Морис Симашко - Маздак Страница 40

— О Маздак… Маздак, о–о!

По плечи были обнажены у них руки, и только голые ножи держали они. С тихим пением потекли красные струйки в сторону ромеев. Те не стреляли, пораженные. И там, где достиг красный цвет ромейской стены, она вдруг стала содрогаться, пробоины появились в ней.

Сиявуш сделал знак. Мерно и гулко забил главный барабан эранспахбеда, установленный на белом слоне. Сотни барабанов прогремели в такт, низко и страшно завыли карнаи. Медленно двинулось «Сердце Войны». Все больше обгоняя его, заворачивая наискось к линии ромеев, устремилось вперед правое крыло. Мелкая желтая пыль со стрелами неслась в глаза ромеям, потому что в их сторону был ветер, как рекомендовалось по «Аин–намаку».

Ромеи отступали сплоченно, выставив пешие заслоны и оставляя капканы для лошадей. Правое крыло их само двинулось на персов, изрыгая жидкий огонь. И вдруг дрогнули ромеи…

Как из воска вылепленный стоял позади их армянский город Феодосиополь. Все шестеро ворот его вдруг отворились, и такие же красные струйки потекли от них в спину ромеям. Среди армян тоже были истинно верящие в правду. А кроме того, царь царей Кавад, подтверждая учение Маздака, дал указ армянам о свободе совести.

Главное это было для них. Такова судьба всех народов между двумя вселенскими империями. Христом противились армяне персам. Но, чтобы вконец не раствориться в ромеях, верили лишь в божью сущность Христа, отрицая человеческую. Ромеи силой принуждали их к признанию сразу обеих сущностей…

Потом были стены Амиды, и опять деристденаны лезли на них, срываясь вниз. Два месяца били в кованые ворота персидские тараны, и все же город взяли ночью со стены. Все золото и пять тысяч мужчин — мастеров по коже и тканям — забрал здесь Сиявуш в счет положенной оплаты от ромеев за охрану перевалов.

Пока осаждали Амиду, хирский царь Нуман со своей конницей, посланный Сиявушем, дошел до Эдессы. Восемнадцать с половиной тысяч мужчин привел он. А молодой воитель Махбод Сурен, племянник бывшего вазирга Шапура, пошел с войском на Теллу, которую ромеи называют Константиной. В четырнадцатом году правления Кавада это было, в восемьсот тринадцатом году греков, в пятьсот втором году христианской эры…

Каждый день войны записывал Авраам, ибо был дипераном — хранителем истории царства Эраншахр, где главным законом стала правда Маздака.

Бежали ромеи от персов, но, несмотря на желание многих, не пошел в погоню воитель Сиявуш. Тоже по «Аин–намаку» это было, где сказано, что нельзя доводить врага до отчаяния, ибо умножит оно его силы. И исконную землю нельзя забирать у побежденных, потому что в потомках удесятерится воля к возвращению ее и не будет никогда мира…

Отпущено было по домам пешее ополчение, и по всем дорогам от границы шли люди с мешками за спинами, вели ослов и быков в поводу. Проходя через Нисибин, развязывали они эти мешки, за полцены отдавая на базаре ковры, сапоги, сандалии, женские хитоны, ромейские арфы. Большой пьяный перс обменял крылатую богиню из родосской меди и большой бронзовый котел на кувшин с вином. Авраам пригляделся к хозяйке лавки и узнал Пулу…

Они долго говорили, но, когда он по старой памяти взял ее за руку выше локтя, она мягко высвободилась. Женой киликийского раба–отпущенника стала Пула, и трое детей у них. Уже к следующему году расплатится она за себя с ритором Парцалисом, которому принадлежала от рождения. Когда он уходил, теплые слезы появились у Пулы на глазах…

Снова ходил Авраам по Нисибину. Еще жестче стали порядки в академии, и тишина стояла в кельях, мастерских и аудиториях. Сердце щемило у него. Даже козлы и столб позора посреди двора, где сыпал он себе пепел на голову, были связаны с его жизнью и казались близкими. Совсем молодые тихие студенты снимали шапки, с удивлением глядя на красную куртку Авраама.

На треть осел в землю старый дом во дворе епископа, и новый — попросторнее — стоял рядом. Нынешний епископ Нисибина, тоже Бар–Саума, жил там. Крепкий, просто одетый старик с проницательными глазами покосился на его куртку и спросил, многие ли христиане в Ктесифоне совместили веру с лукавым учением. Авраам поспешил уйти…

На царской стороне Нисибина, где жил Авраам неделю, разыскал его Шерйездан. По дороге домой от Амиды сделал он со своими кайсаками пятидневный пробег в сторону, чтобы повидаться с родственником. Ничего из вещей, по своему обычаю, не брали кайсаки в завоеванных городах. Одну лишь серую кобылу вел пристегнутой к подсменному коню Шерйездан, и две стриженых головки торчали по обе стороны из вьючного хурджуна.

— Э, Роушан–апай сказала… Будет довольна!

Так объяснил ему это Шерйездан, заметив недоуменный взгляд Авраама. Два сына родились уже у Роушан, и она поручила мужу привезти с войны девочек, чтобы стали потом им женами…

Пожар и вопли Амиды слышались Аврааму, пока он смотрел, как снимал с лошади Шерйездан переметную суму с детьми. В младенческих хитонах были девочки и вовсю таращили черные глазки, крепко уцепившись за Шерйездана. Одна из них захныкала, когда опустил он их на землю. И опять взял ее на руки Шерйездан, засмеялся, поцеловал. Девочка успокоилась. Авраам вздохнул…

С царской почтой ехал он от границы.

— Не положено!..

Это было любимым словом у азатов. Когда они говорили так, задавать вопросы, взывать к разуму или чувствам, доискиваться причины было бесполезно. Высшая форма мирового порядка, смысл всего сущего содержались для них в этом кратком отрицании. Сейчас они стояли непрерывной линией, как требовалось по «Аин–намаку», когда за спиной река. Сияющий куб дворца парил в небе на том берегу. Азаты не пропускали красных деристденанов к переправе на Ктесифон…

Недоумевающая толпа молча теснилась перед заставой. Они ничего не несли с собой с этой войны, деристденаны, и опавшими были холщовые мешки за их спинами.

— Не положено!..

Время от времени это говорил им вполголоса плотный, похожий на Исфандиара сотник с мокрой от пота шеей. Они и не спрашивали ни о чем. Видимо, им тоже был понятен тайный смысл этого слова.

И вдруг все сразу двинулись вперед. Даже не вынимая своих ножей, слитными пятерками шли красные деристденаны, и азаты принялись привычно, деловито рубить их прямыми, расширяющимися к концу мечами…

В полной тишине делалось это. Только тупой деревянный стук и шорох рассекаемой человечьей плоти отдавались где–то далеко в небе. И еще выдохи азатов колыхали влажный горячий воздух. Красная вода позади поглощала, прятала звук…

Сердце задрожало у Авраама. Он ясно увидел знакомого гончара и его братьев из Гундишапура. Прижавшись телами друг к другу, шли они навстречу сверкающему железу. Привыкшие изо дня в день мять чистую глину были у них руки. Но потом он перевел взгляд и увидел, что и у другой пятерки такие же длинные руки с бронзовыми, жесткими от тысячелетнего труда мозолями. И лицо у них было одно. Третья пятерка тоже показалась ему знакомой, и четвертая, и пятая. Они шли: гончары, ткачи, кузнецы, ковроделы, арийцы и неарийцы…

На прибрежном холме у переправы увидел он Сиявуша. Спокойные, как у волка, были его глаза, и вспышки мечей холодно отражались в них. А рядом стоял Фаршедвард — младший Карен, который сам когда–то был великим, но отказался от всех почестей и богатств во имя правды Маздака. И опять увидел Авраам тот день, когда на камнях за дехом зарезался неимущий азат, у которого этот человек отнял жену. И лай собак, и хохот услышал Авраам. «А я хотел ему взамен толстую Фиранак прислать!..»

Точным повторением Быка–Зармихра казалось сейчас лицо голубого Фаршедварда. И все же другим было оно. У покойного эранспахбеда прямые солдатские морщины вспарывали щеки и подбородок, в глазах стояла откровенная скотская злоба. А у Фаршедварда под кожей светился благородный белый жир, маленькие Кареновы глаза горели доброжелательством. Мягко, волнисто двигались пухлые губы, как бы присасываясь к чему–то незримому…

Уже с того берега посмотрел Авраам. Синяя линия азатов по–прежнему была недвижима. Как только подкатывалась к ней красная волна, опять возникало железное сверкание. Неровные красные пятерки покрывали прибрежные зеленые холмы, расползались в стороны…

6

Арийские бугры вздулись на плоском безбровом лице управляющего Мардана. Совсем как у великих, оттянулись книзу губы, а круглые розовые ноздри смотрели в небо. Большое твердое брюхо появилось у него, и Аврааму пришлось потесниться в коридоре дасткарта…

Ночью была у него Мушкданэ. Главным человеком в рустаке стал Мардан. Те, кто не хотел его, изгнаны. Многим скоро придется плохо.

— Все это Розбех мешает людям. — Приподнявшись, она оглянулась на темный угол, зашептала: — Окружил себя христианами с их жугутским богом, армянами всякими. Честному арийцу тут не пробиться. Но ничего…