Евгений Сухов - Царские забавы Страница 40

— Спасибо тебе, государь, — неожиданно произнесла Христиана.

— За что же?

Теперь Иван лежал с девицей рядом, и Христиана удобно положила голову ему на грудь, слушая биения государева сердца.

— За благодать, что мне доставил.

— При дворе желаешь остаться? Боярыней могу сделать. У меня в дружине такие молодцы, что любая баба за честь бы посчитала рядышком с ними быть.

— Разве может кто-нибудь с тобой сравниться, государь? — искренне удивилась Христиана.

— Справедлива ты, девка, — улыбнувшись, согласился Иван. Царь и вправду не сомневался в том, что в любовных утехах равного ему не отыскать даже во всей державе. На секунду государем завладела бесшабашная мысль — не взять ли девицу в жены! Всем хороша — и ликом, и статью, видать, и характером покладистая. — В царицы пошла бы?

— Не возьмешь ты меня в супруги, — без обиды заметила девица.

— Отчего же такую красу не взять?

— Боишься, что я колдунья.

Задумался государь.

— Ты и впрямь колдунья, я едва подумать успел, а ты уже разгадала.

Даже сейчас, напившись девицы вволю, Иван Васильевич не мог оторвать глаз от ее совершенного тела. Она была так же прекрасна, как меч-кладенец, созданный искусным мастером, и так же опасна, как его лезвие, — притронешься неосторожно к сверкающему острию, и кровь захлещет ручьем из разодранной раны. Такая красота губительна, как стрелы ордынцев, и нужно предусмотрительно отступить на недосягаемое расстояние, чтобы уберечься от смертоносного жала. Любовь ведьмы всегда напоминает красивый цветок, защищенный ядовитыми шипами, и ответная государева страсть — это лихое продирание через злой терновник, который неминуемо вопьется цепкой колючкой в плоть и вытянет остаток жизни через крошечное отверстие.

— Матушку мою сожгли, как колдунью. А она еще краше была. Половина мужиков в селе по ней страдало, вот потому бабы ее и порешили. Накинулись скопом, когда она в поле рожь жала, и повязали… Все боялись ей в глаза смотреть, думали, что она испепелит их злодейскими чарами.

Иван Васильевич накинул на плечи кафтан, затянулся крепко поясом. Девица уже тоже малость принарядилась, собрала волосья в косы, повязала лыковые лапти. Вот только платье малость рвано.

— Я тебя с собой заберу! — пожелал Иван Васильевич. — Во дворце у меня жить станешь. А наряжу тебя так, что всякая боярыня завидовать станет.

— Уйду я, государь, не сумеешь ты меня удержать, — проговорила девица ровным, почти бесцветным голосом.

Только Иван, с его слухом знатного певчего, мог уловить в этом тоне такие нотки твердости, которые укрепили бы даже дамасскую сталь. Ясно стало Ивану Васильевичу, что расшибется его строгость о характер девицы, подобно кому земли, свалившемуся на булыжник с кручи.

И впрямь не удержать.

— Чем же мне тогда тебя порадовать, голубка? Возьми мою нагольную шубу, такая красота иного терема стоить может.

— Нет, государь, то, что я хотела взять, я уже получила, — произнесла девица, и от этих слов по коже Ивана Васильевича пробежал суеверный ужас. — Женишься ты скоро, а меня еще долго помнить будешь. А теперь идти мне надобно, Иван Васильевич, подружечки заждались.

Не посмел удержать Иван Васильевич красу. Ступила Христиана в траву и затерялась среди полевых ромашек, а сосновый бор дружиной витязей поднялся на пути Малюты Скуратова и его сотоварищей.

Так и канула красавица в чаще, прихватив с собой свою тайну.

Глава 2

Александровскую слободу иноземные послы не без основания называли второй столицей Руси. Иван Васильевич пропадал здесь больше, чем где-либо. Даже свой царственный трон он велел привезти из Москвы в слободу и теперь не расставался с ним даже во время трапезы, и ранцы терпеливо носили за государем трон, ожидая, когда Иван Васильевич надумает присесть.

Государь не любил Москву и всякий раз находил причину, чтобы оттянуть отъезд, даже если приспевало время поклониться святым мощам. И потому послы, минуя Стольную, езжали в Александровскую слободу.

Для приема именитых гостей в монастыре были возведены каменные хоромины в три клети, которые по своему убранству мало чем отличались от великолепия московского дворца, и послы, блуждая по длинным коридорам, шептались о том, что золота в Гостиных дворах куда больше, чем можно было встретить в летних резиденциях иных западных королей.

Оставалось только догадываться, какими же тогда сокровищами окружает себя царь в московском дворце.

После дня пребывания в слободе послы уже знали о том, что государь ест с золотых тарелок, пьет из серебряных кубков, что кафтаны у него почти неподъемные из-за множества жемчуга, а венцы унизаны алмазами. И наверняка нужно иметь очень крепкую шею, чтобы суметь выдержать такую тяжесть.

Прежде чем представить послов царю, их потчевали в Трапезной, которая поражала своим размахом и больше напоминала зал для танцев. С большой охотой поедая русские кушанья, каждый из вельмож думал о том, с каким удовольствием будет рассказывать королю, что золотые подносы при московских дворах такая же обыкновенность, как деревянные ложки у черни. Но более всего иноземцев поражали подсвечники, которые также были золотые, украшенные в самых разных местах изумрудами и яхонтами. Подсвечники были выставлены по углам избы для большего бережения, но в пьяных пререканиях они применялись боярами чаще всего как палицы, и рубились ими лучшие люди так же лихо, как искусный ратник на поле брани.

Грешно и беззлобно улыбались послы, глядя на залепленные воском лица бояр.

Послы не без злорадства думали о том, что Россия уступает Европе в великосветской обходительности, что здесь совсем отсутствует поклонение прекрасным дамам; их совсем не интересуют анекдоты из королевских семей; не ведутся непринужденные беседы за столом, способствующие улучшению пищеварения. Было видно, что русским мягкотелая манерность в большую тягость, они рассуждали по-своему: «Как можно вступать с бабами в беседы, когда их плоть сотворена господом совсем для иного!» Западные анекдоты боярам казались скучными, куда интереснее лупить на пирах друг дружке рожи под громкий хохот собравшейся толпы, где остервенения и злости не меньше, чем у немецких торговок, сумевших поймать на базаре за шиворот вора.

Одной из главных забав русских вельмож была пляска, которая могла быть такой удалой, что вытряхивала из-за стола самых толстозадых, и бояре пускались в пляс с той безудержностью, с какой отъявленный квасник рвется к дармовой выпивке. Бояре трясли животами, натужно кряхтели, но никто просто так уступать не собирался, и пляска прекращалась только тогда, когда в изнеможении падал последний танцор. Счастливого победителя напаивали так щедро, что он уже не мог двигаться, и дворовые, погрузив на телеги побежденных именитого плясуна, с бережением развозили их по домам.

Пляски были настолько заразительны, что плясуны в удали рвали на себе рубахи и порты, а затем, едва ли не голыми, бегали между скамьями и столами. Не понять шибкой разудалости Европе, благочинные мужи которой тешили себя тем, что перемигивались с дамами в отсутствие их супругов. Русский пир напоминал ураган, и буйное веселье разносило вдребезги не только посудины, заставленные едой, но и разбивало в щепы дубовые столы, которые в начале торжества не могли сдвинуть даже пяток молодцов.

Ликовало сердце послов, созерцая воскресную трапезу, будет о чем поведать королям и над чем посмеяться в обществе обворожительных дам. Одна беда: они были так чувствительны, что едва не падали в обморок от рассказов о царском застолье.

Более всего послов поражала первая встреча с Иваном.

Наслышавшись о русском царе небылиц, каждый из них рассчитывал, что им навстречу поднимется великан в волчьей шубе, сжимающий в правой руке вместо скипетра тяжелую цепь, за которую, словно послушную собачонку, поведет огромного медведя, готового по малейшему движению перста своего господина рвать дерзкую челядь на части. Под шубой у царя Ивана будет парчовый кафтан, вышитый золотыми нитями, на шее великокняжеские бармы из рубинов и изумрудов, а каждый палец будет украшать бриллиант величиной с лесной орех.

Велико бывало удивление послов, когда к ним выходил высокий неулыбчивый монах, на котором была обычная ряса чернеца с крестами на плечах. И если бы не пышное сопровождение бояр, не золотой посох, который государь сжимал в руке, не многое челобитие, вводившее всех присутствующих почти в религиозное исступление, можно было подумать, что это обычный старец, приглашенный на государев ужин, каких в русском дворце слоняется несчетное множество.

Царь в самом деле поживал в Александровской слободе в великом аскетизме, но зато он никогда не забывал о послах, в чье распоряжение отдавал девок едва ли не со всей округи. Государь шел на эту хитрость неспроста: редко кто из вельмож мог устоять перед чарующими ласками русских красавиц, а сполна изведав обходительность девиц, даже самый несговорчивый посол говорил Ивану Васильевичу: