Артуро Перес-Реверте - Тайный меридиан Страница 41

– Вы, видимо, очень импульсивны, – любезным тоном сказал Кискорос. – Это создает проблемы. А у сеньоры, судя по всему, характер помягче. Но все равно нехорошо, когда дама занимается такими делами… Вот помню, в Буэнос-Айресе у нас был случай.

Одна из монтанерос убила двух моих товарищей, когда мы пришли брать ее. Она защищалась, как волчица, пришлось забросать ее гранатами. А потом оказалось, что у нее в постели был спрятан ребеночек.

Он сделал паузу и прищелкнул языком. Под латиноамериканскими усами что-то дрогнуло – видимо, он улыбался.

– Есть очень мужественные женщины, уверяю вас, – снова заговорил он. – Хотя потом, в мореходке, они уже не так хорохорились. Ну вы понимаете, о чем я… Впрочем, нет, вы этого не знаете… ИМУ. Так, наверное, понятнее.

Кой взглянул в глаза Танжер, но она смотрела на него не видя, словно погрузившись в созерцание страшных картин прошлого. Через несколько секунд она вернулась к действительности, пришла в себя, но в глазах ее оставалась синяя пустота. Она стянула на груди жакет, будто вдруг замерзла.

– ИМУ, – сказала она, – это инженерно-мореходное училище Военно-морского флота. Во время военной диктатуры там были пыточные застенки.

– Верно, – согласился Кискорос, обводя рассеянным взглядом площадь. – Именно так некоторые идиоты это и называют.

Ударные Шелли Манна тихонько начали «Man in Love», и Эдди Хейвуд вступил со своим первым соло на рояле. Кой был без рубашки; опершись на подоконник и высунувшись из окна гостиницы «Франция и Париж», он мысленно проигрывал мелодию вперед. Он слегка кивнул головой, когда в наушниках услышал ожидаемый и любимый пассаж. С четвертого этажа он смотрел на маленькую площадь, три больших фонаря в центре были потушены, темные кроны апельсиновых деревьев закрывали полотняный навес кафе «Паризьен». Казалось, на площади нет ни души, и Кой спросил себя, а не кружит ли где-то поблизости Кискорос. Но в реальной жизни, ответил он на свой вопрос, и злодеи спят. В реальной жизни все не так, как в романах и фильмах.

И сейчас, возможно, в какой-нибудь гостинице неподалеку отсюда аргентинец храпит, раскинувшись во сне, а его подтяжки аккуратно висят на крючке.

Он спит и видит во сне свои блаженные времена, пускает ток напряжением в 1500 вольт в подвалах ИМУ…

Дон-дон. Дон. Закончилось второе соло, и Кой ждал, когда с третьим вступит на саксе-теноре Колман Хокинс, это было лучшее соло во всей вещи, в нем чередовались средние и быстрые темпы, быстро-быстро-медленно, и ритмические каденции соответствовали им и звучали ожидаемо неожиданно.

«Man in Love». До него вдруг дошел смысл этого названия, и он улыбнулся темной площади, а потом поднял глаза к потолку. Там, этажом выше, была Танжер, ее номер располагался прямо над его комнатой.

Может, она спит, а может, и нет. Может, смотрит, как и он, в окно или сидит за столом со своими бумагами, проверяет информацию, полученную от Лусио Гамбоа. Или рассматривает «за» и «против» предложения Нино Палермо.

Они все-таки поговорили. Но сделали это далеко не сразу после того, как Орасио Кискорос распрощался с ними, церемонно пожелав им «всего наилучшего», что звучало бы вполне мило, если не знать, пусть даже отчасти, его прошлого. Он стоял, провожая их обманчиво меланхолическим лягушачьим взглядом; и когда они уже уходили с площади, он все еще стоял у собора, словно безобидный турист-полуночник. Кой обернулся посмотреть, там ли он еще, а потом взглянул на табличку с названием улицы, по которой они шли: «улица Ордена Иезуитов». В этом городе, подумал он, куда ни глянь, всюду знаки, символы, отметки, как на морских картах. Правда, на картах все гораздо точнее – закрашенные синим мели, отметки глубин и масштабная линейка, – чем эти старые развалины, якобы неожиданные встречи и таблички с названиями улиц на углах. Разумеется, это все были знаки, предупреждения об опасности, как и на бумажной карте, не было только легенды, чтобы правильно их понимать.

– Улица Ордена Иезуитов, – сказала она, увидев, что он смотрит на табличку. – Здесь находилась мореходная школа иезуитов.

Она никогда и ничего не говорила просто так, и потому Кой огляделся: слева – старое здание, справа – обветшавший дом Гравины. Он подозревал, что ему еще придется когда-нибудь вспомнить это место. Поднимаясь к площади Флорес, они не произнесли ни слова. Он дважды обернулся к ней, но она решительно шла вперед, смотрела прямо перед собой и прижимала сумку локтем; поблескивающие кончики волос и широкая юбка развевались в такт ее шагам, губы были плотно сжаты, и он взял ее за руку, чтобы она наконец остановилась. К его удивлению, она не воспротивилась; ее лицо оказалось совсем рядом, когда она повернулась к нему так, словно давно ждала любого предлога.

– По заданию Нино Палермо Кискорос уже довольно давно следит за мной. – Кою даже не пришлось ничего спрашивать. – Плохой он человек и опасный…

Она помолчала, словно раздумывала, надо ли что-то добавить.

– Тогда, под аркой Гуардиамаринас, я испугалась за тебя.

Она сказала это спокойно, холодно, без всяких эмоций. И снова замолчала, глядя через плечо Коя на площадь, на закрытые цветочные киоски, на здание почтамта и на столики угловых кафе, за которыми сидели припозднившиеся завсегдатаи.

– С тех пор как Палермо показал меня ему, – закончила она, – этот человек стал для меня постоянным кошмаром.

Она совсем не стремилась вызвать сочувствие, но, возможно, именно поэтому Кой не мог не пожалеть ее. Было все-таки в ней что-то от маленькой девочки, подумал он, несмотря на подчеркнуто взрослую самостоятельность и решимость отвечать за последствия своей авантюры. Фотография в рамочке.

Серебряный кубок. Девочка под защитой сильного мужчины, которого уже нет, наивность глаз, улыбающихся в ожидании того времени, когда могут сбыться все мечты. Он все еще узнавал эту девочку, несмотря ни на что. Точнее, он узнавал ее тем больше, чем дольше знал Танжер.

Он подавил желание приласкать ее, которое ощутил в кончиках пальцев; вместо этого он поднял руку, чтобы показать на бар, который они только что прошли. «Гальегос Чико». Местные вина, крепкие напитки, хороший кофе, еду можно приносить с собой – все это было написано в объявлениях на окне и двери; но в эту минуту Кою достаточно было всего одного пункта – «крепкие напитки», и он понимал, что ей надо выпить не меньше, чем ему. Они вошли; поставив локти на оцинкованную стойку, он попросил один джин с тоником для себя – ничего голубого он на полках не увидел, а второй, не спрашивая, для нее. Губы ее влажно поблескивали от джина, когда она подняла на него глаза и начала подробно рассказывать о том, как Палермо пришел к ней в первый раз, он был любезен, держался свободно, а когда явился во второй раз, выложил карты на стол и, подкрепляя свои слова отвратительным присутствием Кискороса, предъявлял требования и недвусмысленно угрожал ей. Палермо хотел, чтобы она хорошенько разглядела аргентинца, узнала его биографию и запомнила его в лицо; Палермо хотел, чтобы каждый раз, как она увидит его под своим окном или встретит на улице, или он явится ей в страшном сне, она вспоминала, в какую историю она впуталась. Она должна знать, сказал охотник за сокровищами, что плохим девочкам нельзя безнаказанно соваться в лес – их там ждут опасные встречи.

– Он так и сказал, – губы ее отвердели в горькой улыбке, – «опасные встречи».

И тут Кой, который пил свой джин и молча слушал, спросил, почему она не обратилась в полицию.

Она тихонько засмеялась – глухим, хрипловатым смешком, в котором было презренье, но не было веселья. А я и на самом деле плохая девочка, сказала она. Я пыталась обмануть Палермо, да и с музеем я не слишком хорошо поступаю. Если ты до сих пор этого не понял, то ты еще наивнее, чем я думала.

– Нет, я не наивен, – неловко сказал он, вертя в руках холодный стакан.

– Согласна. – Она смотрела ему прямо в глаза, без улыбки, но спокойнее, чем раньше. – Ты не наивен.

Она отставила свой стакан. Уже поздно, сказала она, посмотрев на часы. Кой допил джин, знаком подозвал официанта и положил на столик купюру. Немного их осталось, отметил он про себя с горечью.

– Они нам за все заплатят, – сказал он вслух.

Он не имел даже самого отдаленного представления о том, как может быть выполнено это решение и как он сумеет этого добиться; но ему показалось, что это обязательно надо сказать. Так положено, думал он. Есть такие обезболивающие фразы, утешительные штампы, которые произносят в кино и романах; и даже в жизни они имеют некоторую цену. Он взглянул на нее с опаской – боялся увидеть, что она над ним насмехается, но она, по-прежнему склонив голову набок, была погружена в собственные размышления.

– Мне все равно, заплатят они или нет. Это же гонки, понимаешь? Для меня имеет значение только одно – добраться туда раньше, чем они.

Вот-вот должен вступить сакс. Танжер сама как джаз, подумал Кой. Основная тема и неожиданные вариации. Она все время развивается в сторону главной темы, по схеме ААВА, но при этом следить за развитием приходится внимательно, так как в любой момент возможны неожиданности. Внезапно схема меняется на ААВАСВА, возникает новая, совсем неожиданная тема. Оставалось следить за ней, как за импровизацией, без партитуры – будь что будет.