Наталья Иртенина - Нестор-летописец Страница 41

— Видал? — возбужденно прошептал Кирша и что есть силы двинул локтем в бок Несды.

— Видал, — спокойно ответил тот, — не дерись.

— Догоним?

Несда помотал головой.

— Нет. Лучше не надо. Пускай уходит.

Они подождали, когда загадочный отрок скроется из виду, и спрыгнули с гульбища. Проходя мимо волхва, задержались на мгновенье.

— Страшный! — вздрогнул Кирша.

— Несчастный, — возразил Несда.

Взявшись за руки, они пошли дальше, а заледеневший волхв еще долго лежал посреди Детинца, всеми забытый и никому не нужный. Только в сумерках его откопали из-под свежего сугроба и унесли.

5

Зимние метели скоро развеяли новгородское помрачение, густо присыпали снегом его следы. Торговля воскресла в евангельские сроки. Во всех храмах отслужили благодарственный молебен по спасении города от бесовского наваждения. На Сретенье в церкви повалило столько народу, сколько не собиралось прежде на Пасху. Не многие исповедовались, но все стояли со свечками и с благонамеренными взорами, а потом терпеливо слушали проповедь о вреде колдовства. Епископ Федор объявил трехдневный покаянный пост. Те, кто недавно шел с волхвом убивать владыку, все три дня смиренно жевали капусту с репой и запивали одним квасом. Князя после его ловкого удара топором вольные новгородцы зауважали. Бояре тоже поладили с Глебом Святославичем и, тяжело повздыхав, согласились, чтобы свою часть дани князь собирал сам, а не дожидался дара от города. Крепко поспорив меж собой, с плеваньем в глаза и покушением на бороды, бояре отдали в княжью долю погосты Заволочья, за Северной Двиной.

Так же бесследно, вместе с канувшим товаром, у Душила пропала охота быть купцом. Новгород, с его обилием торговых людей, обозов и лабазов, купецкой удали и лукавства, ореховой скорлупы на улицах, вдруг стал тяготить храбра. Ему стало скучно. А скука для храбра — все равно что рогатина для разбуженного среди зимы медведя. И злит, и шкуру дырявит. Только у храбра вместо шкуры дырявится душа, и от этого делается так больно, что свет меркнет в глазах.

Храбры бывшими не бывают. Вот и гривну забыл снять с шеи, когда порывал с княжьей службой в Киеве.

Породив эту мысль, Душило утвердился за столом и стал бражничать, не жалея себя. Три дня пил крепкий ставленный мед. Вокруг кто-то все время мельтешил и мешал ему. В ответ Душило предпринимал какие-то действия, но не мог осознать, какие именно. На четвертый день в результате оных действий сломалась скамья, на которой он сидел. А перед глазами возникло смутно знакомое лицо с пегой козлиной бородой и рыхлым носом. «Где-то я его видел», — подумал Душило и пересел на другую скамью.

— Доброго здоровья, купец, — сказало лицо и щелкнуло орехом в зубах. Плюнуло скорлупой на стол. В Новгороде лесные орехи лущили как подсолнушное семя в Киеве.

— Не купец, — с тоской ответил Душило. — Чужие сани меня укатили.

— Ага, — ухмыльнулся рыхлоносый, — укатали сивку горки. Ока-атистые горки, — потянул он в насмешку и забросил в пасть новый орех.

— Где я тебя видел? — спросил храбр, старательно вглядываясь.

— Ты ж в одном ряду со мной торговал. Домагост я Мирошкич.

— Ну и чего тебе надобно, Домагост Мирошкич?

— Много пьешь, купец. Окривеешь от столького меда.

— Тебе что за дело? — рассердился Душило и поднял корчагу, чтобы стукнуть о стол.

— Тихо-тихо. — Домагост перехватил корчагу и убрал подальше. — Сильно зашибчив ты, как я погляжу. Слыхал я про твою беду. Могу помочь.

Душило взял его за ворот одной рукой и подтянул к себе. Дохнул кисло-медвяным духом, отчего Домагост Мирошкич перестал жевать и недовольно скукожил физиономию.

— Товар найдешь?

— Найти не найду, а так, подсказать могу.

Душило отпустил его и молча ждал продолжения.

— Клин клином вышибают! — сообщил Домагост, наклонясь ближе. — Колдовством товар пропал, колдовством и возвращать надо.

Душило подумал.

— Попы не велят. Сказано в Писании — чародеев предавать смерти.

— А ты им не говори. Если колдун найдет твой товар, то за что тебе предавать его смерти? — хитро прищурился Домагост. — А если не найдет, тогда можешь прибить. Так и так — все довольны.

— Не все, — веско молвил Душило. — Если не найдет, я буду недоволен.

— Я тоже, — согласился новгородец.

— А ты-то с чего?

— Так ведь если товар найдется, ты мне из него четверть отдашь. За хорошую подсказку, — быстро добавил Домагост, видя, как набрякли гневом глаза храбра. — За очень хорошую.

Душило медленно поднялся и навис над ним, как мытарь над должником, упершись ладонями в стол.

— Я ведь еще не все рассказал, — торопливо уточнил новгородец, ужавшись и покраснев рыхлым носом. — Это не вся подсказка.

Так же медленно храбр опустился на скамью, не сводя лютого взора с пройдошливого купца.

— По рукам? — спросил Домагост Мирошкич, расправляя плечи.

— Черт тебя забодай, — от души пожелал храбр. — Согласен.

Новгородец широко улыбнулся и щелкнул в сторону пальцами. В тот же миг возле стола возникли двое корявых на вид простолюдинов. У одного рожа в красных буграх-просянках, у второго птичий нос и глаза смотрят в разные стороны.

— Послухи, — кивнул на них Домагост. — Если забудешь, они подтвердят уговор.

— Если твой колдун найдет мой товар, я отдам тебе четверть от него, — повторил Душило для послухов.

— Слышали? — спросил их купец.

Те согласно качнули головами и исчезли с глаз долой. Домагост, довольный собой, снова хрустнул орехом.

— Полдела, считай, сделано.

Душило поднял брови.

— Ах да, — спохватился Домагост. — Колдун. Не сомневайся, ему твое добро отыскать — что горшок каши съесть. К нему из Новгорода многие наведываются. Значит, так. Поедешь вдоль Волхова к Ладоге, верст восемь от Новгорода. Набредешь на селище, у нас его зовут Хутынь, а у колбягов — Руска. Там на отшибе, возле леса, живет колдун. Он из чуди, на нашей молви говорит худо, зато хорошо понимает. Дай ему пару кун, а дальше жди. И я подожду.

— Это все?

— Все.

— И за это — четверть?

— Ну начина-ается! — скривился Домагост, выплюнув скорлупу. — Вот так всегда. Никакой благодарности. А я ведь первый и единственный, кто к тебе жалость проявил!

Храбр растянул в улыбке половину рта и похлопал новгородца по щеке.

— Так, говоришь, могу придушить того колдуна, ежели товар не сыщет?

Домагост напрягся, деревянно улыбаясь в ответ.

— А с тобой мне тогда что сделать? — закончил Душило.

Он положил руки на стол, голову на руки и мгновенно заснул, выпустив на волю раскатистый храп.

…Дорога была широкой, плотно укатанной, не один санный обоз прошел по ней за зиму. По сторонам высились сугробы в пояс человеку. Снег искрил, будто россыпь самоцветов. Тянуло побарахтаться в нем по-щенячьи, увязнуть по самые уши и хохотать до икотки. Душило усмехнулся. Вспомнились дитячьи года. В Киеве и Чернигове, конечно, таких сугробов не наваливает. Но на снежных баб и там снега хватает. На исходе зимы налепят их и, не дожидаясь весеннего солнца, бегают вокруг с огнем на длинных палках, опаляют снежные чучела, чтоб быстрее уходила стужа. Сейчас как раз самое время — середина лютеня, последнего месяца зимы. Скоро станут прощаться с ней, звать Ярилу. Весело будет. А потом брюхо на ремень и зубы на полку. Но это у христиан. Им положено по весне облегчать плоть, чтоб душа отрывалась от нее и уносилась на седьмое небо. Ну или на первое, у кого как.

Душило постился Великим постом лишь однажды. Да и то вышло ни то ни се, с серединки на половинку. Не храбрское это дело — затягивать пояс на брюхе. Душа у княжьего дружинника всегда должна быть на месте, а не в небесах, и с плотью иметь самые добрые отношения. И поп из Богородицы Десятинной то же самое ему сказал: ты, говорит, постись умом, а не телом. Как так? — спросил Душило. Имей помыслы чистые и возвышенные, трудись Христа ради и во благо Руси, ответил тогда поп. Вот и будет самый настоящий храбрский пост.

А теперь что? — думал Душило. Хоть и не бывают храбры бывшими, но служит он теперь не князю и не Руси. Себе служит. А что это за служба — себе? Не служба, а так, обслуживанье. Вроде холопьего дела. Да еще с колдовством в придачу, это уже совсем не Христа ради. Опять получается ни то ни се: крест на шее висит, и старых богов Душило не уважает, однако к Христу задом поворачивается.

Да оно и понятно: к новому Богу еще толком присмотреться не успел. Все дела да заботы. Вот в порубе было время, да. Но туда Христос не заглядывал — темно там и не прибрано. Чай, не церковь, а мыши не попы, с ними по душам не поговоришь. Вот говорят, Христос со всех людей грехи разом снял — злобу всякую, поклепы и обманы, душегубства и татьбу. А как снял? Тяжелый, верно, груз набрался. Под его немалым весом Христос под землю ушел, во ад. Как в сказках — сперва по колено, потом по грудь, затем целиком. Там эту тяжесть с себя скинул, у прародителей с загривков мешки с грехами поснимал и вывел всех на небо. И получилась Пасха. Теперь к ней каждый год все, кто надел крест, сбрасывают с себя свои мешки с грехами. И в небо глядят — когда уже можно будет туда попасть и сколько еще тяжких мешков придется для этого сбросить с плеч?