Автор неизвестен - Аспазия Страница 41

Через несколько недель к совету и народному собранию в Пирее был прислан корабль с донесением Перикла.

Трирарх этого корабля, личный друг стратега Перикла, имел кроме этого поручение еще другое, неофициальное. Это было письмо от Перикла к Аспазии. В письме было следующее:

«Никогда сердце мое не билось так сильно, как в ту минуту, когда я выходил с флотом из афинской гавани и снова увидел вокруг себя открытое море. Стоя на палубе корабля, чувствуя на себе ветер Эгейского моря, я будто чувствовал на себе дыхание свободы, будто снова владел собою… Владел! Какое глупое слово — разве я не принадлежал себе? Не знаю, может быть да, а может быть, я более принадлежал тебе, Аспазия. Мне казалось, что в эти последние дни я сделался слишком слабым, слишком бесхарактерным, опутанным розовыми цепями. Я почти негодовал на тебя, но, подумав, я убедился, что был к тебе несправедлив, что твоя любовь никогда не может действовать на человека усыпляющим образом, что напротив, она должна возбуждать его к героическим подвигам, что, может быть, она более всего другого заставила меня бросить Афины для войны.

Поэтому я перестал стыдиться моей любви к тебе, так же как и желания, которое теперь чувствую, снова видеть тебя, хотя это желание чуть было не сыграло со мной злую шутку. Я застал самосцев неподготовленными, добился там легкой победы и уже собирался возвратиться в Афины. Может быть, в этом стремлении играло большую роль желание видеть тебя, во всяком случае я не стану отрицать последнего, но вскоре я убедился, что моя поспешность возвратиться могла иметь дурные последствия: я узнал, что в войне следует спешить выступить в поход, но осмотрительно возвращаться назад. Но к чему сообщать тебе о вещах, которые, конечно, теперь известны всем афинянам? Весь наш флот горит желанием новой морской битвы, и даже кроткий Софокл в настоящее время разгорячен огнем Арея. Я послал его в Хиос и Лесбос, чтобы привести оттуда корабли союзников, другое подкрепление уже в пути. Пришли мне известие о тебе и наших друзьях в Афинах через того трирарха, с которым я послал тебе это письмо, и знай, что я с еще большим нетерпением жду известий от тебя, чем ты от меня. Скажи Фидию, чтобы он не тревожился военным шумом и продолжал свои мирные занятия. Для меня будет самой большой радостью, если по возвращении я увижу, что храм в Акрополе близится к окончанию».

Таково было содержание письма, присланного Периклом к Аспазии.

Милезианка отвечала следующее:

«Меня радует, что ты так быстро оставил мысль, будто бы отважный Перикл сделался слабым и женственным из-за Аспазии. В действительности, может быть, я должна упрекать себя за то, что моими просьбами за моих соотечественников, видимо, заставила тебя выступать на поле деятельности, как ты говоришь. Короткая разлука казалась мне полезной, так как в последнее время тебе как будто немного надоел продолжительный мир и любовь Аспазии, но не стыдись своего желания скорей видеть меня и друзей желание снова увидеть любимое, всегда сильнее непосредственно после того, как его оставили или потеряли. Я боюсь, что ты будешь переносить разлуку все легче по мере того, как она будет становиться продолжительнее и наконец, как Агамемнон под Троей, пробудешь под Самосом десять лет. Но мое желание видеть тебя не может уменьшится с течением времени, так как будет питаться праздностью и одиночеством. Ты оставил меня здесь почти в таком же одиночестве, как будто бы я была твоей супругой. Ты взял с собой кроткого Софокла и услал блестящего Протагора в далекую колонию — со мной остался один Сократ, который часто ищет моего общества, но в последнее время, из недоверия ко мне или к самому себе, или к тебе, он не осмеливается являться ко мне один и переступает мой порог не иначе, как в обществе одного, почти столько же странного существа, как и он сам, соперника нашего Софокла Эврипида. Он и Сократ неразлучные друзья и даже, как кажется, Сократ помогает ему в создании его трагедий, но это пустяки; оба они настолько похожи по натуре, что едва ли один может заимствовать от другого что-нибудь. Что Сократ между мыслителями — то Эврипид между поэтами; и, кроме того, у Эврипида большая коллекция книг, и он живет окруженный музами; в остальном он похож на всех поэтов. Он скрытен и резок и в дружбе только с Сократом и софистами. Однако Сократ имеет над ним такое влияние, что ему захотелось увидеть меня. — «Этот человек, — сказал Сократ, приведя его ко мне в первый раз, — прекрасный сочинитель трагедий, Эврипид, которому ты, как я надеюсь, будешь вдвое удивляться, когда узнаешь, что его отец был мелким продавцом вина, а мать — продавщицей. Ты также должна узнать, что он родился на острове Саламине во время бывшей Персидской войны, в день главного сражения.» — «Это было предзнаменованием величия», — ответила я. «Очень возможно, — сказал сам Эврипид, — но что желали сделать из меня боги до сих пор еще не вполне выяснилось». Затем он подробно рассказал мне (так как, если он начинает говорить, то говорит очень многоречиво), что его отец видел во сне, что его только что родившейся сын выйдет некогда знаменитым победителем из какого-то состязания. Отец, как истинный эллин, решил, что он должен одержать победу на олимпийских играх и вследствие этого тщательно занялся его гимнастическими упражнениями, и, действительно, мальчик одержал победу на состязании, но он всегда имел более склонности к книгам, чем к физическим упражнениям, и вместо олимпийского атлета сделался писателем. — «Как случилось, — спросила я, — что ты почти во всех твоих комедиях говоришь против женщин, и все называют тебя женоненавистником?» «Я женат», отвечал он. «Разве это причина, — возразила я, — ненавидеть всех женщин, даже и тех, с которыми ты не связан подобными узами?» — «Сократ привел меня к тебе, чтобы излечить меня от моей ненависти к женщинам, пока же я уважаю только одну женщину — ту, которая родила меня, бывшую торговку Клейту, я говорю бывшую, потому что в настоящее время я заставил ее переселиться в мое маленькое имение». Я высказала желание познакомиться с этой женщиной. «Если тебе не скучно, — отвечал он мне, — выслушать рассказ, как, во время Саламинской битвы она родила в прибрежной пещере, так как она не пощадит ни одного смертного, который с ней говорит, от этого рассказа — то нет ничего легче, как удовлетворить твоему желанию».

Два дня спустя я посетила в сопровождении одной рабыни одинокий, скромный деревенский домик, в котором живет старая Клейта, и тишина которого нарушается только звучными стихами ее поэта-сына, когда он, чтобы работать на свободе, удаляется в свое имение. Я нашла добрую женщину, окруженную ее курами и индюшками, и сказала ей, что желаю слышать рассказ о том, как она родила своего знаменитого сына на Саламине во время большой морской битвы. Сильно обрадованная, она с видимой гордостью сказала: «Эту историю я рассказывала великому Фемистоклу». Затем она пригласила меня сесть в саду на деревянную скамейку, отогнав окружавших ее птиц. «О, дитя мое, — начала она, — это был ужасный день, когда персы ворвались в наши священные Афины, уничтожая все, убивая людей у алтарей богов, предавая пламени сами храмы, так что все море было покрыто облаками черного дыма. Но в то время, как город горел, и все мужчины клялись, что умрут под горящими развалинами с оружием в руках, а женщины громко плакали и кричали, появился Фемистокл и, протянув руку по направлению к морю и флоту, вскричал: — «Вот где Афины!» И приказал всем мужчинам броситься на корабли, а рядом с ним стоял длиннобородый жрец из храма Эрехтея, говоря всем, что случилось великое чудо — священная змея сама исчезла из горящего храма в знак того, что покровительница города Паллада Афина, а также и остальные боги, оставили его, и что родина афинян в настоящее время на море, на кораблях флота Фемистокла. Когда все мужчины ушли на суда, ужасно было видеть, как женщины, дети и старики, толкаясь бросались в лодки, чтобы плыть на Саламин, и как многие погибали во время этого бегства. Даже собаки не хотели оставаться в брошенном городе; они бросались в море и плыли рядом с кораблями своих хозяев до тех пор, пока могли. Но ты должна узнать, дитя мое, что в то время я была беременна и в этом положении счастливо добралась, несмотря на суматоху и толкотню, на Саламин, где с несколькими женщинами и детьми нашла себе убежище в прибрежной пещере. Ночь была неспокойна, так как к Саламину собрался весь греческий флот, и поминутно раздавались оклики часовых с кораблей, так что самые беззаботные не смогли сомкнуть глаз всю ночь. Случайно на это время приходился праздник Якха, во время которого изображение бога, с наступлением ночи перевозится из Эгины в Элевсин через море при свете факелов, и Фемистокл не желал, чтобы это празднество было отменено из-за страха перед неприятелем, и как только корабли были приведены в порядок, торжественно разукрашенное шествие со священными изображениями Якхидов явилось с Эгины. Вся бухта была освещена светом факелов, так что все греки на кораблях могли видеть все шествие. Когда же наступило утро, и я вместе с остальными женщинами вышла на берег, корабли эллинов стояли готовыми к бою, а навстречу им двигался громадный персидский флот; но мне сделалась так нехорошо, что я должна была вернуться в пещеру. Я испытывала мучительные боли и лежала одна на ложе из мха, так как женщины, разделявшие со мной ночное убежище, все разбежались. Все женщины и дети, бывшие на Саламине, знавшие, что их мужья и отцы на кораблях, собрались толпой на высоком берегу, следя за флотом и с мольбой протягивая руки к богам. Вдруг я услышала громкие трубные звуки и пение тысячи голосов, смешивавшиеся с громким треском. Это был стук кораблей, сталкивавшихся друг с другом, и глухо доносившиеся воинственные клики наших и варваров. Не знаю, сколько времени это продолжалось и не могу описать тебе битвы, дитя мое, так как не видела ее. Терзаемая сильной болью, я, наконец, забылась тяжелым сном, который мог быть последним, как вдруг, сквозь этот сон, я услышала громкие радостные крики женщин, тогда я пришла в себя и вспомнила, что нахожусь на Саламине. Но к радостным крикам присоединились вскоре и горестные, так как к берегу было прибито не только множество обломков кораблей, но и трупов, в которых многие женщины узнавали своих сыновей или мужей, но многие из экипажей разбитых судов, раненые или просто упавшие в воду, спаслись на Саламине и принесли известие, что персы разбиты и обращены в бегство, что в этот день мы можем возвратиться в освобожденный родной город. Можешь себе представить, что я испытывала, дитя мое, когда, совершенно неожиданно, как будто посланный богами, появился мой супруг Мнезарх, принадлежавший к числу спасшихся на острове и вбежавший в пещеру с криками: «Афины снова свободны! Афины снова наши!» И он хотел бежать дальше со своим победным криком, но, представь себе его радость, когда он вдруг увидал меня и рядом со мной голого, только что родившегося, плакавшего мальчика. Он не мог ничего сказать, только схватил ребенка и, подняв его кверху, начал танцевать с ним, не помня себя от счастья, затем побежал с ребенком к морю, где вымыл его и принес мне обратно, а вместе с ним воду и пищу, так что я, наконец, хотя и медленно, стала оправляться от смертельной слабости.