Александр Майборода - Гостомысл Страница 44

— Все — плохо? Неужели ты боишься девушек? — пошутил Гостомысл, чувствуя на сердце холодок.

— Я девушек не боюсь, — серьезно сказал Ратиша.

— А в чем же дело, чего ты боишься? — спросил Гостомысл.

— Я боюсь другого, — уклончиво промолвил Ратиша.

— Но чего ты так боишься? — спросил Гостомысл. За смутными словами Ратиши он почувствовал тайную угрозу, и теперь начал волноваться и он.

Ратиша склонился к самому уху Гостомысла.

— Княжич, боюсь, это была не обычная лесная ведунья, — проговорил он.

— Это — ведунья? Я и не предполагал, что она ведунья, — удивленно проговорил Гостомысл.

— Нет, это не ведунья. Это гораздо хуже.

— Что — хуже?

— Мне кажется, это была сама Девана — дочь Перуна и Летницы, богиня лесов и охоты, — шепотом сказал Ратиша и оглянулся.

Гостомысл вспомнил предсказание девушки и похолодел.

— Тогда все понятно. Поэтому она и одета странно... и вела себя странно, — сказал он.

— Встреча с богиней не к добру... — сказал Ратиша.

— Она не сделала мне вреда. Она сказала, что полюбила меня, — проговорил Гостомысл. Его беспокойство усилилось, и он пытался успокоить себя.

Ратиша встревоженно оглянулся на березовую рощу, откуда донесся треск сухого дерева.

— Княжич, никому никогда не говори, что она тебе сказала. И вообще, что ты с ней встречался. Женщины не любят, когда мужчины рассказывают о встрече с ними другим, — предупредил Ратиша.

— Она богиня.

— Тем хуже для тебя.

К костру вышли молодые дружинники. Увидев князя, они обрадовались:

— Слава богам, княжич, что ты нашелся!

Ратиша склонился к уху Гостомысла и тихо проговорил:

— Как утверждает князь Буревой, страшна любовь женщины, но еще страшнее любовь богини.

На секунду он запнулся и добавил:

— Княжич, я думаю, что нам не стоит тут задерживаться. Девана не любит, когда кто-то охотится в ее владениях. Я не хотел бы мести богов.

Глава 39

Утро было ясным. Но вскоре небо начали затягивать темные облака. Тревожно поглядывая на них и чего-то опасаясь, Ратиша истово подгонял гребцов. После рассказа Гостомысл а он был сильно напуган и даже не скрывал этого.

Гостомысл, наоборот, не видел во встрече с Деваной ничего страшного. В конце концов — она подарила ему свою любовь и пообещала ему долгую жизнь.

На это Ратиша угрюмо возражал, что любовь богов дело опасное, потому что боги переменчивы, и благосклонность легко может смениться на ненависть.

Гостомысла его рассуждения не убедили.

Они тихо разговаривали.

— Нет! — сказал Гостомысл. — Если женщина отдает свою любовь мужчине, то это настоящая любовь, а настоящая любовь никогда не проходит.

— Ты ошибаешься, княжич, нет ничего постоянного на этом свете, особенно женщины. От любви до ненависти один шаг, и к тому же очень маленький, — уперся Ратиша.

— Я не давал ей повода для ненависти, я даже предлагал ей выйти за меня замуж, — перебил его Гостомысл.

Ратиша открыл от удивления рот.

— Ты предлагал богине замуж?! — спросил он с испугом.

— А что? — спросил Гостомысл.

— И она? — спросил Ратиша.

— Она отказалась, — сказал Гостомысл.

— Женщины, даже отказываясь выйти замуж, считают мужчин своими, — сказал Ратиша.

— И...? — сказал Гостомысл.

— Поэтому ревнуют к другим женщинам... — сказал Ратиша.

— У меня нет других женщин, — сказал Гостомысл.

Ратиша окинул его взглядом.

— Пока, — улыбнулся он. — Ты будешь князем, и у тебя будет много женщин.

— Но я буду любить только одну, сказал Гостомысл.

— И зря, — сказал Ратиша.

— Почему? — спросил Гостомысл.

— Потому что женщины созданы богом для услужения мужчинам, — сказал Ратиша.

— Глупости! Если для услужения, то зачем же тогда бог наделил людей способностью любить женщин? — спросил, улыбаясь, Гостомысл.

— Как зачем? Чтобы женщины могли рожать мужчин, — сказал Ратиша.

— Так для этого достаточно служанке приказать, — сказал Гостомысл.

Ратиша почесал затылок.

— Ну да.

— Но ведь боги тоже мо~ут любить, — напомнил Гостомысл.

— Ну и что?

— Значит, если любовь —- это чувство богов, то как они позволили людям тоже испытывать это чувство? Разве позволено низшим существам иметь то, что имеют и высшие? — спросил, улыбаясь, Гостомысл.

Ратиша наморщил лоб, но ничего не смог придумать в ответ и сдался:

— Княжич, ты меня совсем запутал.

Гостомысл засмеялся.

— Если боги могут любить друг друга, и люди могут любить друг друга, то почему боги не могут любить людей, а люди богов? — задал он вопрос.

Ратиша задумался на минуту, потом покосился на княжича и проговорил:

— А может быть, все, что произошло с тобой, и к лучшему. Не многим смертным удавалось добиться любви богов. В конце концов жизнь человека лишь небольшая искра в огне вечности. Костер горит, а искры гаснут, гонимые ветром времени. Может, все и к лучшему, если, конечно, все, что ты рассказываешь, не сон.

— Не сон, — сказал Гостомысл и, взглянув на собирающиеся над горизонтом тучи, сказал: — Кажется, дождь собирается.

— Точно будет буря, — уверенно сказал Ратиша, — поэтому я и тороплюсь вернуться домой.

Гостомысл покрутил головой и снова рассмеялся.

— Ты чего смеешься? — с недоумением спросил Ратиша. — Буря на Нево-озере — дело очень опасное.

— Да вот я подумал, а могут ли у богини появиться дети от смертного? — спросил Гостомысл.

— Да кто его знает? Они же боги, — Ратиша снова почесал затылок. — Впрочем, и у богов имеются дети, правда, не говорится, кто их отцы. Но у греков есть былина, что один из их богов — Геракл, был сыном главного их бога Зевса от земной женщины. Он совершил немало подвигов, за что и был произведен в боги. Но чтобы у богини был ребенок от смертного, я не слышал.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Гостомысл.

— Мой отец ходил с купцами к грекам, там и наслушался. Да и книги привозил, — сказал Ратиша.

— Ты знаешь по-гречески? — спросил Гостомысл.

— Знаю. И по-свейски знаю, — сказал Ратиша.

— Я тоже знаю, — сказал Гостомысл и поинтересовался: — А по-датски умеешь?

— Зачем? — спросил Ратиша.

— Язык врагов надо знать, — сказал Гостомысл.

— Ага. Ну, понадобится — выучим, — сказал Ратиша.

Глава 40

Лодка причалила к берегу, когда тучи затянули все небо, и из них начала сочиться дождевая влага.

Подхватив оружие и прикрывая головы плащами, Гостомысл и Ратиша быстро пошли в город. Молодые дружинники остались разгружать лодку.

Дежуривший у ворот на княжеский двор дружинник, увидев Гостомысла, облегченно воскликнул:

— Хвала богам, наконец-то ты, княжич, нашелся!

Гостомыслу не понравился тон голоса, которым он говорил: в нем чувствовались неприятности... большие.

— Что случилось?! Разбойники опять идут на нас? — быстро спросил он.

Дружинник покачал головой и участливо сказал:

— Нет, княжич, дело совсем плохое — твой отец при смерти!

— Как — при смерти? — недоверчиво воскликнул Гостомысл.

— Он умирает. Он не умер только потому, что ждет тебя, — сказал дружинник.

— Но ведь он вечером был здоров. Что случилось утром? — проговорил Гостомысл и, не дожидаясь ответа, бросился во дворец.

В коридорах дворца было необычно много людей, они небольшими кучками стояли у стен с мрачными лицами. Заметив Гостомысла, горестно закачали головами.

Это еще больше встревожило княжича.

Отца он нашел в его спальне. Отец лежал, в постели.

На лавках у стен сидели самые близкие бояре с угрюмым видом и тихо перешептывались.

Гостомысл подошел к кровати и увидел, что у отца почернело и опухло лицо, глаза закрыты, губы растрескались и покрылись белым налетом. Он почти не дышал.

Гостомыслу пришла в голову мысль, что отец умер, и его сердце холодной змеей охватил страх, — он вдруг понял, что если отец умрет, то он должен будет занять княжеское место.

До сегодняшнего дня Гостомысл был за широкой спиной отца. Отец решал все. Остальным, в том числе и Гостомыслу, оставалось только исполнять его волю.

Отец казался ему богом, мудрым и непогрешимым. И даже если он совершал что-то, что ставило их в тяжелое положение, то и это казалось глубоко тайным планом, суть которого обычным людям понять было непостижимо.

Гостомысл представил в уме, как ему придется принимать решения, и от этого по его телу прошла дрожь.

«Нет, я не готов стать князем. Если отец умрет, то я неминуемо погибну», — подумал Гостомысл.

Конечно, когда-либо ему придется занять место отца, но это казалось ему далеким; таким далеким, что почти невозможным.

От этих страшных мыслей глаза мальчика стали наполняться слезами, судорога сжала горло петлей-удавкой, и ему нестерпимо захотелось уснуть, чтобы никогда не проснуться: тогда не будет никаких проблем.