Михаил Старицкий - Молодость Мазепы Страница 42

Взволнованный всеми этими известиями и предстоящим свиданием с Дорошенко, Мазепа поздно заснул и проснулся раньше всех.

Казаки приоделись, почистили сбрую, лошадей, оружие, закусили на скорую руку и в стройном порядке двинулись по направлению к Чигирину.

Не прошло и часу, как перед ними показались издали освещенные восходящим солнцем башни чигиринского замка, а затем и весь город Чигирин. Заплатив «у въездной брамы» мостовое «мыто»[19], путники въехали в нижний город.

Мазепу сразу поразило небывалое оживление, царствовавшее во всем нижнем городе; всюду по улицам сновали толпы народа, по преимуществу казаков; издали с площади доносился нестройный гул и шум какой-то разноязычной толпы, ржание лошадей, хлопание бича и визгливые женские выкрики, покрывавшие собою все остальные голоса, — можно было подумать, что в городе стояла большая годовая ярмарка.

— Что это, ярмарка в городе? — обратился Мазепа к Куле.

— Нет, ярмарки у нас в эту пору не бывает, а это, верно, вся «крамарська галыч» прослышала, что войско сюда собирается, так и насунула со всех сторон, — ответил Куля.

Через несколько минут они выехали на огромную площадь, расстилавшуюся у подножия каменной стены, окружавшей вышний город, и глазам их представилась самая пестрая и оживленная картина.

Через всю площадь тянулись длинными рядами наскоро разбитые «яткы» местных и приезжих купцов.

Над «яткамы» цеховых братчиков развевались знамена каждого цеха[20], подле балаганов иностранных купцов висели прямо куски дорогих материй, седла, оружие и т. д. Кто не имел крытого помещения, тот разложил свои товары прямо на земле.

Груды оружия, седел, сафьянных сапогов, драгоценные ткани пестрели повсюду. Всевозможные разноязычные возгласы оглашали воздух. Были здесь и местные торговцы, и татары, и длиннобородые турки, и немцы, продававшие тонкое фландрское сукно, но большинство торговцев составляли смуглые и черные армяне. В стороне от «яток» татары и цыгане продавали лошадей, и там гул человеческих голосов, прерываемый ржанием, свистом, резкими гортанными выкриками и хлопаньем бича, достигал еще больших размеров.

Осторожно пробираясь среди этой кипящей толпы, казаки достигли наконец ворот верхнего города и въехали в самый «вышний» замок.

На дворе замка царствовало то же оживление, беспрестанно сновали из замка во флигеля гетманские татары, казаки, «сурмачи», знаменщики и замковая челядь.

Приезд запорожцев был сразу замечен. Увидевши Кулю, все окружили его шумной толпой, начались расспросы и взаимные передачи новостей. Когда, наконец, любопытство обеих сторон было отчасти удовлетворено, Куля попросил, чтобы доложили кому следует о прибытии послов из Запорожья, а сам взял на свое попечение Мазепу и отправился с ним к одному из высоких двухэтажных домов, в котором помещались надворные войска гетмана.

Не доезжая до дома, им встретился коренастый молодой человек, в костюме знатного казака, со смуглым лицом восточного типа. При виде Кули лицо его изобразило радостное изумление.

— О, Куля! Откуда ты вылетел, — из мушкета или из лука? — вскрикнул он, подходя к нему.

— Хоть не из лука, так из Великого Луга, — ответил ему, улыбаясь, Куля.

— Уже слетал?

— А разве пуле долго лететь? Только прицелься хорошо.

— Ну что ж, и «влучыв»?

— Влучил, да не совсем… а вот зато привел с собой добычу, — указал он на Мазепу, — человек важный и дрюкованый, и письменный, а как саблей владеет, да как говорит, черти бы его драли, словно бритвой по мылу скользит, и не поймаешь: у нас будет при гетмане служить.

— Сердечно рад познакомиться с паном, — откланялся молодой казак, — Василий Кочубей, младший подписок гетманской канцелярии.

Мазепа соскочил с коня и, поклонившись учтиво Кочубею, произнес с тонкой улыбкой:

— Иван Мазепа, герба князей Курцевичей, подчаший Черниговский. Благодарю фортуну, что она столкнула меня сразу с паном и, если мне придется остаться при гетмане, прошу пана быть здесь моим руководителем и ознакомить меня со всеми порядками замка.

— Пан подчаший предлагает мне слишком высокое место, только Афина могла быть руководительницей Одиссея, — отвечал Кочубей, уже. слышавший много лестных толков о Мазепе и его роде, — но если пан позволит мне оказать ему какую-нибудь услугу, то найдет во мне всегда самое горячее желание.

— Ну, и горазд! — прервал Куля его витиеватую речь. — Ишь, как рассыпаются один перед другим, словно жених перед невестой. Вот тебе и товарищ, он ведь у нас тоже разумом далеко вынесся и в прелести латинской искушен зело… Ну, да он у нас скучать не будет: здесь, конечно, — не королевский дворец, так зато свой, а пословица говорит: «краще свое латане, ниж чуже хапане». Ха! Ха! Ну, а теперь, — заключил он, — пойдем со мною в мой курень, там приоденешься, да и к гетману!

Через полчаса Мазепа уже входил в сопровождении Кули и запорожских послов в гетманский замок.

XXVI

Замок, как верно выразился Куля, был меньше королевского палаца в Варшаве, но будучи еще прежде обстроен заново Еленой, женой Богдана, и теперь по роскоши и великолепию не уступал магнатским дворцам. Куля ввел Мазепу и запорожцев в большой двухсветный зал, стены которого были обтянуты темно-красным сукном и украшены всевозможными отбитыми у неприятелей бунчуками и знаменами и ключами от взятых городов.

Когда они вошли, в зале уже было довольно много народа; то там, то сям стояли группы тихо разговаривавших между собой людей; по преимуществу это были казацкие старшины, но среди них виднелись и татарские халаты, и длинные рясы православных священников.

Куля отправился прямо в покой гетмана, а Мазепа, остановившись с запорожцами в стороне, принялся наблюдать присутствующих и прислушиваться к тому, о чем шла среди них речь. Говорили вполголоса, так что разобрать все слова было трудно, но из долетавших до него обрывков фраз Мазепа понял, что разговоры шли об успехах восстания против Бруховецкого на левом берегу, о возрастающем в народе стремлении к гетману Дорошенко, о том, что надо просить гетмана, чтобы выдал поскорее старшине «приповедные листы», и о том, что поляки уже послали послов в Турцию.

Мазепа совершенно углубился в свое занятие, как вдруг невдалеке от него раздался чей-то сладкий, знакомый ему голос.

— Кого я вижу! Святой Боже, вот как скоро привела судьба свидеться с паном подчашим!

Мазепа оглянулся и с изумлением заметил подходившего к нему Самойловича. Теперь он был еще тщательнее и щеголеватее наряжен: пальцы его были унизаны драгоценными перстнями, круглые «гудзи» на дорогом кунтуше также горели самоцветами. Светлые, шелковистые усы молодого полковника были подкручены, голубые глаза глядели так мягко и ласково, а на губах играла сладкая предупредительная улыбка.

— Пан полковник? — изумился в свою очередь и Мазепа. — Каким образом, откуда?

— А вот приехал опять от гетмана Бруховецкого просить, чтоб остановил его мосць гетман Дорошенко всякие зацепки с правой стороны, так как по Андрусовскому договору нам «оборонятыся» не велят, да оно, правду сказать, и обороняться-то нечем: раз все полки с берегов Днепра отозваны, а кроме того, пожалуй, за гетмана Бруховецкого казаки, вследствие своей врожденной злости, и биться не захотят. Так вот оно выходит, что если бы гетман Дорошенко теперь на правый берег ударил, могло бы повториться в нашем войске то, что случилось под Желтыми Водами в польском лагере. Ну, и что ж бы от этого доброго вышло: раз гетману Бруховецкому счинилась бы немалая невзгода, да и нарушился бы наш славный Андрусовский договор.

— Ха-ха! Хороший вестник из пана полковника вышел! — улыбнулся Мазепа.

— А чем же плохой? — пожал с улыбкой плечами Самойлович. — А еще предупреждал гетман Бруховецкий, чтобы правобережцы не надеялись на то, что жители на левом берегу в оплошку живут, есть и московские рати, ну, нарвутся на них сам на сам, тогда пусть не гневаются, если войско Дорошенко достанется «крамарям» на «мясни яткы».

— Значит, чтоб сам на сам не нарывались? — подморгнул бровью Мазепа.

— Sapienti sat, — ответил Самойлович и прикрыл ресницами свои голубые глаза.

— А не лучше ли нам, шановный пане Черниговский[21], войти в братское единение, — заговорил с легкой улыбкой Мазепа, — посуди сам: Андрусовский договор заключен между Польшей и Москвой, мы составляем их части, — если мир заключен между целым, ergo должен быть и между его частями, а к тому же нашему единению присоединить и татар, ведь Польша ищет мира с ними, почему же нам не следовать по ее пути.

— Искусно и хитро, — улыбнулся Самойлович. — О, пан подчаший, как я вижу, златоуст великий: слова его — истинная музыка. Вот если бы пана к нам на правый берег. Орфей, говорят, усыплял своим пением зверей, может быть пану подчашему удалось бы усыпить хоть единого в образе человече…