Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно Страница 42

Не слишком-то лестные похвалы расточает он в адрес виттенбергских профессоров. Можно ли не заметить в его словах горькую иронию: религиозная простота и благочестивые рассуждения подменяют здесь мудрость!

Однако смог же он оставаться здесь и преподавать целых два года!.. Хотя еще не ясно, почему так произошло — то ли по дружелюбию профессоров, то ли по сдержанности и терпению Ноланца.

«Вы не стали — по обычаю той либо иной страны — морщить нос, скрежетать зубами, надувать щеки, колотить по пюпитрам, не стали выпускать на меня схоластическую ярость, но, в меру вашей дружественности и блестящего образования, держали себя так, что казалось, выступали за себя, за других, за меня, за всех и за самое мудрость. Этим вы, с искусством истинного врача, так успокоили мой чуждый вам и больной дух, что в конце концов я по собственному своему побуждению должен осудить и подавить в себе то, что по своему долготерпению и добродушию не хотели подавить вы».

Не умел, не желал он долго подавлять в себе нечто такое, что считал правдой и что раздражало «долготерпеливых» профессоров.

Приходится помнить, что Лютер не только обзывал Аристотеля Дуристотелем, но и Коперника — дураком. Правда, профессора-лютеране относились к Джордано с почтением. Но постепенно обстановка в университете менялась. Когда Бруно приехал в Виттенберг, Саксонией правил курфюрст Август — лютеранин. Но вскоре его сменил сын Христиан — ярый кальвинист. В 1588 году он запретил лютеранам всякую полемику против кальвинистов. Университетские свободы становились призрачными. Возможно, поэтому Бруно, не дожидаясь официального изгнания, решил добровольно покинуть Виттенберг. Не обремененный личными вещами, он увозил отсюда несколько своих новых трактатов — о Луллиевом искусстве, о логике, об ошибках в учении Аристотеля… С годами он накапливал только духовные ценности.

Путь его лежал в Прагу. Здесь находилась резиденция Рудольфа II, императора Священной Римской империи, короля венгерского и чешского. Рудольф II слыл покровителем наук и искусств, собирателем редкостей и алхимиком. Хотя более всего, пожалуй, интересовался лошадьми и немало времени проводил в своих конюшнях. При его дворе находили приют и проходимцы, и закоренелые в поисках философского камня алхимики, и хитроумные астрологи, и фанатичные иезуиты. Его лейб-медик Джованни делла Лама (земляк Бруно — неаполитанец) считался еретиком, но, вопреки строжайшим указаниям папы, император не выдал своего медика инквизиторам.

В Праге Ноланец издал «Сто шестьдесят положений против современных математиков и философов». Посвятил трактат императору Рудольфу II и получил от него денежное вознаграждение — триста талеров.

Посвящение, как обычно у Бруно, непосредственно выражает его сокровенные мысли. Ноланец горько сетует на разжигаемое «злыми духами» пламя ненависти между народами. Дошло до того, что человек ненавидит себе подобных больше, чем всех других животных, а борьба между людьми стала ожесточеннее, чем между другими существами. Возвышенный закон любви остается в полном пренебрежении, втоптан в грязь. А ведь этот закон соответствует природе Вселенной, на нем зиждется жизнь. «Такова религия, которую я исповедую».

Бруно вновь говорит о том, что его главный философский принцип — сомнение во всем, даже в общепринятых мнениях, которые считаются достоверными. Поступать иначе — значит унижать человеческое достоинство и ущемлять свободу искания истины. Зрячему стыдно притворяться слепым. Надо высказывать свои убеждения и отстаивать их, раз уж идет борьба между светом и тьмой, наукой и невежеством.

Подарок императора Ноланцу был прощальным. Странствующий философ не пришелся ко двору сумасбродного Рудольфа II. И не удивительно. Иезуиты исподволь прибирали к рукам императора. А его придворным математиком был Фабрицио Морденте, о трудах которого некогда критически отозвался Джордано.

В начале 1589 года Бруно переехал в герцогство Брауншвейг. Здесь, в городе Гельмштедте, тринадцать лет назад герцог Юлий основал университет (Юлианскую академию). Вряд ли где-либо еще было учреждение столь подходящее для Ноланца. Юлий отличался государственной мудростью, разумной твердостью убеждений, любовью к искусствам и наукам. Он перешел из католичества в лютеранство. В его владениях сохранялась религиозная свобода. Юлий недолюбливал твердолобых и злобных богословов, всегда готовых учинять религиозные распри. «Мы не хотим, — говорил он, — ложиться под пяты теологов, которые стараются одну ногу поставить на кафедру, а другую на княжеский совет». «Академия должна быть свободной от поповского засилия».

В Юлианской академии главное внимание уделялось естественным наукам. При ней находился ботанический сад. Были оборудованы — по указаниям знаменитого Везалия — помещения для анатомических занятий с хирургическими инструментами из Нюрнберга и скелетами из Парижа. Проводились занятия по химии, читались лекции по естествознанию, натурфилософии. Благодаря талантам и усилиям Юлия, маленькое герцогство имело великолепный университет.

У Ноланца были все основания рассчитывать на благосклонный прием в Гельмштедте. Он не ошибся. Его приняли в университет доброжелательно, без рекомендаций и даже без вступительного взноса. Молва о многознании Ноланца, подтверждаемая его сочинениями, оказалась надежнее рекомендации и денежных гарантий. Однако не менее убедительными были слухи о его богохульстве и вольнодумстве. Во всяком случае, так считал верховный надзиратель, глава церковного округа — Гильберт Боэций.

Словно неведомые силы противодействовали Джордано, мешая обрести благосклонный покой и общественное положение, подобающее признанному философу. Славный герцог Юлий скончался. Ноланцу довелось произнести надгробную речь, которая произвела большое впечатление на двадцатишестилетнего нового правителя Генриха Юлия. Бруно получил денежное вознаграждение. Однако теперь в Юлианской академии глухо, но неуклонно разгоралась религиозная нетерпимость.

Боэций не торопился выступать против Бруно. Выжидал. Избегал открытых диспутов. Скрытно подготавливал общественное мнение. Осмотрительно улавливал изменения, происходящие в герцогстве после смерти Юлия.

Осенью 1589 года Боэций приступил к решительным действиям: на богослужении торжественно отлучил Джордано Бруно от церкви. Университетский совет запретил Ноланцу читать студентам курс философии. Оставалось только проводить вольные семинары для желающих. Возмущенный Джордано написал послание ректору университета, но тот благоразумно отмолчался.

Друг

Невыносимо жить на свете без друзей.

Скитания Бруно вынуждали его постоянно прерывать — надолго, а то и навсегда — благословенное общение с друзьями. Одиночество преследовало его как собственная тень. Такова была плата за свободу.

Одиночество либо разрушает, либо укрепляет и возвеличивает человека. Многие скитальцы эпохи Возрождения, не имея постоянного круга друзей и родных, были прославлены при жизни и посмертно. Данте, Петрарка, Леонардо да Винчи, Микеланджело… Слишком длинным оказался бы перечень.

Конечно, все эти люди, и Бруно в их числе, имели не только искренних врагов, но и не менее откровенных друзей. Однако враги были рядом, постоянно стремящиеся сделать зло. А друзья по большей части были далеко и жили своими заботами, ценили в великом человеке мастера, творца и нередко забывали о его насущных нуждах и горестях.

Увы, слишком часто враги надежнее друзей.

Так было для Бруно. Но случались исключения. В Германии таким исключением стал для него Иероним Бесслер. Он приехал в Гельмштедт из Нюрнберга и поначалу ничем не выделялся из лихой студенческой братии. Разве только любовью к занятиям и книгам. Прочел он несколько трактатов Ноланца и был ошеломлен обилием и новизной высказанных там идей. Не менее поразила его смелость автора и его неистовый задор полемиста.

Бесслер стал одним из немногих постоянных слушателей семинаров Джордано Бруно. Ему хотелось уяснить не только суть его философии, но и понять, что же это за человек.

Нетрудно представить себе, какие вопросы мог задавать учителю любознательный ученик на философских семинарах и что отвечал ему Бруно.

— В одном из трактатов ученые, которые при помощи докторской степени сделались вельможами, причислены вами к скотному двору и конюшне, — говорил Бесслер. — Докторские дипломы уподоблены попонам, украшающим ослов. Но почему дурна ученая степень, присуждаемая за успехи в учении и познании истин? Разве не похвально поощрение этих успехов, чему способствуют и означенные звания, и щедроты меценатов, и вельможность ученых?

На что Бруно мог отвечать так:

— Что им наука? Пропитание и благоденствие. Предоставьте им другую кормушку, и они сгрудятся вокруг нее, толкаясь и чавкая. Они в поисках не высших наслаждений, а низменных благ, и ради должностей и наград готовы целовать осла под хвост!