Александр Лысёв - «Раньше смерти не помрем!» Танкист, диверсант, смертник Страница 43

— Работа ведется в нужном направлении, — многозначительно заметил Земцову один из членов офицерской организации, когда они остались наедине в помещении бывшего полкового собрания.

Лишь только выполнив имевшиеся к тому моменту поручения, Земцов сразу же заспешил в родительскую квартиру на Загородном проспекте. Город выглядел несчастным, заброшенным и жалким. Создавалось такое впечатление, будто улицы давно никто не убирал. Выходивший на проспект парадный подъезд дома, где жили Земцовы, отчего-то оказался заколочен досками крест-накрест. Поручик свернул в подворотню и, миновав дворик, открыл дверь, выводившую на черную лестницу. В нос резко ударил запах какой-то протухшей кислятины и мочи. Земцова даже передернуло: такого в их чистом и ухоженном доме не водилось никогда. Поднявшись на один марш, он оказался внутри на главной лестнице. Огляделся — хлам под парадной дверью, какая-то помойка в углу, потускневшие перекладины, державшие невесть куда пропавшую ковровую дорожку, сбоку пыльный опрокинутый горшок с искусственной пальмой. Сколько себя помнил Земцов, пальм было две, и стояли они в горшках по обе стороны от главной входной двери. Теперь вторая исчезла. Впрочем, он не стал рассматривать дальше подробности бытовой разрухи, а почти бегом взлетел на третий этаж, остановился у дверей их квартиры, поднял руку к звонку и отчего-то замер в нерешительности. Когда-то начищенная до блеска латунная табличка была небрежно замазана зеленой краской. Под ней еще можно было прочитать: «Проф. Н. П. Земцов». Звонок не работал. Пришлось стучать. Не открывали долго. Затем в коридоре с той стороны двери послышались шаги, и сиплый женский голос грубо спросил:

— Чего надо?

— Мне Земцовых.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла тетка в сарафане, о подол которого она вытирала мокрые руки. За ее спиной дальше по проходу на табурете стояло корыто с торчащей из него стиральной доской. Приоткрылись и тут же захлопнулись выходившие в коридор двери комнат — в них явно располагались еще какие-то жильцы. Смерив взглядом пришедшего, тетка заявила, поправляя тыльной стороной ладони упавшую на лицо мокрую прядь волос:

— Нет таких здесь.

Из глубины квартиры тянуло какими-то чужими, неприятными запахами. Взгляд Земцова упал на висевшую в прихожей его старую студенческую шинель. Ее кто-то явно использовал для грязных работ — половина пуговиц была оторвана, а рукава по локоть были перепачканы известкой.

— А где они?

Тетка проследила за взглядом Земцова, который тот перевел на закрашенную табличку у двери квартиры, хмыкнула и произнесла:

— Понятия не имею, кто это и где они.

Дверь захлопнулась. Он постоял еще в растерянности некоторое время, разглядывая табличку. Затем медленно начал спускаться по лестнице вниз. На площадке второго этажа тихонько приоткрылась дверь одной из квартир.

— Боже мой, Саша…

Земцов быстро обернулся. Закутанная в платок, в дверях стояла их соседка, которую он прекрасно знал с самого детства.

— Зайдите же внутрь, — тихим и отчего-то испуганным голосом произнесла она, распахивая перед Земцовым свою дверь.

Земцов вошел в ее прихожую, через которую его провели на хорошо известную ему кухню. Будучи мальчишкой, здесь он зимой сушил и приводил в порядок свою одежду, вернувшись с катка, — если заявиться домой мокрым и неопрятным, было не миновать сурового наказания от отца. Мать дружила с этой доброй женщиной. У соседки он пил чай, ожидая, когда наступит назначенное время возвращения с прогулки. Николай Павлович приучал сына к пунктуальности — за опоздание, разумеется, следовало наказание. Но и как-то перед пришедшим домой раньше назначенного срока Александром закрылась дверь — ему показали часы, на которых еще не истекло время его прогулки. Сняв снаряжение и шинель, сейчас Земцов сидел на том же самом стуле с потертой кожаной обивкой, что и в детстве. Но на этом мир старый и заканчивался. Он держал в руках кружку с кипятком, поскольку чая в доме не было. Но пить не мог, а лишь слушал в оцепенении страшные вещи, которые говорила эта женщина тихим и ровным голосом. Профессора Николая Павловича Земцова взяли в заложники осенью 1918 года. Позже его имя было опубликовано в списках расстрелянных на территории Петропавловской крепости, где большевики производили массовые казни. Где его могила — неизвестно, но ходят слухи, что всех убитых закапывали прямо там. Мать болела еще с осени семнадцатого. Она не пережила минувшую зиму. Никто не сказал, где ее похоронят, — тело унесли, а в оставшуюся к тому времени от всей квартиры Земцовых последнюю комнату в тот же день ее смерти въехали новые жильцы. В остальные комнаты еще раньше заселили каких-то пролетариев и мелких служащих советских учреждений. Все в таком же оцепенении Земцов застегивал шинель. Уже на лестничной клетке, оглядев его в форме, но без погон и знаков различия, соседка тихо, но отчетливо произнесла:

— И вы служите и м?..

Он не помнил, как добрался в тот вечер до казармы…

Спустя несколько дней Земцов сидел в помещении бывшего офицерского собрания полка, которое, по сути, таковым и оставалось. Они были наедине со своим ротным командиром, гвардейским капитаном, тоже членом офицерской организации. Сосредоточенно вглядываясь сквозь стекла пенсне, капитан наугад зачитывал по несколько строк из лежавших перед ним ворохом бумаг и обрывков самого разнообразного формата. Бумаги были от личного состава — какие-то написаны чернилами, какие-то карандашом, зачастую совершенно неразборчивым почерком.

— «А посему прошу выдать мне новую шинель ввиду полного истончения материала старой…» — процитировал ротный и положил перед собой на стол достаточно аккуратно заполненный ровным почерком с завитушками листок. Прокомментировал:

— Вот такой ерундой приходится заниматься. Эх, а какая у нас была ротная артель! Как все было налажено!.. Ну это еще ладно, дела хозяйственные. Хотя мне доподлинно известно, что выданную осенью шинель первого срока он… — капитан бросил взгляд поверх пенсне на листок, разбирая фамилию солдата, — ага, он… Загнал шинель на Сенном рынке. Выменял на старое тряпье, разницу в карман, а теперь просит выдать новую, видите ли, «ввиду истончения материала»…

— «Полного истончения», — позволил себе уточнить Земцов и слегка улыбнулся.

— Вот-вот, — скривил губы в усмешке капитан. — Грамотный солдат, знаю — ничего не скажешь, купеческий сынок. Талант! Коммерческая жилка!.. В запасной батальон его… А вот полюбуйтесь, еще шедевр…

Подхватив другой листок, исписанный карандашными каракулями, капитан продолжил цитирование:

— «…и имеет сам новые сапоги, весьма добротные, а у меня старые ботинки. Посему является очевидной контрой».

— Великолепный вывод! — проговорил Земцов, качая головой.

— «Сапоги» написаны через «о», «ботинки» через «а» — этому я уже не удивляюсь. Угадайте название сего опуса.

— Докладная записка, — предположил Земцов.

— Нет.

— Рапорт?

— Опять не угадали.

— Донос? — выдвинул третий вариант поручик.

— По сути верно, — кивнул капитан. — Только название оригинальнее — «Сигнал»! Впору для журнала трагикомичного обозрения.

— Все было бы очень смешно, если бы не было так грустно.

— Именно! Какая-то дикая страсть людьми овладела — писать друг на друга доносы… — Капитан откинулся на спинку стула. — Ну и этот, ладно — на самом деле тоже барахло в основе. В запасной батальон… А вот это уже серьезно. Вот за это я из роты отчислю напрочь под любым благовидным предлогом.

— Позвольте полюбопытствовать, что там? — придвинулся к столу Земцов.

— Извольте. — Капитан взял очередной, довольно аккуратно исписанный листок и зачитал: — «На занятиях по строевой подготовке наш помкомвзвода Коломейцев заявил, что будет гонять нас до тех пор, пока мы не станем ходить, как ходила рота его величества. Сказанное свидетельствует о его явной контрреволюционности».

— Федот Никифорович в полку? — радостно переспросил Земцов.

— Да, — кивнул ротный. — Должен вам сказать, очень отчетливый фельдфебель!

— Я прекрасно его помню и совершенно с вами согласен.

Земцов уже знал, что, если Северный добровольческий корпус начнет наступление на Петроград, красное командование предполагает выдвинуть части полка на фронт. В задачу офицерской организации входило в таком случае подготовить личный состав к переходу на сторону белых. Поэтому в полку по возможности нужно было оставить как можно больше кадров, которые этот переход поддержат, и удалить тех, кто переходу может помешать.

— Этого тоже долой, — сосредоточенно прочитал новую бумагу капитан и, встряхнув ею, объяснил Земцову: — Товарищу Бродову собирается жаловаться. Много у нас, конечно, всякой шантрапы на службу пришло, но костяк полка, слава богу, здоровый — антисоветский…