Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101 Страница 42

— Патрон, но мы тоже должны сказать свое слово! А Жанно? Он же ушел в партизаны! — вмешался рабочий.

— Правильно, но вы же мужчины.

— Старая песня! — воскликнула Мирей. — Ты думаешь, что если женщина не ходит с ружьем, то она рискует меньше, чем вы? Слушай, мне это надоело!

— Ты напрасно волнуешься, я совсем не это хотел сказать.

— Однако ты сказал то, что сказал: что женщина хуже мужчины, что ее дело подтирать носы детишкам, работать в лавке, готовить, мыть полы и время от времени ласкать муженька! Ты, верно, забыл, что когда надо прятать ваше оружие и ваших англичан, ты и твои дружки обращаются именно к женщинам!

Благодаря этой семейной ссоре Леа поняла, что Альбер Робер помогает Сопротивлению. Это так обрадовало девушку, что она снова почувствовала, как ей хочется есть.

— Вы оба — просто чудо, но будет жаль, если мясо остынет, — весело заметила она.

— Отлично сказано! — произнес мясник. — Нам не вернуть жизнь этим несчастным, даже если мы умрем от голода. Но клянусь, они будут отомщены!..

Спустя три дня Леа получила письмо от Франсуа Тавернье. Было заметно, что в полиции конверт распечатывали, а потом снова заклеили… Закрывшись в кабинете, она смаковала каждое слово, написанное размашистым наклонным почерком Франсуа.

«Моя очаровательная Леа, вы не можете упрекнуть меня за то, что я совсем о вас не думаю, поскольку я даже решился потратить несколько своих драгоценных минут, чтобы написать вам. Прежде всего, хочу сообщить, что восхищаюсь вашим мастерством. Вчера вечером в доме Отто Абетца мне выпало счастье отпробовать вашего вина из Монтийяка. Это маленькое чудо простоты и искренности, обладающее истинным характером и коварной кротостью! Спешу выразить вам свою благодарность за это вино, так похожее на вас. Вы славно потрудились. Если так пойдет и дальше, то вы превратитесь в деловую женщину, раздавленную грузом работы и ответственности, пригвожденную «ad vitam aetemam»[5] к вашим виноградникам. Я бы не сказал, что меня отпугивает подобный образ. После того, как я удостоился чести вкусить вас на расстоянии, я не упущу возможности отведать вас на месте. Будьте осторожны и осмотрительны. Боюсь, что не смог передать всю ту ласку и нежность, с которыми отношусь к вам.

P. S.: Я знаю о Дебре.

Франсуа».

Это короткое письмо привело Леа в недоумение. Как могло попасть в Париж вино из Монтийяка? Как оно оказалось на столе Отто Абетца? Леа сразу подумала о Матиасе и его отце. Да как они осмелились! Она чувствовала себя униженной и преданной этими коллаборационистами.

Леа охватила паника при одной только мысли о неизбежности столкновения с Файяром. Она решила дать себе отсрочку, написав письмо Тавернье и прося у него уточнений и советов. Леа исписала пять страниц, где рассказала обо всех и каждом, при этом она не упустила возможности упрекнуть Франсуа за его лаконичность…

В четверг нотариус, как и обещал, привез деньги, и Леа выплатила Файяру причитающуюся ему сумму, ничем не намекнув, что знает о его торговле. Он забрал свои деньги, не сказав ни слова.

Сидя за столом отца, Леа любовалась нежно-зелеными виноградниками на холмах, лугами, где она в детстве носилась за Матиасом, испуская громкие крики. Девушка вспоминала, как во время сенокоса они играли в прятки среди пахучих стогов, а потом она, устав, забиралась на высокую телегу, нагруженную сеном, и устраивалась там, как в колыбели. Тихо поскрипывали колеса в такт шагам двух волов, Лаубе и Каубе, а она, положив руки под голову, следила за стремительным полетом ласточек, мелькающих в лазурном небе. Эти воспоминания о счастливом, безоблачном детстве, неразрывно связанном с Матиасом, всегда вызывали у Леа грусть и щемящую тоску и потом надолго выбивали ее из колеи…

Она решила заняться счетами, чтобы попытаться понять, каким образом Файяр наживается. Франсуа не ответил на ее письмо. Цифры плясали перед глазами Леа. Как ей разоблачить Файяра, который, наверное, обделывает свои делишки уже не один год? Как найти пробелы во всей этой бухгалтерии? Она тщетно билась над расчетами, и никто в доме не мог ей помочь, потому что Леа решила сохранить втайне сообщение Франсуа.

Оставаясь одна, девушка чувствовала, как ее охватывает ужас при мысли, что она стала заложницей Матиаса. И чем дольше он не давал о себе знать, тем больше она его боялась.

В этот апрельский вечер на улице царила мрачная тьма. Весь день шел дождь, и холодный северный ветер раскачивал ветки платанов на главной аллее. На кухне Лаура и Леа играли в карты, устроившись возле камина за маленьким круглым столиком, Руфь что-то штопала, Камилла вязала, и только Бернадетта Бушардо отправилась наверх спать. Комнату освещали лишь отблески огня, горевшего в камине… Завывание бури за окном, потрескивание пламени, постукивание спиц и смех играющих девушек создавали впечатление спокойствия и семейного благополучия. Война казалась чем-то далеким и нереальным.

Потянуло сквозняком, и Камилла почувствовала озноб. Положив вязанье на колени, она поплотнее запахнула шаль; ее глаза остановились на двери — та была слегка приоткрыта, наверное, от ветра. Несмотря на слабость, молодая женщина встала, чтобы закрыть ее. Камилла уже взялась за ручку, когда дверь резко распахнулась, ударив ее по пальцам. Ее подруги и Руфь замерли возле камина.

Мужчина в мокрой одежде, толкнув ногой дверь, вошел в комнату, поддерживая второго.

— Быстро… Помогите мне! — отрывисто проговорил он.

Леа вскочила с места.

— Камилла, отойди и сядь ты мешаешь. Руфь, Лаура, скорее! — дозвала она.

С их помощью мужчина уложил своего товарища на стол. После этого он привычно протянул руку к выключателю и зажег свет.

— Люсьен! — взглянув на раненого, хором воскликнули Лаура и Леа.

— Он потерял много крови. Руфь, принесите аптечку.

— Да, святой отец.

— Дядя Адриан!

— Дорогие мои, сейчас не время умиляться. Леа, нужно сходить в Верделе за доктором Бланшаром.

— Но разве нельзя позвонить?

— Нет, я не доверяю телефону.

— Хорошо, я иду.

— Иди через Бельвю: я не хочу, чтобы Файяр что-нибудь заподозрил. Я заметил у них свет.

Час спустя Леа привела доктора, на чем свет стоит ругавшего Бога за «чертову погоду».

— Феликс, отчитаешь Бога в другой раз, а сейчас займись малышом.

Доктор Бланшар скинул свой старый плащ и склонился над Люсьеном, чьи руки были обмотаны обрывками пропитанного кровью белья. Рассчитанными движениями доктор осторожно снял повязку.

— Боже мой! Кто это сделал?

— Мина.

— Что он делал с миной?

— Он ее собирал.

По-видимому, эта причина показалась доктору убедительной: он прекратил свои расспросы и вновь принялся осматривать раны.

— Его необходимо отправить в госпиталь, — наконец констатировал он.

— Это невозможно. Они предупредят полицию, а полиция — гестапо.

— Правую руку не спасти, придется ампутировать.

Несмотря на грязь и пороховой нагар, покрывавшие лицо Адриана Дельмаса, видно было, как он побледнел.

— Ты уверен?

— Посмотри сам, здесь сплошное месиво.

— Бедный малыш… Я схожу за его матерью, — сказала старая гувернантка.

— Нет, Руфь, только не это! Сестра начнет кричать, плакать, привлечет внимание соседей… Феликс, мы поможем, скажи, что нужно делать, — обратился к Бланшару отец Адриан.

— Но это невозможно! Я не могу оперировать этого парня: последнюю ампутацию я сделал в 17-м году, в полевом госпитале. Я ведь сельский врач, а не хирург.

— Я знаю, но у нас нет выбора. Если он попадет в гестапо, они будут пытать его, пока он не выдаст всех товарищей, а потом убьют.

Бланшар посмотрел на окруживших его старых друзей, затем на молодого человека, которого знал еще мальчиком, и который лежал теперь на столе, истекая кровью.

— Хорошо. Молись своему чертову Богу, чтобы мои старые руки не дрожали. Вскипятите воды. Счастье, что я захватил свой саквояж. Надеюсь, что мои скальпели не заржавели. Руфь, Адриан и Леа, вы будете мне помогать. Вы, Камилла, ложитесь, вы еле стоите на ногах. Лаура, позаботься о ней.

Леа отдала бы все на свете, чтобы оказаться где-нибудь подальше отсюда. Однако, когда она поднесла пропитанный хлороформом тампон к носу своего кузена, руки ее не дрожали.

Наверное, она теперь до конца своей жизни не сможет забыть жуткий звук пилы, перепиливающей кость…

Во время операции Люсьен один или два раза застонал. Наконец доктор Бланшар наложил последнюю повязку. Двадцатилетний парень остался без правой руки и двух пальцев левой…

На следующий день около полудня он проснулся и, увидев склонившиеся над ним взволнованные лица матери, дяди и доктора Бланшара, улыбнулся и сказал: