Эвелин Энтони - Елизавета I Страница 40

   — А насколько мне известно, королева, ваша сестра, теперь питает к своему мужу неприязнь такую же сильную, какова раньше была её любовь к нему, — сказал Сесил.

   — Провидение её покарало, — удовлетворённо заметил Муррей. — Теперь она понимает, что мои предостережения были справедливы: её супруг — пьяница и распутник, не чтящий ни Бога, ни людей. Как я слышал, он бесчестно обращается с ней даже теперь, когда она ждёт ребёнка.

Судя по его тону, он считал: каковы бы ни были нынешние страдания королевы Марии, это не более чем справедливая кара за то, что она действовала вопреки его советам.

   — В таком случае сейчас она, должно быть, готова подумать о том, чтобы вернуть вас в Шотландию, милорд, — предположил Сесил.

   — Ха! — Муррей издал злобный смешок. — Плохо же вы знаете мою сестру, если думаете, что в деле управления государством она хоть в какой-то мере руководствуемся политическими соображениями! Её неприязненное отношение ко мне и другим лордам-протестантам неизменно, а о нашем возвращении в Шотландию она и слышать не хочет. Впрочем, она теперь вообще не хочет слышать никого и ничего, кроме того, что подсказывает ей её необузданная натура и советует эта итальянская змея. Мэйтлеид Летингтон мне далеко не друг, но даже он больше не имеет на неё никакого влияния. Пришло время действовать другими методами. Поэтому-то я и пришёл к вам, сэр Вильям; я полагаю, вы к нам расположены, а посему вас следует посвятить в наши планы.

   — Я польщён. — Сесил ничем не выдал своего волнения и спокойно сложил руки на груди. — И что же вы намерены предпринять?

   — Мы установили контакты с Дарнли, — отрывисто бросил Муррей, — или, скорее, он с нами. Подобно всем подлецам, он предпочитает, чтобы грязную работу за него делали другие. Он дал нам знать, что готов бросить королеву и перейти на нашу сторону. За это мы должны устранить Давида Риччио и провозгласить Дарнли королём Шотландии. Наши сторонники в Эдинбурге — а видит Бог, за последний год их число сильно выросло — готовы осуществить и то и другое, а также изолировать королеву до моего возвращения в Шотландию. Мне не требуется особо заверять вас в том, что ни она, ни Дарнли впредь не будут абсолютными властителями. Моя сестра, возможно, останется королевой, но её прерогативы будут ограничены, а ему очень повезёт, если он сохранит своё нынешнее положение.

   — Поздравляю, — сказал Сесил. — Что касается устранения Риччио, то, я полагаю, вы одновременно с ним намереваетесь избавиться от католической фракции в Шотландии и на вечные времена отдать в ней власть дворянам-протестантам.

   — Именно, — подтвердил Муррей. — Первое, что я намерен сделать, — это настоять на том, чтобы ребёнок моей сестры был крещён по протестантскому обряду.

   — Это совершенно необходимо для того, чтобы он мог унаследовать английский трон, — пробормотал Сесил.

Ребёнок Марии Стюарт был непреодолимой преградой на пути Муррея, мечтавшего о том, чтобы занять её место. Что бы ни говорил Муррей об ограничении власти шотландской королевы, Сесил был уверен: она будет низложена. Риччио собираются убить, королеву — «изолировать»; и вдруг Сесилу стало ясно: как только Муррей вернётся в Шотландию и укрепится там у власти, Марию Стюарт потихоньку отравят, не дав её ребёнку родиться.

   — Я доложу о нашей встрече своей королеве, — сказал он. — Однако при этом я постараюсь затушевать то, как вы намерены поступить по отношению к вашей сестре, пусть даже и временно. Королеве будет доложено об устранении Риччио и вашем возвращении, и, я уверен, она одобрит ваш план. Что до меня, я буду молиться за ваш успех. Держите меня в курсе всех событий, милорд, постоянно держите меня в курсе.

   — О сроках вы узнаете в ту же минуту, что и я, — обещал Муррей. Они пожали друг другу руки, и Сесил проводил своего гостя до двери. Как только шаги Муррея в коридоре стихли, Сесил тотчас направился в покои королевы.

   — Вы уверены, — нахмурившись, спросила Елизавета, — что они не причинят вреда самой королеве?

Сесил покачал головой:

   — Нет, ваше величество, этого бояться не стоит. Как только её фаворита устранят, а её брат со своими сподвижниками вернётся на родину, власть шотландской королевы будет ограничена, вот и всё. А если Муррей обеспечит в Шотландии главенство протестантской партии и воспитает дитя королевы в истинной вере, большей части наших тревог придёт конец.

   — Я не верю этому хмурому шотландцу. Ублюдок и по рождению, и по натуре — таково моё мнение о нём. Полагаю, он был бы рад убить королеву Марию, но, конечно, не посмеет. Надеюсь, Сесил, он знает: при том, что я отношусь к ней крайне отрицательно, я никогда не соглашусь на то, чтобы государя предали смерти его подданные? Вы поставили его об этом в известность, не так ли?

   — Совершенно однозначно, ваше величество, — ответил Сесил. — По его словам, Риччио будет устранён; произойдёт бескровная революция и перераспределение власти, не сопряжённое ни с какой личной опасностью для шотландской королевы. А главное, после этого Мария Стюарт не будет представлять никакой опасности для вас.

Прервав разговор, королева подошла к окну. Расстилавшийся за ним Нонсачский парк был не так ухожен и декоративен, как парки других её дворцов. По сути, это и сейчас были слегка тронутые цивилизацией охотничьи угодья. Пребывание в Нонсаче было одним из пунктов составленной ею программы встречи с Марией Стюарт, с которой она была не намерена встречаться. Елизавете было известно, как её кузина любит охоту, и перед её мысленным взором появились буквы письма, написанного её рукой много месяцев назад: дичи в Нонсаче больше, чем где-либо в Англии...

   — Сейчас февраль, — внезапно произнесла она. — Когда всё это произойдёт?

   — Полагаю, в следующем месяце, — ответил Сесил. Он стоял и ждал, когда она разрешит ему удалиться; наконец он кашлянул, чтобы напомнить ей о своём присутствии.

   — Слава Богу, — отрывисто бросила Елизавета, — что у меня нет ни брата, ни мужа. Можете идти, Сесил.

Субботним вечером 9 марта 1566 года шотландская королева ужинала в своём личном кабинете. Весь этот день у Марии Стюарт было отличное настроение, она предвкушала скромную вечернюю трапезу так, будто это был роскошный пир. Она запретила Дарнли присутствовать на ней. Неужели всего лишь несколько месяцев назад она не была способна отказать ему ни в чём, а теперь, не задумываясь, отвечает отказом на любую его просьбу, даже самую ничтожную?.. Сегодня она хотела повеселиться, а один вид Дарнли внушал ей отвращение; его красивое лицо, которое она столько раз восхищённо ласкала, теперь было для неё только гладкой маской, на которой горели хитрые голубые глаза. Когда эти глаза не прищуривались от злобы или не были налиты кровью после омерзительных ночных оргий, они были мутны от пьянства. Всё, что в нём когда-то её привлекало, теперь отталкивало, пугало и раздражало, так что в конце концов ей стало невыносимым даже смотреть на него или находиться с ним в одной комнате.

Её муж бил её, оскорблял и изменял ей с третьеразрядными проститутками; когда она отвечала отказом на его непомерные требования земель, денег или наказания для кого-то, кого он довёл до того, что тот его оскорбил, он скулил, упрашивал и наконец запугивал её, пока она не убегала в слезах и не запиралась в своей комнате. Беременность её ослабила; она плохо себя чувствовала, нервничала, и глаза у неё всё время были на мокром месте. Порой Марии Стюарт казалось, что если бы не доброта и чуткость её секретаря Давида Риччио, она просто сошла бы с ума. Он всегда сохранял невозмутимость — удивительная черта для человека, принадлежащего к народу, известному своей пылкостью; у него была редкая способность найти забавное в любой ситуации, даже самой запутанной, и заставить её улыбнуться, когда она уже была готова отчаяться. А главное — он был мягкосердечен, и для Марии Стюарт это было самое драгоценное качество; возле Риччио она отдыхала душой после отвратительных домогательств своего мужа. Риччио был ей не слугой, а скорее другом; он не отличался красотой, но его выразительные итальянские глаза следили за ней с безмолвным обожанием, подобно глазам верной собаки. Правда, он был не так умён, не так мужественен, не так учтив, как подобало человеку на такой должности, но расстроенные чувства Марии не позволяли ей объективно оценить ни самого Риччио, ни ситуацию, которую она создала, назначив его секретарём. Она цеплялась за Риччио с фанатическим упрямством; она осыпала его милостями и настолько забыла о своём достоинстве, что писала о своих чувствах к нему в письмах своим французским родственникам. В этих чувствах не было и капли сластолюбия, в котором её обвиняли враги. Супружество с Дарнли настолько заморозило женские инстинкты Марии, что они почти умерли. То, что она попала в зависимость от человека таких скромных достоинств и такой отталкивающей наружности, как Риччио, объяснялось именно отсутствием у него внешней привлекательности. Этот мартовский день был у неё заполнен тяжёлой работой; сначала она, закутавшись в меха, принимала просителей в большом зале дворца — высоком сводчатом помещении, похожем на собор и таком же холодном. Затем ей пришлось провести трудные полтора часа с Летингтоном, которому она перестала доверять, потому что подозревала, что он замешан в мятеже её предателя-брата. Прежней близости в их отношениях пришёл конец; было нелегко, разговаривая с человеком, которого она некогда причисляла к своим друзьям, видеть на его лице циничную усмешку и слышать сухие, сдержанные ответы. Она обманула надежды Летингтона, и он ей этого не простил. Гордость не позволяла Марии последовать обуревавшему её желанию: разрыдаться, сознаться во всём и молить его о помощи. В Холируде находились лорды Мортон и Линдсей, и это её беспокоило. Эти лорды не поддерживали ни её, ни Дарнли; как предполагала Мария, они были на стороне её брата, которого она изгнала и не соглашалась вернуть, потому что не доверяла и ему и знала, что не сумеет простить ему их ссору. Но теперь, когда этот суматошный день близился к концу, она предвкушала приятный ужин в обществе Риччио и своей подруги, графини Арджилл. Мария приказала приготовить французские деликатесы, которых ей обычно приходилось избегать, чтобы не оскорбить своих храбрых шотландцев пристрастием к чужестранным обычаям. Ужинать она решила в своём кабинете — он был маленьким и там было сравнительно тепло; в этом помещении хранились её личные драгоценности. После ужина они могут поиграть в карты, а если усталость ей этого не позволит, Риччио им споёт и сыграет.