Однажды ночью в августе - Виктория Хислоп Страница 4

Как только большинство гостей увлеклись танцем, Гиоргос воспользовался моментом, чтобы уйти. Он вежливо попрощался с Вандулакисами и незамеченным покинул праздник.

В какой-то момент по просьбе Антониса Манолис отправился к своему грузовику за лирой. Вернувшись к гостям, он сел, взял в левую руку изящный инструмент, а в правую – смычок. Лира казалась такой маленькой в больших руках Манолиса, однако звук ее был громким и глубоким, и искусную мелодию не могло заглушить даже бренчание лауто. Темп музыки все убыстрялся, но Манолис не делал пауз, продолжая играть на своем трехструнном инструменте целый час или даже больше.

Лире Манолиса вторили остальные инструменты оркестра. Казалось, у музыкантов открылось второе дыхание. Музыка плыла над толпой гостей, словно искала убежища в окружающих холмах. Взгляд Манолиса был устремлен куда-то вдаль. Хотя он сидел в самом конце ряда, именно к нему было приковано внимание слушателей и именно его мелодия задавала тон оркестру.

Около десяти часов перед гостями выступил известный певец. Это выступление стало важнейшим событием вечера и привнесло в праздник то, что называют греческим словом кефи, – дух неистовой радости.

А под конец вечера Манолис станцевал перед всеми зейбекико. От искусных пируэтов танцора невозможно было оторвать глаз. И хотя зейбекико, по сути, выражает душевную боль, Манолис, скорее, просто хвастался перед зрителями своим умением красиво двигаться.

Андреас же большую часть вечера провел в разговорах с родными и близкими, благодаря их за то, что пришли, и за то, какие подарки они приготовили для его дочери. Время от времени он искал глазами жену и замечал, что та улыбается. Впервые за год без малого Андреас видел Анну счастливой и расслабленной. «Наконец-то, – мелькнуло у него в голове, – она становится прежней».

Как только зазвучала новая мелодия, Анна присоединилась к танцующим, и Андреас потерял ее из виду. Иногда в толпе мелькало ее малиновое платье. Наконец, подчиняясь танцевальному ритму, женщина оказалась почти напротив своего супруга, и он смог разглядеть ее лицо. На нем по-прежнему сияла улыбка, а сама Анна, казалось, была полностью захвачена танцем.

* * *

Чтобы прийти в себя после столь роскошного празднества, или гленди, гостям потребовалось несколько дней. Приближалась осень, и работы в поместье становилось с каждым днем все больше, однако люди никак не могли настроиться на рабочий лад.

– Хозяин сам виноват, – пожаловался как-то Антонис своему лучшему другу. – Раки на крестинах было больше, чем воды.

– Уверен, это не помешало нам выпить все до последней капли, – засмеялся в ответ Манолис. – Однако сбор урожая вряд ли получится отложить.

Спустя несколько недель после крестин Софии начался сбор винограда. Виноград перебродит – и получится вино, источник нескончаемого веселья на всем острове.

Разговор происходил в одном из кафенио[3] Плаки. Под конец рабочего дня Манолис заглянул сюда, чтобы повесить свою лиру на стену за стойкой бара, где она хранилась. Бывало, по многочисленным просьбам своих друзей Манолис снимал инструмент с крючка и начинал играть. «Лира – моя единственная любовь», – часто шутил он.

Танцуя с Манолисом на празднике в честь крещения дочери, Анна ощутила жгучее желание снова быть с ним. Его стройная фигура, энергия, с которой он танцевал и играл на лире, пробудили в ней страсть. Молодая женщина стала мечтать о том, чтобы вновь оказаться с Манолисом наедине, и через пару дней ее желание осуществилось.

Это произошло, когда няня Софии вышла с девочкой на прогулку, оставив Анну в доме одну. Несколько дней после крестин малышка вела себя беспокойно, и покачивание коляски успокаивало и убаюкивало ее.

Анна еще никогда не отдавалась Манолису с таким пылом. День был жарким, и окна во всем доме были распахнуты настежь, поэтому Манолису пришлось зажать Анне рот рукой, чтобы заглушить ее стоны. В их занятиях любовью всегда присутствовала толика насилия. От избытка чувств молодая женщина впилась зубами в пальцы возлюбленного.

– Анна! – вырвалось у него.

Она в последний раз резко охнула, не сумев сдержаться, и Манолис застонал от удовольствия.

Некоторое время они оба лежали неподвижно, не в силах пошевелиться. Смятые простыни под ними были мокрыми от пота. Манолис принялся наматывать на свой палец один из темных локонов Анны. Женщина повернула к мужчине голову.

– Я не могу жить без тебя, – прошептала она едва слышно.

– И не нужно, агапе му, любовь моя, – тихо ответил он.

Глава 2

Весь следующий год Анна и Манолис продолжали встречаться не реже нескольких раз в неделю. Как крестный отец их дочери, Манолис мог бывать у Вандулакисов, когда ему вздумается. София была идеальным предлогом для визитов, хотя большинство из них выпадало на ее ежедневную послеобеденную прогулку. Манолис также был в курсе отъездов Андреаса в Ситию или Ираклион, и это позволяло ему планировать их с Анной встречи более тщательно.

Анна жила сегодняшним днем. Правда, иногда она думала о том, как пройдут два-три дня до следующего свидания с Манолисом, но ее совершенно не волновало, что будет с ними через месяц или через год. Анна знала лишь то, что никогда не чувствовала себя счастливее, чем сейчас.

Как-то раз Анна сидела в своей комнате и листала журнал, тихонько напевая себе под нос. Экономка, кирия[4] Василакис, в это время занималась полировкой мебели. Анна рассматривала в журнале осеннюю коллекцию одежды, потому что сегодня днем к ней должен был приехать портной – снять мерки для новых нарядов. В моде были пышные юбки с завышенной талией, и Анна была уверена, что такой фасон непременно ей пойдет. Планировалось, что портной привезет образцы тканей, и Анна хотела заказать три новых платья одинакового фасона.

Она перегнулась через спинку кресла, чтобы показать экономке одну из фотографий в журнале.

– О, вам такой фасон будет очень к лицу, кирия Анна! – воскликнула экономка, вторя мыслям своей хозяйки. – С каждым днем вы выглядите все лучше и лучше!

То, что щеки Анны вновь сияли здоровым румянцем, а к ее волосам вернулся прежний блеск, действительно замечали многие. Сейчас молодая женщина выглядела даже красивее, чем до беременности.

– Доктора сегодня, конечно, творят чудеса, но если спросите меня, отвечу, что вас кто-то сглазил, – простодушно пояснила экономка.

Анну слегка раздражали доморощенная мудрость и суеверность ее