Владимир Григорьев - Григорий Шелихов Страница 40

— О тяжести руки вашей свидетельствовать могу, но за порчу товара хозяина нерадивого бить надобно, — строго перебил Радищев оправдания морехода. — Впрочем, оставим это… Я пришел расспросить о дальнейших намерениях ваших в Америке и по берегам северных морей. Кое-что я о них знаю… По поручению графа Воронцова ознакомился с вашей «Запиской странствования в Восточном море», прошениями и рапортом генерала Якобия и дал положительное о них, одобренное графом, заключение для доклада государыне. Признаюсь, хотел и сам к вам присоединиться, была одна мысль, примером Вашингтона и Костюшки вдохновленная, но война со шведами и собственная беда отвлекли внимание… Присядем, если временем располагаете! — Радищев оглянулся вокруг и опустился на ближайший тюк с мехами. — И вы расскажете, как подвигнулись на пути своем…

Не замечая насмешливых взглядов работных — «наскочила, дескать, коса на камень», — Шелихов продолжал стоять. Он забыл, что до сих пор скрывал ото всех правду о своей поездке, и начал рассказывать о понесенном в Петербурге поражении.

— За все, что претерпели мы, и за все, что терпеть готовы, получил вот этакую… — мореход пренебрежительно потряс подвешенной на шею медалью с портретом самодержицы.

— Вы медаль получили, а спутники ваши, первооткрыватели, чем их подвиг отмечен? — спросил Радищев.

— Я им награждение некое от компанионов высудил, а в Петербурге… — Шелихов сложил из пяти пальцев выразительный шиш и помахал им перед носом собеседника.

— И вправду немного, — усмешливо расценил Радищев этот красноречивый символ награды. Но тут же лицо провидца великого будущего русского народа утратило свое смягченное выражение, когда он услышал от Шелихова хвастливое утверждение о внимании, оказанном его открытию полковником Бентамом, представителем просвещенных гудзонбайских английских и бостонских купцов.

— Петербург в десяти артиллерийских служителях мне отказал, а Бентам предложил батальон солдат да и судно с пушками коммерцию развивать, кое-что и еще… Да то пустое, нам, как мы завсегда за отечество стоим, это не подходит! — проговорил мореход, по-видимому не склонный распространяться насчет своего отрицательного отношения к союзу с полковником Бентамом и недавно родившейся «страной процветания» — штатами Американской республики.

— Волчьи зубы из-под бараньего лба видны у вашего Бентама, — сказал Радищев. — Остерегитесь, друг мой, не впадите в пагубное заблуждение! — Сосредоточившись, Радищев продолжал развивать, по-видимому, давно выношенные мысли. — Остерегитесь следовать пагубною тропою. Европейцы, опустошив Америку, утучнив нивы ее кровью природных жителей, завершили истребление туземцев новою корыстью. Заклав индейцев, злобствующие европейцы, проповедники миролюбия во имя бога истины, учителя кротости и человеколюбия, к яростным убийствам завоевателей присоединяют такие хладнокровные убийства, как порабощение невольников куплею. Сии-то несчастные жертвы знойных берегов Нигера и Сенегала под тяжким жезлом благоустройства вздирают обильные нивы Америки, трудов их гнушающейся.

— Это вы напрасно, господин… На нас тоже крест есть, разве я о невольниках думаю, — пытался мореход остановить Радищева. Горящие взоры работных, с которыми те слушали речь необычного посетителя кладовой, встревожили морехода.

— И мы страну такого опустошения назовем блаженною?! — видя перед собою бессчетную толпу слушателей, в каком-то самозабвении продолжал Радищев. — Где сто гордых граждан утопают в роскоши и тысячи не имеют надежного пропитания, ни собственного от зноя и холода укрытия?!

Пусть лучше опустеет такая страна! Пусть терние и волчец, простирая корень свой глубоко, истребит все богатства и драгоценные произведения Америки! Бойтесь, чтобы не сказали о вас: «Перемени имя, повесть о тебе вещает».

До Шелихова не дошел смысл выпада Радищева против англичан и их бостонских и виргинских сородичей, но внутренний голос совести, здравый смысл и предубеждение морехода к союзу с соперниками в промысле и торговле — все это исключало необходимость возражать Радищеву. Окружавшие Шелихова и Радищева работные уловили, о чем шел разговор, и Шелихов сказал:

— Это истина-с, так и я понимаю… Поэтому я и от солдат Бентамовых, как и от товарищества, начисто отказался, а судно… судно взял, счеты с ним были… После афронта и всякого безобразия, коего натерпелся я в столице, — с горечью вдруг выговорил Шелихов, — придется и от Славорос… Америки отказаться! Я теперь на Ледовитое море гляжу, нацелился там дело завести и проход от Архангельска на Колыму через льды сыскать, дерзания ермацких детей и Михаила Васильевича Ломоносова выполнить, — щегольнул Шелихов знакомством с трудами Ломоносова, о которых знал понаслышке от Селивонова. А заметив пытливый взгляд Радищева, рассказал о своем замысле связать Сибирь с Европой кратчайшей дорогой через Таймыр — Вайгач — Печорское, Белое и Баренцево моря.

Идея Северного морского пути заинтересовала Радищева больше, чем американские промыслы и торговля, но он сомневался, можно ли найти для такого подвига подходящих людей и суда.

— Что вы! — воскликнул Шелихов. — Сибирь народом полным-полна! Ермацких детишек по тайге и рекам у нас без счету бродит, дела ищут, и суда на такое дело имеем испытанные — кочи!.. На них еще Семейка Дежнев из Колымы на Анадырь прошел мимо Страшного носа.[5] Только на то благословения спрашивать не надо в Петербурге — льдом задавит!..

Искренняя неприязнь Шелихова к Петербургу примирила Радищева с теми неприятными наблюдениями, которые он было вынес из непосредственного знакомства с открывателем Америки и его деятельностью в России.

«Сколь много полезен может быть такой человек отечеству, если взять его в руки и направить по истинному, доброму пути», — размышлял вечером в горнице заезжего двора Семиволосых Радищев, перебирая в памяти иркутские знакомства и готовясь при скудном свете сальной свечи занести свои мысли в дневник.

Достоверным отражением настроений и размышлений Радищева были письма его к графу Александру Воронцову. Автор «Путешествия» и оды «Вольность» — образцов, которым следовал сам Пушкин, — вынужден был писать свои письма в большинстве случаев по-французски, так как Воронцов не любил и плохо знал русский язык.

«Панглосс, — таким философическим рассуждением начиналось одно из писем Радищева, — говорил, что мы живем в лучшем из возможных миров. Это потому, что этот простак философ отделался от виселицы ссылкой на галеры. Я размышлял о превратностях мира сего… Бодрость, терпение!»

Размышляя о собственной участи и будущей судьбе, Александр Николаевич Радищев при отвращении ко всему тому, что под внешним блеском проступало как насилие и жестокость, сохранил доброжелательное отношение к людям и делам, наполнявшим их жизнь.

В последующих своих письмах он не раз возвращался к запомнившейся ему могучей фигуре купца-морехода.

«Я завязал здесь знакомство с неким Шелиховым… он каждую весну ездит в Охотск встречать свои корабли, возвращающиеся из Америки.

…в компании с полковником Бентамом он построил и вооружил корабль для торговли с Америкой, но (корабль) сел на мель, и Шелихов принял на свое содержание капитана-англичанина…»

Зная об интересе Воронцова к начинанию Шелихова, полезному и значительному для России, Радищев стремился вселить сиятельному адресату мысль о необходимости поддержать морехода и тем дать соответственное направление его колонизационным замыслам, к которым Радищев относился с предубеждением и осторожностью.

«…и то, что имеет спрос в Китае, добывается на Алеутских островах и других… Вы не ошибетесь, ибо этот царек Шелихов не зря просил солдат. Мне говорили, и это вполне правдоподобно, что полковник Бентам давал ему 100 человек из своего батальона для завершения завоевания… хищнической торговли, которая в зародыше заглушает в человеческом сердце сострадание».

Горячая и глубокая душа Радищева жаждала подвига более трудного и значительного, чем открытие доселе неведомой части Америки. В памяти великого революционера Шелихов сохранился как носитель смелой мысли об открытии более важного для России Северного морского пути.

В то время подвиг Дежнева, похороненный в сундуках якутского и тобольского приказов, был мало кому известен, ничего не знал о нем и Радищев. Замыслы Шелихова представлялись Радищеву первым почином на этом пути и восхищали уверенностью в силе русских людей осуществить грандиозное предприятие.

«…Ему, — имея в виду Шелихова, писал Воронцову изгнанник, — привиделись еще потомки сподвижников Ермака, чтобы искать и открыть проход через почитаемые непроходимыми льды Северного океана и тем непосредственно связать Сибирь с Европой… Легкая (через Карское море — Вайгач), короткая и прямая дорога в эти края… Я вызвался бы охотником найти этот проход, несмотря на все опасности, связанные с такого рода предприятием…