Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич Страница 4

- Я не забуду, - кивнул Гестас.

- И не забудь, подъезжая к Цитадели, сменить одежды. Не то и ксюмбамллону не поверят. - Никагор, усмехнувшись, протянул Гестасу часть неровно разломанного надвое бронзового медальона. - Показывать только Феспиду. Вторая половина у него.

Гестас укрыл знак пресбевта в поясном кошеле.

- Пора поторапливаться. - Никагор подал Гестасу один из светильников. - В Городе тебе появляться уже нельзя - выследят. Подземелье выведет в склеп. Крышка тяжелая. Снимай осторожно и осторожно закрой, чтоб не оставалось щелей. У склепа наш человек даст тебе коня. Езжай на север, в объезд по правую руку кургана Арсоарака, за ним широкой петлей заворачивай на восток. К реке спустишься по Каменному Ручью. Там меоты перевезут тебя и сменят коня. Всю дорогу забирай как можно дальше от побережья. Но рассчитай так, чтобы, не загнав коня, к рассвету добраться до Цитадели. Вот и все указания. Светильник погаси еще под землей и оставь в углу склепа... Зевс да хранит тебя, Зевс Сотер, наш эллинский бог.

Никагор отдернул в сторону один из пологов, которых в этом доме было великое множество, и обнажил нишу с железной крышкой на полу проема. Под крышкой начинался очень крутой спуск, и Гестасу пришлось придерживаться за стены локтями. Спускаться было очень глубоко, столь глубоко, что отверстие наверху превратилось в круг луны, светящей сквозь мутную пелену осенних небес. Наконец Никагор опустил крышку, и луна погасла.

Ход оказался уже первого и был прорыт под самый крепостной ров. Дышать тут удавалось с трудом, было и зябко и душно. По щелям выложенного черепицей свода сочились, поблескивая, тонкие ручейки. На самом же дне подземелья по щиколотку стояла темная, почти не отражавшая света вода; по желобу у стены она медленно уходила в какие-то неведомые пустоты.

Гестас очень обрадовался, когда эта орфеева тропа вывела его не к лодке Харона, а к искусно выложенной из камня винтовой лестнице, поднимавшейся вертикальным колодцем, с высоты которого чуть веяло прохладным, но живым и легким воздухом.

Наверху, в царстве живых, сумерки уже прибило к самой земле глубокой теменью ночных небес, но после тяжкого мрака подземелья Гестасу поначалу показалось, что еще светло. Все кругом: и курганы, и варварская кибитка с привязанным к ней сбоку приземистым гнедым жеребцом, и городские стены, и гладь воды во рву, и даже пламя костра, который поодаль, у козьего загона, жгли двое варваров, - все приняло единый цвет выгоревшей полыни. Распевались, набирая ночную силу, свирели цикад.

Когда Гестас осторожно подошел к кибитке, из нее донесся тихий, но повелительный голос:

- Отвязывай коня и уходи.

Исполняя приказание, Гестас как бы невзначай заглянул внутрь, но различил в темноте лишь неподвижный силуэт. Мелькнула опасливая мысль, что и здесь, в этой грязной сарматской кибитке, сегодня может оказаться кто-нибудь из высших офицерских чинов, и Гестас на всякий случай скрытно отдал воинское приветствие. Услышав в ответ лишь пожелание удачи, он коротко приложил руку к груди и повел коня в сторону.

Положенной широкой петлей Гестас начал свой путь до Каменного Ручья. В устье Ручья его встретили трое молчаливых меотов, без единого слова они показали знак пресбевта и привели Гестаса к лодке. Один из них остался за коновода на берегу, а другие двое взялись за весла.

Тихо и стремительно скользнула лодка к противоположному берегу. Там Гестаса дожидался еще один безмолвный, как тень, человек, державший под уздцы нового коня, который отличался от первого более темным, ночным окрасом. Стоило Гестасу перебраться в новое седло, как все меоты мигом пропали, словно их и не было.

Особенно тревожно стало на душе у Гестаса от всей этой мрачной таинственности. Он тронул коня и, покрыв десяток стадий, последний раз обернулся на Город. Его стены виднелись вдали, над рекой, короткой светлой каемкой, окруженной мерцающими огоньками костров.

Тоска, та же самая прощальная тоска, что разбередила сердце Гестаса еще в покоях пресбевта, вновь догнала его, словно летела следом от самых родных стен, и чем дальше теперь уносился Гестас от них прочь, тем больше набирал силы и боли ее порыв.

За одно мгновение, за один взмах крыла ночной птицы, бледным пятном мелькнувшей поодаль, Гестас успел вспомнить об Эринне, вспомнить ласковые ручейки ее пальцев и поцелуев, успел помолиться за нее: боги! боги! укройте ее от дурного глаза, беды и болезни! Он успел вспомнить и помолиться об отце и вспомнил, а вернее, снова пережил вдруг событие совсем далекое, еще в детстве случившееся с ним потрясение.

Шесть лет ему было, когда он ухитрился улизнуть из дома, а затем - шмыгнуть незамеченным через городские ворота. Затерявшись среди повозок и прохожих, он миновал мост - и вот тут, словно неведомое чудовище, напал на него страх: Гестас силился перейти мост обратно, но не мог - ноги словно увязли в глине.

Стоя на краю рва, он разревелся так, что поплыло в глазах. Он весь помертвел от ужаса, чувствуя, что страшный ров, наполненный мутной, нехорошей водой, навсегда отрезал его от дома, от матери и отца, и он теперь один навсегда. Чужие страшные лица кривлялись вокруг, роились чужие страшные руки, и слышались недобрые голоса. Но никто не трогал - узнали сына одного из эпимелетов Города.

Стражникам велено было найти мальчишку, и они нашли его. Как тут было не найти, когда до самой Меотиды донесся его пронзительный рев. Но он еще зашелся навзрыд, до хрипа, уже на руках у матери - пугаясь теперь самого воспоминания о своей потерянности, похожей на бесконечное мучительное падение в темную воду.

Всего за одно мгновение пронесся в душе Гестаса этот вихрь видений и прощальной тоски, а показалось, будто времени под ночными небесами утекло на целый эон жизни богов.

Испугавшись, что опаздывает, Гестас невольно тронул коня и обратил взор в даль своего пути, в сторону, где из-за края степи всплывал лунный диск с чуть подтаявшим боком.

В теплом ночном эфире он поднимался все выше, наливаясь выпуклой, лучезарно-белой ясностью, - и вот вся великая степь от края и до края забрезжила ответным, зыбким сиянием остуженного молока и всем поднебесным простором поплыла, мерцая и переливаясь, словно покойный сон Верховного Бога.

Покойной была и дорога Гестаса; так половина ночи миновала, как один миг невольного воспоминания. Степь кругом была безмятежна и ясной благостью своей, и ровным воздушным звеном цикад предвещала удачу.

Но нет, следом настал иной, недобрый миг, когда спокойствие оборвалось. Течение времени переменилось вдруг, оно потекло тревожно - то рывками, то невыносимо медленно. Началось это тогда, когда Гестас увидел, что не потерян врагами и за ним идет погоня.

Однажды обернувшись, он поначалу не обратил внимания на скользившие вдали три светлые точки, приняв их за степное мерцание. Но вскоре оказалось, что точки раздается в пятнышки, мельтеша и приплясывая в сильном галопе.

Сердце дрогнуло: кто же это за ним? Кто выследил? Ведь он удачно обогнул стороной два или три варварских становища и от дорог держался вдалеке. Вся степь светилась, и никого не заметил он на своем пути, не чувствовал на себе засадного, стерегущего степь глаза... Или от самых стен Танаиса потянулся за ним предательский гон?

Гестас пустил коня во весь опор, но лишь покрыв полтора десятка стадиев, вновь опасливо оглянулся - и весь похолодел: преследователи легко доставали его! Он уже различал коней и фигуры всадников: и кони, и всадники были одного цвета, но не степной отблеск лунного сияния лежал на них - преследователи отсвечивали мертво, как отдает лунный свет пепел, пепел давно остывшего костра.

Они нагоняли, и Гестас судорожно глотал воздух, еще не веря, что обречен.

Не то их кони были свежее и сильнее скифского жеребца, уносившего Гестаса от бесславной гибели, не то вовсе не люди, а злые духи посланы ему вдогон. Мелькнуло воспоминание о всадниках Ветра, недобрым предчувствием пролетевших над Городом. Перехватило дыхание, и Гестас горячо зашептал, призывая на помощь владыку Олимпа.