Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 1 Страница 44

— Кто разорил-то? — выкрикивает издали сержант.

Гвардейцы хохочут.

— Игемон разорил, султан турецкий, — кланяется монах, подставляя кружку; лицо его строго, в умных глазах злые огоньки. — Землю от нас отобрали, мужиков отобрали… И довелось нам, Христа ради, по миру скитаться. Жертвуйте, рабы божии.

Огородник ткнул мясника в бок: «Слыхал?» А гвардейцы закричали:

— Не голштинский ли султан-то это был?

— Сами знаете кто, детушки. Чего меня, мниха старого, во грех вводите. Царь православный сие учинил. Вот кто, — зашептал старик, прикрывая ладошкой рот. — Бают, попов всех обрить приказал, бают, иконы приказал из церквей повынести… Ох, грехи, грехи тяжкие. Молитесь, братия, богу, стойте за веру православную… С нами бог…

— А чего ж государыня-то смотрит, Екатерина-то Алексеевна? — громко говорит, подымаясь, купеческой складки бородатый дядя, на румяных щеках улыбчивые ямочки. — Пошто матушка-царица окорот супругу своему не делает?

Пошто на лютеранство веру нашу православную рушить дозволяет?

— Да здравствует государыня Екатерина! — орут гвардейские солдаты.

— Да здравствует Екатерина! — подхватывает весь трактир.

Барышников резко стучит ножом в медный поднос: «Тихо, тихо, тихо!» — выскакивает из-за стойки, испуганно взывает:

— Господа посетители!..

Нельзя шуметь… Хоша с полицией мы в мире и полиции здесь духу нет (все весело с благодарностью смеются), одначе упреждаю, дорогие гости, чтобы душевредных опасных слов у меня ни-ни… Отец Паисий, ступай с богом, иди, иди, откуль пришел, — и вразвалку продвигается меж столами к мяснику.

Час поздний. Белая ночь затмилась. В трактире посерело. Мальчишки зажигают свечи. На улице гармошка, песни, визг.

— А-а, Барышников, садись, дружок! — восклицает мясник Хряпов и шепчет:

— Вот, брат, какой шум у тебя. Да и по другим кабакам не мене. Ну, не ко двору царь и не ко двору, как черная корова…

— Тш-ш-ш… — грозит Барышников. — Молчок, старичок, старушка денежку даст, — и хочет идти дальше.

— Слышь-ка, Барышников, — схватил его за руку мясник. — Врут ли, нет ли, быдто ты семь бочонков золота себе с войны привез?

— Брось, брось… Как тебе охота такие враки слушать, — и кричит по-злому:

— Иди, иди, отец Паисий, не проедайся тут!

Паисий в дверь, а из двери, с улицы, звеня шпорами, быстро входят два великана в преображенских времен Петра I офицерских мундирах, лица скрыты черными масками, кружева приспущены до бритых подбородков, в прорезы сверкают веселые глаза. Враз все смолкло.

— Помогай бог гулять, жители! — громко произносит один из великанов.

По трактиру гул ответных приветствий и путаный шепот:

— Кто такие, кто такие?

— Целовальник! — басисто кричит второй великан. — На каждый стол по две кварты пива за наш счет.

Загремела посуда. Ввалился с улиц хор плясунов и песенников — гвардейцы и артиллеристы, все вполпьяна.

— Гвардия, песню! Целовальник! Двери на запор… Пляши, ребята! — командуют великаны, прихлопывая в ладоши, выбрякивая шпорами.

Два десятка только что вошедших красавцев-богатырей, наскоро хватив по чарке и подбоченившись, дружно грянули отборными голосами залихватскую:

При долинушке калинушка стоит,На калине соловей-птица сидит,Горьку ягодку калинушку клюет,Он малиною закусывает.

Быстро раздвинули столы, и четверо гвардейцев бросились в дробный пляс. Тут все сорвалось и закрутилось: песня, топот, сопелки, дудки. По трактиру ветерки пошли, молодые голоса рвут песню с гиком, с присвистом, звенит в ушах, звякают стекла, взмигивают, стелются плашмя хвостатые огоньки свечей. Гости прихлынули вплотную к плясунам. Довольные лица улыбаются, хмельные глаза горят. Крики:

— Пуще! Пуще… А ну, гвардия, надбавь!..

— Веселись, гвардия! — все покрывает громовой голос великана. — В Данию не ходить! Ружья не отдавать! Государыню беречь! Государыня в опасности…

— Ур-ра! — орет гвардия и гости. — А что государыня? Жива ли, здорова ли?

— Жива, здорова, — великан швыряет на стол гвардейцам пригоршни серебряных рублей. — Лови, ребята! На завтрашнюю гулянку… А ну! — Он призывно взмахивает рукой в замшевой перчатке, и сотня гвардейских глоток прогремела:

— Ур-ра Екатерине Алексеевне!!! Защитим матушку!

— Ур-ра!!! Ура!..

Оба великана резко схлопали в ладоши:

— Гвардейцы, по казармам!

Солдаты послушно повалили вон. За ними — великаны. Один из них, Алексей Орлов, схватил Барышникова за плечо, встряхнул — рубаха лопнула:

— Полиции и подозрительных нет?

— Клянусь богом, вашскородие! — задыхаясь от боли, крикливо прогнусил Барышников. — Все гости лично мне знакомые. Все до единого… Чужим впуску нет. А полиция взаперти сидит, вашскородие, водку хлещет…

— Помни, Барышников… Чуть чего, пополам перерублю, — не на шутку пригрозил Орлов.

Великаны вскочили на верховых коней и умчались. По улицам несло чадом от дымящихся плошек.

— Кто такие, кто такие? — шумели взбудораженные гости. — Эй, хозяин!.. Не Орловы ли? Один, кажись, Пассек, спинища — во…

— Бросьте, бросьте, — разминая плечо, затекшее от железной хватки великана, успокаивал гостей хозяин. — Какие, к свиньям, Орловы… Очумели, что ли, вы… Это замашкированные солдаты, два денщика. Я их знаю.

Не попадая зуб на зуб, хозяин пальцем поманил мальчишку:

— Степка, загляни в окно с улицы, какова полиция.

— Глядел, дяденька… Все пьяные на полу лежат.

— Гаси огни. Эй, господа гости!.. Просим оставить заведение.

Третий час ночи. По небосводу течет новая заря. На улицах, средь дороги, под воротами валяются пьяные. В будках дремлют караульные. Рыбачьи челны и рябики бороздят озаренные невские воды. Белая ночь гаснет, зачинается предутрие. В домах тишина. Город спит.

Но Екатерина бодрствует.

Тотчас после бранного, прогремевшего на всю Европу слова «дура» оскорбленная Екатерина заперлась в своем кабинете. Сдерживая громкие стоны, она выкрикивала: «Боже мой, какая я несчастная… Гришенька, Гриша, где ты?..» — заламывала руки, валилась на диван, рыдала. Но взвинченные чувства вскоре подчинились разуму. Слово «дура» только обижало Екатерину, а вот гнусный приказ царя пугал и подавлял ее. Если сегодня отменен приказ об аресте Екатерины, то завтра он может быть исполнен. Екатерина теперь ясно видела, что под ее ногами разверзается земля, что ее личная жизнь и судьба империи в опасности, что время действия наступило.

«Будь мудра, будь мужественна и осторожна», — внушает она самой себе.

Мозг ее горит. Воображение рисует картины наплывающих событий. Екатерина мысленно сочиняет манифесты, указы, воззвания. К великой досаде, она плохо еще владеет русским языком. Она поручит сие дело Гришеньке, но свет-Гришенька тоже не горазд до бумаг высокого штиля. Она укажет начертать манифест Волкову совместно с Никитой Паниным: «Божьею милостью мы, императрица и самодержица всероссийская Екатерина Вторая» и прочая и прочая.

Но как поймать презренного Петра и куда запрятать? Ей припоминается широкоплечий и хмурый, всей душой преданный ей Пассек. Не так давно он упал к ее ногам и воскликнул: «Ваше величество, супруг ваш с ненавистной вам персоной женского рода чинит пешком променад к домику Петра Великого.

Мать-государыня, повели, и я среди бела дня при всей гвардии насмерть поражу врага твоего!» Екатерина ответила ему: «Господин капитан гвардии!

Не уподобляйте себя римскому заговорщику. И не тщитесь забрызгать меня кровью. Сей несчастный Дон-Кихот унизит себя сам своими несуразными делами и, унизив, упадет».

А с кем же предстоит Екатерине иметь дело? Сенат, духовенство, высшее дворянство, гвардия, войско, Гришенька. Но Никита Панин мнит заменить Петра малолетним наследником Павлом, а ее, Екатерину, сделать регентшей.

Даже намекал о конституции. Ни-ког-да этого не будет! Оставьте, сеньор Панин, свои политические бредни. Нет, нет, Екатерина властна взять в свои руки полные самодержавные права. Она добудет их! Братья Орловы «со товарищи» принесли Екатерине рыцарскую клятву возвести ее на всероссийский трон.

…Курчавая болонка, спавшая на козетке, вдруг пробудилась, насторожила уши и звонко залилась. По деревянной мостовой мерный лязг копыт. Какая-то сила бросила Екатерину к окну. «Не он ли?» Два всадника, почтительно приподняв шляпы и повернув закрытые черными масками лица в сторону дворца, проехали неспешной рысью. Один из них, увидав в окне Екатерину, весь подобрался, приосанился, чуть поотстал от товарища, приподнял с лица маску и послал своей даме едва приметный, но полный изящества воздушный поцелуй.

Сердце Екатерины сладостно замерло, улыбнувшиеся губы прошептали:

«Гришенька… Душа моя».

Торжества продолжались на второй и на третий день. Днем народные увеселения, ночью балы, гульба, фейерверки. По городу слонялись кучками пьяные гвардейцы, почти открыто поносили русские порядки и царя. Всюду рыскали какие-то подозрительные люди, распускали слухи, что крымский хан стоит на границе, ждет, когда войска будут выведены в Данию, тогда хан набросится на Россию; что во многих губерниях восстали против бар мужики; что монастырские крестьяне сбегаются толпами со всех сторон и не повинуются новому указу об отобрании их от монастырей.