Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм Страница 44

Иконостас Шверина напоминал иконостас Растрелли в Андреевском соборе, но это было его достоинством, а не недостатком. Резчик-сницар получил от монастыря грандиозную сумму в четыреста рублей (пара лучших рабочих волов серой украинской породы стоила всего три рубля).

Воспоминание о задумчивом и каком-то оматериализованном взгляде цесаревича заставляло Бенкендорфа поверить в петербургскую повесть, которую не впервые слушал сейчас.

— Я был сначала изумлен этой встречей, — продолжал цесаревич, — затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к которому прикасался незнакомец.

У герцога де Линя невольно вырвалось:

— Когда Гамлет явился на свидание с призраком отца, он заметил: «Как воздух щиплется: большой мороз», а друг Горацио ему вторил: «Жестокий и кусающийся воздух».

Однако цесаревич не обратил внимания на многозначительную реплику.

— Я почувствовал охватившую меня всего дрожь и, обернувшись к Куракину, сказал:

«Мы имеем странного спутника!»

«Какого спутника?» — спросил он.

«Вот того, который идет у меня слева и который, как мне кажется, производит достаточный шум».

Куракин в изумлении раскрыл глаза и уверил меня, что никого нет с левой стороны.

«Как?! Ты не видишь человека в плаще, идущего с левой стороны, вот между стеной и мною?»

«Ваше высочество, вы сами соприкасаетесь со стеной и мною, и нет места для другого лица между вами и стеной».

— Я протянул руку, — и цесаревич поднялся из-за стола и действительно протянул руку, как слепец, — и впрямь почувствовал камень. Но все-таки человек был тут и продолжал идти со мною в ногу, причем шаги его издавали по-прежнему звук, подобный удару молота.

Бенкендорф хорошо знал эту манеру цесаревича — протягивать руку и как бы ощупывать что-то в воздухе. Он делал такой жест, правда, редко и в минуты крайнего душевного возбуждения.

— Я стал рассматривать его внимательно, — продолжил цесаревич, — и заметил из-под упомянутой мной шляпы особенной формы такой блестящий взгляд, какого не видел ни прежде, ни после. Взгляд его, обращенный ко мне, очаровывал меня; я не мог избегнуть действия его лучей. «Ах, — сказал я Куракину, — не могу передать, что я чувствую, но что-то странное».

Цесаревич часто высказывался подобным образом. Недавно в Киеве после посещения Михайловского и Софиевского монастырей они отправились крещатицким взвозом на Подол, где у Триумфальных ворот гостей встречал войт и граждане с хлебом и солью. После службы во Флоровском монастыре и теплой беседы с монахинями из лучших фамилий империи все отправились ужинать в магистрат. Едва стемнело, как вспыхнула иллюминация. Вверху под короной изображалось вензелевое имя императрицы, чуть ниже по сторонам имена великой княгини и цесаревича, еще ниже и посередине пиротехник вывел: Александр и Константин. Под этим пылающим великолепием рисовалось внутреннее убранство храма с жертвенником, а на нем тринадцать горящих сердец — по числу чинов, присутствующих на ужине в магистрате.

Цесаревич долго смотрел на картину, созданную искусным мастером, и потом промолвил, но так, чтобы никто, кроме великой княгини и Тилли, не мог услышать:

«Когда я вижу наши имена рядом — Павел и Мария, — меня охватывает какое-то тревожное чувство. Я многое бы отдал за то, чтобы здесь сияло имя только моего отца, а не матери».

Цесаревич протянул руку и указательным пальцем в воздухе вывел вензельную букву — начальную его имени и имени отца.

Два памятника

— Я дрожал не от страха, а от холода, — поежился цесаревич, сел вновь за стол и выпил бокал вина. — Какое-то непонятное чувство постепенно охватывало меня… — Опять это необъяснимое чувство! — И проникало в сердце. Кровь застывала в жилах. Вдруг глухой и грустный голос раздался из-под плаща, закрывавшего рот моего спутника, и назвал меня моим именем:

«Павел!»

Я невольно отвечал, подстрекаемый какой-то неведомой силой:

«Что тебе нужно?»

«Павел!» — повторил он. На этот раз голос имел ласковый, но еще более грустный оттенок. Я ничего не отвечал и ждал; он снова назвал меня по имени, а затем вдруг остановился. Я вынужден был сделать то же самое.

«Павел, бедный Павел, бедный князь!»

Я обратился к Куракину, который также остановился.

Бенкендорф посмотрел на Куракина. Скептическая улыбка застыла на полном красивом лице князя. Но он не вмешался в рассказ цесаревича.

«Слышишь?» — сказал я ему.

«Ничего, ваше высочество, решительно ничего. А вы?»

Что касается до меня, то я слышал; этот плачевный голос еще раздавался в моих ушах.

— Голос призрака?! — не то поинтересовался, не то уточнил герцог де Линь.

Цесаревич не ответил.

— Я сделал отчаянное усилие над собою, — продолжил он свою повесть с каким-то особенным выражением на лице, — и спросил таинственного: кто он и чего он от меня желает.

«Бедный Павел! Кто я? Я тот, кто принимает в тебе участие. Чего я желаю? Я желаю, чтобы ты не очень привязывался к этому миру, потому что ты не останешься в нем долго…»

Так вот почему цесаревич не хотел, чтобы великая княгиня узнала подробности невероятного происшествия на улицах Санкт-Петербурга! Пророчество дурно подействовало бы на нее.

«Живи как следует, — продолжил монолог таинственный незнакомец, — если желаешь умереть спокойно, и не презирай укоров совести: это величайшая мука для великой души…»

Желание и завет призрака надо привести на языке оригинала, чтобы не допустить ни малейшего произвольного толкования. А верить или не верить — дело каждой души.

Вот французский текст: «Je veux que tu ne t’attaches pas trop a ce monde, comme tu n’y resterds pas long temps. Vis en juste, situ desire mourrir en paix etne me prise pas les remords: c’est le supplice le plus posgnant des grandes ames».

— Он пошел снова, — и цесаревич будто набрался свежих сил для продолжения повести, — глядя на меня тем же проницательным взором, который как бы отделялся от его головы. И как прежде я был должен остановиться, следуя его примеру, так и теперь я вынужден был следовать за ним. Он перестал говорить, и я не чувствовал потребности обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что теперь он давал направление нашему пути, это продолжалось еще более часу, в молчании, и я не могу вспомнить, по каким местам мы проходили. Куракин и слуги удивлялись.

— Посмотрите на него, — прервался цесаревич, указывая на Куракина, — он улыбается, он все еще воображает, что все это я видел во сне. Наконец мы подошли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец прямо подошел к одному месту этой площади, к которому я, конечно, последовал за ним, и там он снова остановился.

«Павел, прощай, ты меня снова увидишь здесь и еще в другом месте».

Вот пророческие слова незнакомца на языке оригинала:

— Paul… — повторил герцог де Линь. — Это почти дословно совпадает с шекспировским: «Но теперь прощай! Уже светляк предвозвещает утро и гасит свой ненужный огонек. Прощай, прощай! И помни обо мне!»

— Ничего удивительного, — сказала взволнованная до глубины души Lane. — Все призраки ведут себя одинаково. Они молят нас, живых, чтобы о них не забывали. Это так естественно.

Цесаревич благодарно ей улыбнулся.

— Затем его шляпа сама собой приподнялась, как будто бы он прикоснулся к ней; тогда мне удалось свободно разглядеть лицо. Я невольно отодвинулся, увидев орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку прадеда Петра Великого. Ранее чем я пришел в себя от удивления и страха, он уже исчез. На этом самом месте императрица сооружает знаменитый памятник, который изображает царя Петра на коне и вскоре сделается удивлением всей Европы. Громадная гранитная скала образует основание этого памятника. Не я указал матери на место, предугаданное заранее призраком. Мне страшно, что я боюсь…

Слова наследника великого престола о страхе звучали на языке оригинала так: «J’ai peur d’avoir paur…»

— …вопреки князю Куракину, который хочет меня уверить, что это был сон, виденный мною во время прогулки по улицам. Я сохранил воспоминание о малейшей подробности этого видения и продолжаю утверждать, что это было видение. Иной раз мне кажется, что все это совершается еще и сейчас передо мною. Я возвратился во дворец изнеможенный, как бы после долгого пути, и с буквально отмороженным левым боком. Потребовалось несколько часов времени, чтобы отогреть меня в теплой постели, прикрытого одеялами. Надеюсь, что рассказ мой обстоятелен и что я недаром задержал вас.

— Знаете ли вы, ваше высочество, что эта история значит? — спросил герцог де Линь.

— Она значит, что я умру в молодых летах.

Дословно он выразился: «J’ai mourai jeune». И действительно, он погиб в сорок семь лет, а предрекал, что проживет на свете сорок пять! При подобных обстоятельствах ошибка несущественная.