Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1) Страница 41

– Крестный велел погостить тут недолго да снова в Черкасск ворочаться для крымских дел.

– Как на Дон сберешься, опять заезжай ко мне, с тобой крестному грамоту напишу. Твой крестный – орел в казаках. Держись к нему ближе, – посоветовал думный дьяк и на прощанье поднес Степану кружку литовского меда.

– Долго ты не бывал, – сдержанно усмехнулся Иван, встретив брата.

– Крестный замиловал меня, Ваня, – словно чувствуя какую-то нужду оправдаться перед Иваном, сказал Степан. Он видел, что Иван его встретил не по обычаю холодно. – Чего-то примстилось Корниле, что быть мне большим атаманом и Доном владеть. И с чего примстилось, никак не разумею. В посольстве меня посылал к калмыкам. На Едичульскую орду пошли в поход – велел мне быть при нем есаулом: к расспросным делам приучал в войсковой избе. Да и сюда прислал с тайным делом к Алмазу Иванычу. И снова велел поспешать к нему на Дон с отпиской Алмаза.

– Подружил ты с Корнеем! Мимо брата родного промчался – перво к боярам по тайным делам да сызнова на Дон?! Говоришь, в атаманы собрался и ныне уж нас, казаков, знать не хочешь?!

«Вон он на что осерчал», – догадался Степан.

– Так, стало, сдружился с Корнеем? – настойчиво и ревниво переспросил Иван.

– Люблю его. Хитрый он, черт. Скрозь землю на три сажени видит. А добрый...

– Купил тебя лаской! – прервал Иван. – Ну ладно. Об том опосле рассудим. Ты про Дон расскажи, что там? Говорят, беглецов избегло из Москвы после бунта!

– Ой, много! – признал Степан.

– А Корнила назад их в Москву посылает?

– Да что ты, Иван! – возмутился Степан.

Иван усмехнулся.

– Ты, стало, Степан, Корнею во всем прилежен? – спросил он. – Признавайся уж, что ли?

Степан посмотрел на брата. Он сидел перед ним как утес, грузный, кряжистый, суровый. Даже усмешка на губах его показалась какой-то каменной, тяжелой. Иван смотрел в его глаза отчужденно, враждебно и не по-братски озлобленно.

– Да в чем мне тебе признаваться? Измену я, что ли, какую замыслил? – вдруг неожиданно для себя, вспыхнув злостью, огрызнулся Степан.

– А не ты ли с ним вместе беглых московских людей выдавал воронежску воеводе? – спросил Иван, по-прежнему глядя в упор Степану в глаза.

Степан вскочил с места.

– Что брешешь?! – выкрикнул он.

– Не брешу. Ты беглого в свой курень заманил, изловил да в Воронеж послал. За то тебя обласкал Корнила.

Степан кинулся на Ивана, но кулак его наткнулся словно на гранит. У Стеньки захватило дыхание и в глазах потемнело. Не помня себя, обхватил он брата, и под богатырской, несокрушимой тяжестью Стеньки Иван повалился на пол, опрокинув скамью...

Есаул Иван Черноярец вдвоем с Сергеем Кривым, вбежав, насилу стащили рассвирепевшего Стеньку с атамана.

– Идите отселе! – властно сказал Иван казакам. – Мы сами тут подобру разберемся. А ты, дурак, не кидайся на брата в кулачки, не махонький вырос, – одернул он Стеньку. – Садись на скамью, я сказывать буду.

Подавленный холодным спокойствием брата и его суровой уверенностью в своей правоте, в смущенье Степан сел.

– Дурак, – ворчливо сказал Иван. – Кулаки – не доказ, а ты с кулаками суешься. Ну, сказывай мне: из Москвы человек у тебя не живал, коего царь обманул рукобитьем? – понизив голос, спросил Иван.

– Жил таков человек, – еще тише ответил Степан.

– А где он теперь? – сурово спросил старший брат.

– Как я в Черкасск в войсковую поехал, когда поправился после раны, то он у меня в дому за работника оставался. Потом я в посольство уехал, потом – война с крымцами... Так я в станице и не бывал, сюда подался, и вестей мне из дому не писали. Прислала Алена с попутными казаками гостинцев, поклон, да и все. Я все сам собирался изведать, – говорил Степан, удивленный, откуда знает Иван о его московском знакомце.

– А ныне того человека в твоем курене нет, казак, – твердо сказал Иван, словно он сам только что побывал на Дону. – А вышел тот человек по своей нужде на рассвете, как тут же его, у тебя на базу, и схопили – в рот кляп, локти за спину, на башку тулуп, через плетень – да и в сани; сверху сеном заклали и повезли. А привезли к воронежску воеводе в дом тайно, да после в тюрьме он месяц был на цепи прикован к дубовому стулу [Дубовый стул – комлевый пень дуба, весом в несколько пудов], потом на Москву повезли...

– Да кто ж то содеял? – поразился Степан. Он уже забыл о схватке с Иваном. Рассказ Ивана ошеломил его.

– Кто содеял, тот нам не сказался, – ответил Иван. – Срам на весь Дон, а пуще всего – на семью Тимофея Рази... А ты сам посуди: кому надо наш род осрамить между казаками! Казаки говорят: «Как войну с панами прикончим, так разом пойдем в Черкасск с ружьем трясти старшину войсковую». Слух такой до Корнилы дошел. Меня он страшится. Вот и надумал тебя подманить да приблизить, чтобы все выпытывать про меня. У Корнилы лазутчики всюду, так мало ему: еще хочет брата на брата поднять, а ты поддаешься, а он за твоею спиной и брата погубит, и дому позор принесет!

– Так я же не знал, Иван! Не Корней – ты брат мне. Я тебе покоряюсь во всем! – от души ответил Степан.

– Покоряешься ты? – Иван усмешливо поглядел на кулаки брата.

– Ворочусь сейчас на Дон, убью Корнилу! – воскликнул Степан.

– Горячишься! – сказал Иван спокойно. – Нам с ними исподволь, без шума управиться надо; бить не хитро, а надо умом одолеть – в том и сила!

За казацкую правду

Боярин Ордын-Нащокин ошибся, когда полагал, что польские сенаторы не поверят подсыльной грамотке шведского посла де Родеса. Льстивые, лживые речи шведского проходимца, который, по сговору с турками, сеял вражду между Россией и Польшей, соблазнили-таки панов: они стали упорнее в переговорах и, грозя, кричали русским послам, что если Москва не хочет мириться на их статьях, то они и совсем ничего не уступят, а будут отстаивать старые рубежи.

Услышав об этом, царь приказал придвинуть свежее войско к польским границам.

Свежие ратные силы шли к рубежу из Новгорода Великого, из Вязьмы, из Тулы, из Курска и с казачьего Дона.

Особенно много войск проходило на самом виду у панов, через те места, где велись посольские съезды. Алмаз Иванов в беседе с поляками намекнул о великом множестве русских полков, стянутых к рубежам: старый дьяк хотел предотвратить ненужное кровопролитие. Но, как назло, в это время от крымского хана примчался гонец с извещением, что он вышлет десять тысяч ногайцев панам в подмогу. Паны сенаторы снова прервали переговоры...

Стояла зима. Русские воеводы спорили и препирались: одни хотели начать наступленье немедля, другие думали дожидаться весны. Но именно только к весне могли появиться ногайцы из Крыма. Воевода князь Долгорукий настоял, чтобы двинуть полки немедля по зимним дорогам.

В зимнюю стужу, в метель и буран все заранее стянутые русскими воеводами свежие ратные силы обрушились на польское войско. Польские полководцы от внезапности растерялись, стали сдавать один за другим города, утопая в снегах, отходить на запад. В первые же дни они проиграли несколько сражений, и хотя они были искусные, храбрые воины, это выбило их из равновесия. Им обещали поддержку крымцев, но крымцы не шли. Им говорили, что русское войско истощено и ослабло, но повсюду на них валились свежие русские полки на сытых конях, с добрым оружием, с твердой уверенностью в победе...

Донские станицы Ивана Разина тоже незадолго до конца перемирия получили подкрепление, которое приняли поначалу за смену. Они уже собирались к домам, когда Польша прервала переговоры. Потому они были особенно злы и беспощадны. Не добром – значит, силою надо кончать войну, разорявшую и Россию и Польшу.

Казаки наконец словно бы дорвались до удачи и мстили за все досадные поражения и утраты последних лет. Они твердо сказали себе, что будут двигаться только вперед и не дадут врагу передышки.

Так же смотрели на эту новую схватку с противником и воеводы. Зная, что прошлогодние набеги на ногайцев только отсрочили присылку помощи Крыма панам, но все же ногайцы прибудут, они посылали еще и еще новые подкрепления.

Миновала весенняя слякоть, зазеленели поля и леса, а удачи не оставляли русских воинов.

Ненадолго останавливались казацкие станицы по местечкам и деревням, по панским маенткам и городишкам и снова рвались вперед.

И снова, как в прошлую войну, на одной из стоянок зазвенела всем знакомая казацкая песня в четыре тысячи голосов, и радостно встретились казаки Ивана с новоприбывшими под водительством самого Корнилы Ходнева понизовскими донскими казаками.

– Здорово, наказной! – радушно крикнул Ивану Корнила Яковлевич. В его восклицании было столько привета, радости и тепла, что никто не назвал бы их ни соперниками, ни врагами.

Не меньше привета и радости выразил и Иван при встрече с войсковым атаманом. И Степан удивлялся, глядя на брата, как может он кривить душою.

«Плюнул бы я в глаза ему, да опять же Иван не велит!» – досадливо подумал Степан, видя, как Корнила, спрянув с седла, дружески обнимался с Иваном.