Владимир Возовиков - Поле Куликово Страница 45

- Неслухи окаянные! Што надумали - против воли отца!

- Этих защити - завтра свои на шею сядут!

- Без венца станут жить, аки свиньи в скверне валяться.

- В подолах начнут приносить!

- А чего ждать от колдуньиной дочки да этого сураза?

- Пороть обоих!.. Аришку - в дом церковный!

Юрко вздернул голову. Прямо перед собой увидел набеленное лицо, соболиные брови и пылающие зеленым светом глаза старостиной жены, убранной в свадебный венец. Она не отрывала взгляда от склоненной Аринки. "Будто ястребиха над курочкой…" Опуская голову, успел заметить в дальнем конце стола испуганные глаза матери… Ропот нарастал, и Юрку казалось - вот-вот на него посыплются удары хмельных мужиков и баб. Были тут парни, Аринкины воздыхатели, - эти постараются. Краешком глаза видел, как пробивается к ним рыжий детина - тот, которого Аривка окрестила Драным петухом. Этот в свалке может нож сунуть в бок или огреет кистенем. Но тотчас рядом возник Сенька, стал за Юрковой спиной. В углу злорадно верещали девки…

- Бабоньки! Мужики! - звенящий голос Меланьи прорезал шум. - Аль не христиане мы? Аль молодыми никогда не были? Что ж это делается? Фролушка, скажи ты им…

Ропот покатился на убыль, а девки вдруг загалдели, наперебой жалея осуждаемых, - спохватились, что надо радоваться: опасная соперница хочет идти за парня, который и женихом-то на селе не считался.

- Тихо, сороки! - принаряженный в расшитую рубаху, подпоясанный алым кушаком, староста вырос над столом, и был он на удивление красив; наверное, многие женщины лишь теперь с сожалением заметили это. - Што я скажу, православные? Не мне их судить - какой судья жених? А свое выскажу. Понять их можно, коли родитель зверь и силком выдает девку за постылого. Оправдать же трудно. Право родительское свято и не нами писано. Без него все прахом пойдет. А побежали они не в лес темный, не в скит разбойный, не в Литву, не в татары - к вам пришли, к батюшке вот, ко мне, старосте, - правды и защиты пришли искать открыто, уж тем они чисты и любы мне. Так, может, сумеем без розог в их беде разобраться да вразумить - и дочь, и отца, и Юрка тож?

- Ить верно! - громко выкрикнул Филька Кувырь, который только что требовал сечь Юрка и забить в колодки. - Ай, мудер ты, староста Фрол, Пестун наш ласковай! Дай поцалую тя хучь в бороду! - Он полез к старосте, но жена дернула сзади, и Кувырь едва не растянулся на полу, вызвав громкий смех.

- Твое слово, батюшка, - староста оборотился к попу, и люди сразу замолчали: в делах семейных решающее слово - за попом.

Тот неторопливо поднялся, тронул медный крест на груди, пристально глядя на виновников смуты, тихим голосом приказал:

- Встаньте, дети мои, и подойдите ближе.

Парень и девица послушно поднялись с колен, одновременно шагнули к столу. Сзади зашептали:

- Глянь, спина-то…

- Хочь бы наготу прикрыла, бессовестная.

- Кака там нагота - рубцы кровавы!

- Спасибо ишшо не убил, зверюга.

- Он-то, Роман, может. Половчан чертов!

- Каб твоя Феклуша крутнула, как бы ты-то озверел?

- Не греши - чиста девка. И Феклу не трожь, а то звездану!..

- Тихо, батюшка говорит.

Попик повел очами вбок, так же негромко спросил:

- Матушка Юрка, прихожанка Агафья, здесь ли?

- Здесь, батюшка, здесь. - Агафья встала, отбила поклон.

- Што скажешь, Агаша, о деле сем?

- Да што, батюшка, тут скажешь? Коли сыну моему девица по сердцу, рази стану я неволить его? - Мать защищала Юрка, мать даже не обмолвилась, что сын ни о чем ее и не спросил.

- Так, с этой стороны чист Юрко Сапожник. Виноват же он пред отцом, чью дочь увел из дому, крепко виноват и грешен.

- Грешен, батюшка, грешен, - загудели голоса.

- Крепко грешен Юрко Сапожник, - возвысил голос священник, - в том же пусть никто не усомнится! Но еще молод он, от молодости невольный грех его, а нет такого греха невольного, коего не принял бы господь на сердечном покаянии.

Попик сделал долгую паузу, острым взглядом обвел лица трезвеющих прихожан.

- Прежде чем Юрка судить, послушайте, дети мои, какое слово привез мне гонец московский. Слово то ко всем слугам господним, ко всему люду православному - от нашего пастыря святого, игумена Троицкого монастыря Сергия Радонежского. К заутрене готовил его, но случай велит сказать ныне.

Люди качнулись к священнику, и так тихо стало, что даже мышь, видно с вечера забившаяся в пазу под потолком, высунулась, потом стреканула по бревенчатой стене на пол… Не только в Московской - во всей русской земле не было в ту пору слова более авторитетного, нежели слово Сергия Радонежского, отрекшегося от жизни боярской ради православной веры, соединяющей сердца и княжества в единый народ, своими трудами, в суровых лишениях создавшего обитель в лесной глуши, установившего в ней порядок невиданный, когда монастырские братья владеют имуществом сообща и трудятся на равных, не спрашивая - из бояр ты пришел в монахи или из холопов. Не было православного, не мечтавшего посетить Троицу, этот русский Иерусалим. Москва еще становилась столицей в сознании народа, а Троица уже стала столицей для верующих.

- …Так слушайте, дети мои, слово святого Сергия…

Попик помолчал, глядя поверх голов слушателей, заговорил размеренным голосом:

- "Встретил я на площади града стольного стражей, что вывели на позор душегубов, по праву осужденных, кнутами битых, обреченных на муки вечные как на этом, так и на том свете. Печатью каиновой были мечены их лица угрюмые, а глаза злобные, ненавистные каждого встречного заели бы. Жалок и страшен человек, богом проклятый, людьми отвергнутый. Благословить сих падших рука не поднималась, будто камнем тяжким ее оковали…

Слушатели тихо вздыхали, качали головами, поеживались, вспоминая, видимо, свои прегрешения, вольные и невольные. В какую же страшную пучину может толкнуть человека злонравие!

- …А спешил я во храм - помолиться за избавление земли русской, народа православного от грозной беды, что от степей половецких надвигается тучей. Так и прошел бы, стесненный душевным холодом, мимо отверженных, но в тот самый миг блеснуло в небе, и над градом стольным раскатился глас, далекому грому подобный: "Отче Сергие, вот люди несчастные, коим дан лишь единый путь возврата к престолу господню. Укажи им путь божией милости". Тотчас будто руку мне расковали, осенил себя знамением крестным и на коленях вопросил небо: "Светлый посланец, с радостью исполню я волю Спасителя нашего. Укажи лишь и мне тот путь…"

Мужики и бабы начали торопливо креститься.

- …Народ видел свет в небе, слышал глас небесный и вопрос мой, народ со мной молился и ждал ответа. И колодники молились о милости господней. Когда же снова возгремел глас небесного мужа, каждое слово его будто огненным уставом вписалось мне в память: "Тот путь - чрез битву кровавую с царем нечестивым Мамаем, с ордой его бесчеловечной, народами ненавидимой…" Отгремел глас далекий, и тогда вопросил я несчастных: хотят ли кровью, своей и вражеской, отмыть грехи великие пред господом и людьми? Осветились лица угрюмые, пролились из глаз чистые слезы, и все двенадцать колодников молили во прахе поставить их ратниками в ополчение. Так в войске великого князя прибыло бесстрашных воев…

Голос попа дрогнул, слеза блеснула в очах, проникающим в самую душу словом он продолжал:

- Была среди осужденных жена падшая, нераскаявшаяся грешница, ради полюбовника отравившая мужа и дитя свое…

- Свят, свят, свят! - зашептали бабы, истово крестясь.

- …Подползла она ко мне на коленях, протянула изможденные руки, окованные цепью железной, и стала просить в слезах: "Отче Сергие, ничего у меня не осталось, и жизнь моя постылая никому не нужна, разве лишь палачу? Так возьми эту железную цепь, отдай кузнецу - пусть он скует копье на врагов христианских. А меня пусть удавят, чтоб не тратить на преступницу ни железа, ни хлеба, ни воды и стражу при мне не держать". Тряхнула она руками слабыми, и расскочилась цепь кованая - будто разрубили ее сталью булатной. Стоял народ изумленный, я же поднял ту цепь из пыли дорожной, поцеловал со слезами и отвечал горемыке: "Спасибо тебе, дочь моя злосчастная, за дар этот. Послужит и он святому делу". Тогда осветился лик ее измученный и страшный, и понял я: для нее тоже открылась тропинка к богу и к людям. Велел ей постричься, принять схиму, и как случится битва, собирать сирот неприкаянных, спасать от гибели, растить силу для русской земли. И будет каждый пригретый ею ребенок шагом ко спасению…"

Ревели бабы, смущенно сопели мужики.

- Велик господь милостью, коли и таких прощает.

- Слава ему за то; может, и наших деток в несчастье кто призрит…

- Сергию слава, эко счастье - есть на Руси такой угодник.

- Нужен, стал быть, коли есть.

Попик отвердел голосом:

- Передал еще нам Сергий такое слово: кто сложит голову за веру православную, за русскую землю - чистым предстанет у престола всевышнего судьи. Кто исполчится на ворога со всей отвагой сердца и живым выйдет из битвы - тот начнет жить как бы заново: все грехи прощает ему церковь православная. Тому же, кто сам пойти на битву не может, но поделится с русским войском добром, нажитым трудами, трижды тридцать грехов отпускается…