Антонин Ладинский - В дни Каракаллы Страница 42

Когда Антонин сделался единоличным императором, он, помня заветы отца, всячески старался расположить к себе воинов, особенно германского происхождения. Септимий Север говорил сыну с солдатской грубостью: «Если за тебя будут солдаты, то на прочих ты можешь наплевать».

Часто, сняв с себя воинский плащ, Каракалла надевал украшенную серебром аллеманскую одежду и показывался в таком виде перед наемниками. Он носил германскую прическу. За это варвары очень почитали его. Но не менее были преданы ему и римские воины, сыновья земледельцев и провинциалов, которым еще его отец, не щадивший сенаторов, оказывал всякое покровительство. Особенно же любили солдаты нового императора за щедрые денежные подарки, а также за то, что он вел себя во время похода как простой воин. Если надлежало рыть окоп или выполнять какую-нибудь другую трудную работу, он первым брался за лопату и при всяком воинском предприятии — при наведении моста через реку или устройстве укрепления — принимал всюду самое деятельное участие. Пищу он употреблял простую, пользовался для еды и питья деревянными сосудами, а хлеб ел только черствый и доходил до того, что сам молол на ручном жернове потребное для одного человека количество зерна и варил из него солдатский ужин. Каракалла любил, чтобы солдаты называли его товарищем, а не цезарем. Антонин редко садился в колесницу или на коня, но пешком вместе с воинами, сам неся свое, оружие и иногда даже взвалив на плечо серебряный орел, под тяжестью которого сгибались и сильные знаменосцы, шел так на протяжении многих миль. Достойны удивления такая сила духа в малом теле и подобное стремление к воинским трудам. Однако по своему характеру цезарь отличался склонностью к предательству и большим притворством, чем славился и его покойный отец. При нем состояло два полководца — старый Адвент и Макрин. Антонин почитал первого и издевался над вторым, называя его за пристрастие к обильной еде и нарядным одеждам женоподобным и трусом, и даже грозил неоднократно расправиться с ним. Об этом Макрине, бывшем экономе императора Юлиана, речь будет впереди.

Теперь Антонин проводил время в походах и военных приготовлениях, водил дружбу с солдатами, а его мать правила империей, окружив себя философами и юристами. Ни для кого не было тайной, что финансы находились в ужасающем состоянии, так как огромные средства шли на раздачу воинам и подарки варварским вождям, и только горделивые римляне не хотели видеть, что в действительности это была позорная дань варварам. Чтобы несколько поправить дела, стали чеканить более легкий золотой — пятьдесят штук из одного фунта золота — и новый серебряный динарий. Но вскоре и эти монеты превратились в медные, едва покрытые золотом или серебром.

Об императоре ходили ужасные слухи. Об этом я узнал от Вергилиана.

Каракалла не имел счастья в военных предприятиях, а между тем над Римом снова собирались черные тучи, и требовалось напряжение всех сил, чтобы отразить врагов.

Я провел свое детство в провинции, и только незначительное время мне удалось наблюдать происходившее в Риме, но даже в те годы я почувствовал, что римский воздух насыщен тревогой и сомнением. Таких, как Вергилиан, я встречал немало. Я видел, что на погребальных памятниках смерть изображали не в виде Медузы, а прелестным гением, грациозно опускающим к земле факел жизни. Те, кто правит миром, помышляют только о своей сокровищнице, императорский пурпур запятнан братоубийственной кровью и еще более страшными преступлениями, и, предупреждая о буре, уже грозно шумят варварские дубы, пронзительные северные ветры дуют с далеких скифских пространств, и верблюды кричат в Парфии, увозя на восток римское золото.

Но кто же будет спорить? Рим — еще прочное здание. Приходится признать, что даже враги — насмешливые александрийцы, презирающие римские учреждения христиане и сам Тертулиан — отдают должное его законам и дорогам. А все, кто обладает имуществом, доходным домом, меняльной лавкой, имеет рабов, берет на откуп какую-нибудь отрасль обширного императорского хозяйства и тем самым так или иначе участвует в дележе добычи и жизненных благ, и все кормящиеся около этих счастливцев, надзирающие над рабами, каменоломнями и виллами, считают, что такой порядок установлен на вечные времена богами, чтобы обеспечить спокойствие в мире. Однако это спокойствие лишь кажущееся, все непрочно в Риме, и римлян страшит не только нашествие варваров, но и глухой ропот рабов.

Казалось бы, все в жизни исполнено гармонии. На тучных египетских полях, орошаемых разливами Нила, колосится золотая пшеница; в Каппадокии пасутся табуны великолепных кобылиц; на блаженных холмах скудеющей, но все еще прекрасной Италии зеленеют виноградные лозы; на морях покачиваются корабли, нагруженные зерном, папирусом, мрамором и прочими товарами. Они бесстрашно уплывают в океан, за Геркулесовы Столпы, в покрытую туманами Британию, в Индию, на далекий остров Тапробану, полный пальм и обезьян, или в Серику — страну шелковичных червей, где храмовые крыши увешаны стеклянными колокольчиками и люди, почитающие милосердных богов, приносят им в жертву не животных, а цветы и квадратики золотой и серебряной бумаги. Караваны римских и сирийских купцов уходят в Эфиопию и в область таинственных африканских озер, где римляне впервые увидели носорога.

Все дороги ведут в Рим; в этот полный богатства город спешат купцы и проповедники, странствующие риторы и бродячие мимы, торопится на гремящей тележке императорский легат, скачет на лошади центурион, едет на осле благочестивый паломник, пешком шествует непризнанный философ. К услугам путешествующих устроены на дорогах харчевни и постоялые дворы, гостиницы и таверны, и даже существуют путеводители, в которых отмечены достойные внимания достопримечательности городов, а также расстояния между населенными пунктами.

Римский мир, живущий под сенью колонн и триумфальных арок, охраняют тридцать два легиона и многочисленные вспомогательные воинские части. Куда бы ни приходили римляне, всюду они приносили с собой секрет не боящегося времени цемента, рецепты сыроварения и виноградную лозу, и недаром знак власти центуриона — сучковатый жезл из лозы. Когда легионеры появлялись во вновь образованных провинциях, они строили прежде всего лагерь, преторий, акведуки и храмы мужественным солдатским богам — Марсу и Геркулесу. Казалось бы, все прочно построено из камня или превосходного обожженного кирпича, но землетрясение особенно опасно для каменных строений, а почва под ногами начинает содрогаться. Так я размышлял о судьбах Рима, скромно сидя в шатре у легата Цессия Лонга.

Но даже привычный к лишениям старый воин почувствовал усталость и пожелал отдохнуть. Он не без удовольствия потянулся, зевнул, виновато улыбаясь Вергилиану.

— Приятных сновидений, стихотворец! Выступаем на рассвете. Еще один переход — и ты будешь в Карнунте. А пока отдохни… И ты, каллиграф…

Раб уже принес легату ночной сосуд, всюду возимый на повозке. Мы поспешили удалиться. Снаружи, даже после слабо освещенного шатра, ночь показалась непроглядной. Дул холодный ветер. Вергилиан и я направились за рабом, показывавшим дорогу в предназначенный для нас шатер. Я с наслаждением бросился на пахучую, приятно шуршащую солому и тотчас уснул.

8

Но сон мой не был продолжительным. Я очнулся среди ночной темноты и понял, что это Вергилиан изо всех сил трясет меня за плечо. Глаза не хотели открываться, хотя взволнованный голос друга был полон тревоги:

— Проснись! Проснись!

Я еще медлил, не желая расставаться с теплом соломы.

— Варвары напали на лагерь!

Сонные видения отлетели в мгновение ока. Действительно, за парусиной шатра встревоженно запела римская труба, слышались крики воинов. Ночевавшие вместе с нами врач Александр и римлянин с огромным подбородком уже исчезли, и мы тоже устремились из шатра, чтобы узнать, что происходит.

Осенняя ночь еще не была на исходе. Мы с Вергилианом увидели, что во мраке кое-где пылают факелы. Мимо промчался с цоканьем подков конный отряд. Повсюду ходили люди с оружием в руках. Из темноты выбежал какой-то центурион.

— Что случилось? — крикнул ему Вергилиан.

Тот, может быть вспомнив, что спрашивающий принадлежит к друзьям легата, вежливо поднял руку и радостно закричал, убегая от нас:

— Сарматы! Клянусь Геркулесом!

Мы были в полной нерешительности и не знали, как поступить. Нам показалось, что во мраке появился Цессий Лонг, на коне, окруженный батавами.

Между тем беспорядок в лагере с каждым мгновением превращался все более и более в воинский строй. Создавалось такое впечатление, что все уже были на своих местах. Крики, однако, не умолкали. Но я понял, что это не был шум битвы.

Начинало светать. Вергилиан и я, а вместе с нами и перепуганный насмерть Теофраст стояли в ожидании. В такие минуты различие между людьми разных состояний исчезает. Теофраст плаксиво спрашивал: