Роман Антропов - Бирон Страница 41

Центром всеобщего внимания являлись князья Голицыны, в особенности Дмитрий, и князья Долгорукие — Алексей и Иван. Это были те, кто через час-два должны были явиться настоящими вершителями судеб Российской империи.

Как ни старался князь Алексей Долгорукий владеть собой, его волнение невольно бросалось всем в глаза. Он был бледен, как никогда. Его взоры беспокойно блуждали, отыскивая фигуру Ивана. А тот со своим красивым, развратным лицом стоял с младшим Голицыным. Он что-то рассказывал последнему и, сверкая белыми зубами, довольно громко, без стеснения хохотал.

— Что это с князем Алексеем Долгоруким? Смотрите, как он бледен и расстроен!.. — слышались тихие голоса.

Князь Дмитрий Голицын, беседовавший с Алексеем Долгоруким, тоже не мог не заметить его расстроенного вида и тихо спросил:

— Что с тобой, князь Алексей? Ты взволновался, гляди: у тебя даже руки ходуном ходят.

Какая-то судорога пробежала по лицу всесильного вельможи, и он ответил:

— Я думаю, что и ты, князь Дмитрий, не вполне спокоен.

— Я? И не думаю волноваться!.. — усмехнулся Голицын. — Через час все будет окончено. Она станет императрицей, но править государством будем мы.

— Слушай, князь Дмитрий, — начал шепотом Долгорукий. — Слушай! Тяжелое предчувствие мучает мою душу. Сердце ноет, словно беду слышит.

— Что это ты, князь Алексей, в бабьи приметы веровать стал? Стыдись, — улыбнулся князь Голицын.

— Ах, князь Дмитрий, ты вот все шутки шутишь, а я зорко ко всему приглядываюсь.

— Ну и что же ты увидел?

— Большую перемену в ней. Вот уже несколько дней, как она голову подняла, на меня поглядывает насмешливо, вроде бы с издевкой. Это, помяни мое слово, неспроста.

— Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.

— Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.

— Да разве он — не наш?

— А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. — продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. — А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!

Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее, чем Алексей Долгорукий.

— Господи! Какой диковинный… какой страшный!.. — прошептал он, хватая руку Долгорукого.

— Я говорил тебе… Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!

Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.

Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.

— Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? — послышался шепот.

Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.

Появление «страшного» незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:

— Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.

Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.

Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.

Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. «Великий оракул», вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.

— Мы погибли! Остерман изменил нам! — взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.

— Да, кажется, что так, — заскрипел тот зубами.

И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.

Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.

— Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? — спросил Остермана Долгорукий.

Великий дипломат вынул свою знаменитую «луковицу» и, поглядев на время, произнес:

— Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет — уже официально — ограничительную грамоту, и тогда… тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно…

Сказав это, Остерман еще раз поглядел на «луковицу».

— Что это вы на часы все глядите? — подозрительно прищурился Голицын.

— Не надо затягивать окончание нашего действа, — улыбнулся знаменитый дипломат.

В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру «конюха» и нахально спросил:

— Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?

Бирон вспыхнул и громко ответил:

— Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.

— Так-с!.. — еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. — Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?

— Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! — надменно ответил «конюх».

— Берегитесь! — злобно прохрипел Иван Долгорукий. — Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.

— Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда… Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха.[31]

В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг — и все низко, чуть не до земли поклонились ей. Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам — справа и слева — Остерман, князья Голицыны во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.

Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед «презренным рабом» Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!

Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.

Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.

— Ваше императорское величество! — начал он, сильно волнуясь. — Неисповедимыми путями Божиими вы избираетесь в императрицы всея православной, святой Руси. О, ликуй, радуйся, народ православный!.. Господу Богу угодно было призвать к себе драгоценную жизнь нашего возлюбленного монарха, императора Петра Алексеевича Второго. Осиротел тогда народ русский, православный. «Кто будет управлять нами, кто будет пещись о животах наших?» — скорбно восклицали люди. Но смилостивился Господь Бог над детьми Своими и даровал народу новую царицу. Царица эта — ты, всемилостивейшая государыня! Сейчас тебя провозгласят царицей, и радостный клич пронесется по земле Русской. О, сладчайший день, о, день великого торжества! Я, скромный служитель престола церкви, приветствую тебя, царица: гряди, гряди с миром на счастье и благо твоего народа! Царствуй счастливо, великая государыня, правь мудро, справедливо твоей державой, ибо Царь Царей, Царь царствующих благословляет твою десницу!

Окончил митрополит и, высоко подняв крест, осенил им императрицу, а потом протянул ей его для целования.

Анна Иоанновна перекрестилась широким крестом и, целуя крест, тихо спросила митрополита:

— Меня, владыко, благословляешь на царство?

— Тебя, пресветлая государыня императрица!

Глаза Анны Иоанновны засверкали. Она выпрямилась еще горделивее.

В эту минуту князь Дмитрий Голицын, оттеснив митрополита, низко склонился перед государыней и начал торжественным голосом:

— Ваше императорское величество! В этом священном тронном зале, перед лицом всех собравшихся высших сановников, вы, ваше величество, соблаговолите подписать то самое, что вы подписали в Митаве.

Гробовая тишина воцарилась в тронном зале дворца.

Ее нарушили дальнейшие слова Голицына:

— Но, прежде чем вы подпишете эту грамоту, которая станет достоянием народа, я почтительнейше прошу вас, ваше величество, ответить на следующие вопросы. Ведомо ли вам, что народ желает, дабы тяготы государственной власти вместе с вами разделяли члены Верховного тайного совета?