалась. И именно благодаря ей Омела из сурового орлиного гнезда, немногим отличавшимся от пограничного гарнизона, превратился в уютное жилище, наполненное не только необходимыми вещами, но и предметами роскоши. При супруге старого рыцаря всегда находились несколько благородных девиц, не имевших иной заботы, кроме как о собственном теле да об угождении своей госпоже. Количество же служанок не поддавалось исчислению. И все они, все до единой, в свой час становились добычей Бернара; увы, славный тулузец оказался неисправимым бабником и готов был бежать даже за юбкой, надетой на дерево. А поскольку он был статен, хорош собой, обходителен и болтлив, то служанки в Омела были попросту обречены. Кроме одной.

Ее звали Тибор, она прислуживала одной из придворных девиц. Родом она была, как и Гильем, из Каталонии, и за внешней сдержанностью прятала весьма горячий нрав. Когда Бернар только начал обхаживать ее, девушка весьма ясно дала ему понять, насколько несбыточна его надежда уединиться с нею в укромном уголке. С первого раза Бернар ее не понял, и пришлось втолковывать ему эту непреложную истину повторно. Но тулузец не унимался.

Бернар подстерег Тибор, когда она зачем-то спустилась в поварню.

– Ну, будет тебе ломаться, красотка, – он вынырнул из-за большущей хлебной печи, обхватил ее за плечи. – Я ж не отступлю, клянусь спасеньем души!

– Легко клясться тем, чего нет! – Тибор оттолкнула Бернара, – Отстань!

– Ни за что! – Не так-то легко было избавиться от возбужденного и желанием, и отказом жоглара. Он наступал на девушку, как кот на мышку, пока она не почувствовала спиной теплый бок печи. Тогда он, не снизойдя к беспомощности, прижал ее бесцеремонно, словно девку в подворотне, и начал целовать отворачивающееся лицо, одновременно задирая юбки и стаскивая с плеч сорочку. Собрав все силы, Тибор все же вырвалась и, увидев нехороший огонь в глазах обидчика, отчаянно оглянулась, наугад шаря вокруг руками. Под руку ей попалась здоровенная деревянная лопата, из тех, которыми вынимают из печи хлеб. И со всего размаху девушка огрела Бернара этой лопатой по голове.

Раздался смешной деревянный звук: лопата треснула, а распаленный кавалер медленно сполз на пол.

– Пррроклятье… – он держался за голову, словно боясь, что она развалится напополам. На его лице застыла смесь изумления, злобы и боли. – Ах ты…

И вслед убегавшей Тибор полился поток ругательств, грязных, как свиной закуток.

Школяры укладывались спать в общей комнате, разложив на полу плотные соломенные тюфяки. Почти все они уже храпели, устав за долгий день, один Гильем медлил, не гасил свечу, ожидая загулявшего друга. Наконец, Бернар, перешагивая через спящих, прошел к своему тюфяку, заботливо разложенному другом, и, усевшись, принялся стаскивать через голову рубаху, что-то злобно бубня себе под нос.

– Что на этот раз? – Спокойно поинтересовался Гильем.

– Что?! – Из складок материи вынырнуло бледное, перекошенное лицо Бернара.

– Я спрашиваю, что приключилось? Опять приставал к Тибор? О-о-о… – Гильем только сейчас заметил огромную багровую шишку, украсившую лоб жоглара.