Михаил Волконский - Жанна де Ламотт Страница 43

– Клянусь всем, что для меня осталось дорогого, что это – правда! – сказал бывший граф Савищев.

«Всю правду» рассказал он не только для того, чтобы заслужить этим убежище для себя у Саши Николаича, но и потому, что знал, что в этой правде были такие подробности, которые не могли не оскорбить чувств Саши Николаича.

Граф Савищев понимал, что ему не поможет никто, кроме Николаева, и потому, выбравшись когда стемнело, из-под балкона, прямо направился в трактир, где обыкновенно бывал Орест, нашел его там, рассказал ему все, и Орест привел его к Саше Николаичу. И здесь он стал рассказывать, припасая под конец тот камень, которым хотел доконать ненавистного ему Николаева. Он не сомневался, что тому будет до боли обидно, когда он узнает, что княгиня Мария только ради денег разговаривала с ним.

В этой причиненной боли другому мелкая душонка Савищева видела хоть некоторое удовлетворение за свои несчастья. Для одного этого он был готов признаться во всем Саше Николаичу.

48. Святая сумма

Наденька Заозерская сидела по обыкновению с теткой, и они обе вязали напульсники для бедных.

Княгиня Гуджавели в последнее время все реже заезжала за Наденькой, и та скучала в своем одиночестве еще больше после того как судьба в лице княгини побаловала ее и дала ей возможность хоть немного окунуться в жизнь того счастливого общества, которое только и заботится о своем удовольствии и сумело выработать как бы целый кодекс разнообразия этих удовольствий.

И вот снова сидение с больной теткой, снова напульсники, огромное окно на Неву и широкая Нева, однообразно катящая свои волны… И так изо дня в день, без конца и просвета!

Наденька сидела, вязала и глядела в окно, и думала о бедной женщине с ребенком, о которой ей сегодня утром рассказала ее горничная, единственная искренняя приятельница ее. С ней только и можно было поговорить по душам, когда Наденька хотела этого.

Сегодня утром она пожаловалась Насте (так звали горничную) на свою судьбу.

– И, полноте, барышня! – возразила та, покачав головой, – вон посмотрели бы, женщина лежит больная, с ребенком – девочкой, семь лет недавно минуло! Уж, значит, все понимает! Мать-то уж второй месяц не встает. Вот этакой жизни не дай бог!

– А где же ее муж?

– А Бог его знает, где!.. Много горя на свете, барышня!.. А вы говорите, ваша жизнь не красна!..

– Так ведь надо же помочь этой женщине! – сейчас же решила Наденька.

Но горничная словно застыдилась.

– Я не к тому, чтобы попрошайничать! – поспешила заверить она. – Коли Бог допустил, так Он и поможет!

– Но все-таки, если ей послать денег?

– Да денег послать, отчего же… можно!.. – протянула Настя.

У самой Наденьки денег никогда не бывало. Все, что ей было нужно, оплачивала тетка по счетам. Выезжала Наденька всегда в придворном экипаже и если держала в руках монету, то только большой екатерининский пятачок, который был у нее для того, чтобы тушить на ночь свечу, а днем жечь на нем курительные маленькие конусы, называвшиеся «монашками». Поэтому она сейчас же обратилась с просьбой к тетке, чтобы та дала ей денег для бедной женщины.

– Что за вздор! – рассердилась фрейлина Пильц фон Пфаль. – Какие там еще бедные женщины!.. Наверно какая-нибудь потерянная, которая рада бездельничать!.. Мы делаем, что можем, для бедных, отдаем им свой труд и вяжем из шерсти, а денег я никогда не даю! Это мой принцип! Всех деньгами не оделишь, да и неоткуда взять их!..

– Позвольте тогда, – предложила Наденька, – я соберу деньги по подписке! Я знаю, так делают…

– Да! да! – закивала головой графиня. – Так делала мадам Рожноф, и про нее все говорили, что она под предлогом сбора для бедных собирает деньги для себя! Это была, конечно, неправда, но все-таки так говорили! И что же? Ты хочешь, чтобы и про нас так же говорили?

И вдруг фрейлина Пильц фон Пфаль до того ужаснулась возможности этого, что про них будут говорить то же, что забеспокоилась и почувствовала мигрень. Потребовались нюхательная соль, нашатырный спирт, одеколон.

И, как бы изнемогая от страданий мигрени, тетка взяла с Наденьки слово, что та ни за что, ни под каким видом, никогда ни копейки не возьмет ни для бедняков, ни для чего другого ни у кого из посторонних.

Наденька вынуждена была обещать все, что требовала тетка, и подкрепить свое обещание честным словом, но ей от этого не стало легче, а, напротив, облик больной, умирающей женщины с маленькой девочкой, как живой, стоял перед ее глазами.

Она никогда не видала настоящей нищеты и представляла себе ее по картинам и театральным постановкам, но это не мешало ей сочувствовать беднякам и желать помочь им.

Наденька целый день думала, как ей быть, и, наконец, приняла твердое решение сделать для бедной женщины все, что было в ее силах.

– Можно мне поехать к Анне Петровне? – спросила она тетку, улучив минутку.

Тетка всегда разрешала ей съездить к Анне Петровне, матери Саши Николаича, именно ввиду того, что не прочь была бы выдать Наденьку замуж за Сашу Николаича. Она разрешила.

Наденька приехала на этот раз к Анне Петровне очень взволнованная, раскрасневшаяся, с горящими глазами, что, впрочем, ей очень шло.

Анна Петровна очень обрадовалась девушке, сейчас же предложила ей «чай пить» и стала спрашивать, что с нею и отчего она сегодня такая встревоженная. Наденька, как умела, рассказала ей о бедной женщине.

Анна Петровна сейчас же вызвалась ей помочь и заявила, что скажет сыну, тот, конечно, тут же сделает все, что сможет.

Но Наденька от этого чуть не ударилась в слезы. Нет, она именно этого и не хотела! Тетка так напугала ее рассказами про мадам Рожноф… и потом она дала ей слово… Нет, она ни за что не хотела, чтобы за нее помогали другие, она хотела все сделать сама!

Денег у нее, правда, не было, но у нее зато был медальон, единственная ее ценная вещь (в то время для девушек считалось неприличным носить драгоценности). Наденька хотела получить за этот медальон деньги, но ей только было жалко продавать его, а она слышала о том, что вещи как-то отдают под залог, так что получают по ним деньги, а вещи не пропадают. Медальон был полной ее собственностью, и она просила добрую, милую Анну Петровну помочь ей через кого-нибудь получить под медальон деньги. Хотела же она сделать это, не говоря об этом тетке, чтобы не возбуждать лишних и ненужных разговоров.

Анна Петровна прослезилась, тронувшись добродетелью Наденьки, и взяла от нее медальон, как это делают с детьми, когда не хотят обидеть их.

После этого они пили чай и долго говорили, обсуждая жизнь человеческую с философской точки зрения.

Все было великолепно, но, когда Наденька уехала и Анна Петровна осталась с ее медальоном в руках, ей пришлось сильно задуматься, как же ей быть, чтобы исполнить принятое от Наденьки поручение.

Сыну она не хотела говорить, потому что сама Наденька особенно просила об этом, да и чувствовала как-то, что неловко было посвящать его в это дело. Он, наверное, не повез бы закладывать медальон, и вышло бы совсем не то, что нужно.

Послать вещь в заклад с кем-нибудь из слуг Анна Петровна стыдилась.

На Тиссонье рассчитывать было нельзя, так как он плохо говорил по-русски и не нашел бы даже дороги в ломбард.

Оставался один Орест.

Так как выбора не было, Анна Петровна остановилась на этом человеке. Он был вполне подходящим человеком, ему все можно было бы объяснить. А соображение, что Орест может пропить полученные деньги, даже не приходило в голову наивной Анны Петровны, убежденной, что не может найтись на свете человек, который решился бы растратить такую «святую сумму», как мысленно выражалась Анна Петровна.

Она позвала лакея и приказала попросить к себе «месье Ореста», если «они дома».

«Они» были дома и в изрядном подпитии и лежали дома на диване, задрав ноги на стену.

49. Выгодный оборот

Орест лежал у себя на диване главным образом, конечно, потому, что не имел моравидисов, спросить которые не решался у Саши Николаича, ввиду его возвышенного настроения, когда того нельзя было беспокоить предметами материальными и низменными.

Кроме того, Орест был подавлен до некоторой степени событиями. Жизнь начинала развертываться вокруг него, точно сложный роман, полный хитросплетений, и, чем дальше, тем больше запутывались они.

«А ведь, выходит так, размышлял он, что даже трезвому занятно».

– Чего? – поднял он голову в ответ на появление в дверях лакея, явившегося звать его к Анне Петровне.

– Вас барыня просят! – угрюмо доложил лакей.

– Барыня?

Но лакей, исполнив то, что было приказано ему, повернулся и ушел, видимо, не желая входить в положение недоумевающего Ореста.

Последнему совсем не хотелось идти к барыне, но делать было нечего. Как тут не пойти в самом деле?

Орест покосился на себя в зеркало; хохолок на макушке торчал, рожа была скверная с похмелья.

«Хоть бы полотеров нанять, что ли, чтобы мою рожу в порядок привести!» – подумал он, но не сделав ничего для украшения внешности, как был, пошел к Анне Петровне.