Марк Твен - Жанна дАрк Страница 45

Дело в том, что совет приказал запереть Бургундские ворота, приставив к ним значительный отряд под начальством очень дюжего воина, Рауля де Гокура, орлеанского бальи; ему было приказано воспрепятствовать Жанне выехать и предпринять нападение на Турелли; этот позорный поступок и повергнул город в отчаяние и печаль. Но теперь настроение это рассеялось. Они верили, что Жанна сумеет справиться с советом, – и они были правы.

Когда мы подъехали к воротам, Жанна приказала Гокуру отворить их и пропустить ее.

Он возразил, что не может сделать этого, потому что получил приказ от совета, и приказ строго определенный. Жанна сказала:

– Только власть короля выше моей. Если у вас есть приказ короля, то извольте его представить.

– Я не говорю, что у меня есть королевский приказ, генерал.

– Тогда пропустите меня, иначе вам придется взять на себя ответственность.

Он начал оспаривать ее требование, потому что он, как и вся остальная шайка, всегда был готов сражаться на словах, а не на деле. Однако Жанна прервала его на полуслове, кратко скомандовав:

– В атаку!

Дружно устремившись вперед, мы быстро исполнили все, что нужно. Забавно было видеть изумление бальи. Он не привык к такой незатейливой расторопности. Впоследствии он говорил, что его перебили на середине фразы – на середине довода, которым он доказал бы, что действительно ему нельзя пропустить Жанну, – и на этот довод Жанна не сумела бы ничего ответить.

– Тем не менее она, кажется, ответила, – возразил на это собеседник бальи.

Молодцевато проскочили мы через ворота и шумели изрядно – было над чем похохотать; и вскоре наш авангард, переправившись через реку, подходил к Туреллям.

Сначала нам надо было взять вспомогательное укрепление, так называемый «бульвар», – другого имени ему не было; не выполнив этого, нельзя было напасть на главную бастилию. Задняя часть укрепления сообщалась с бастилией посредством подъемного моста, перекинутого через быстрый и глубокий приток Луары. Бульвар был прочно сооружен, и Дюнуа сомневался, хватит ли у нас сил взять его. Но Жанна была чужда подобных сомнений. Все утро она обстреливала бульвар из орудий, а около полудня приказала наступать и сама повела атаку.

Сквозь дым и тучи от метательных снарядов мы бросились в ров, а Жанна, ободряя солдат восклицаниями, начала взбираться по штурмовой лестнице; вот тут-то и случилось то несчастье, о котором мы знали заранее: железное острие, пущенное из арбалета, вонзилось ей в шею, около плеча, пронзив насквозь ее кольчугу. Когда она почувствовала острую боль и увидела струю крови, залившую ей грудь, то она испугалась, бедняжка, и, упав на землю, принялась горько плакать.

Англичане возликовали, и их отряд хлынул вниз, чтобы взять Жанну; на несколько минут борьба двух войск вся сосредоточилась на этом месте. Не на живот, а на смерть сражались англичане и французы над ее телом: ведь для тех и других она была все равно, что Франция; кто завоевал бы Францию и оставил бы ее за собою навеки. На этом маленьком клочке земли в течение десяти минут решалась и была решена окончательно судьба Франции.

Если бы англичане взяли тогда Жанну в плен, то Карл VII обратился бы в бегство, договор, заключенный в Труа, не был бы расторгнут, и Франция, и без того уже находившаяся во власти англичан, неоспоримо превратилась бы в английскую провинцию, чтобы остаться таковой до дня Страшного Суда. Тут ставкой служили народность и королевство, и на это дано было столько же времени, сколько нужно, чтобы сварить яйцо вкрутую. Во Франции то были самые знаменитые десять минут, какие были или будут когда-либо отмечены стрелкой часов. Если вам случится читать в исторических книгах о часах, о днях, о неделях, в течение коих решалась судьба какого-нибудь народа, то вспомните – и пусть при этой мысли быстрее забьется ваше французское сердце! – вспомните о тех десяти минутах, в продолжение которых Франция, иначе именуемая Жанной д\'Арк, лежала во рву, истекая кровью, между тем как два народа сражались за обладание ею.

Не забудьте и о Карлике. Он стоял над ней и работал за шестерых. Обеими руками заносил он свой топор и, опуская его, неизменно произносил два слова: «За Францию!» – и шлем разлетался в куски, словно яичная скорлупа, а заключенная в нем голова, познав премудрость, навеки проникалась уважением к французам. Перед собой он нагромоздил целую траншею из закованных в железо мертвецов и продолжал сражаться, стоя за этими окопами. Наконец, когда победа осталась за нами, мы сплотились вокруг него, чтобы не подпустить врага. Он взбежал по лестнице, подхватив Жанну на руки, словно ребенка, и вынес ее за пределы сражения. Большая толпа последовала за ним, тревожась, так как Жанна была с ног до головы залита кровью – не только своей, но и кровью англичан: ведь тела убитых падали прямо на нее и обагряли ее алым потоком жизни.

Железная стрела все еще не была вынута из раны; по словам иных, она торчала сзади, у плеча. Возможно… я не мог смотреть и не пытался. Стрелу вытащили, и снова бедная Жанна закричала от боли. Иные говорили, что она сама вытащила стрелу, так как все отказывались сделать это, не смея причинить Жанне боль. На этот счет мне ничего неизвестно; знаю только, что стрела была извлечена и что рану, смазав мягчительным маслом, тщательно перевязали.

Жанна, ослабевшая, страждущая, лежала на траве несколько часов подряд, но все время настаивала, чтобы битва продолжалась. Мы старались, но проку было мало, потому что только на ее глазах воины из трусов превращались в героев. Они были подобны Паладину: он, кажется, боялся собственной тени – я имею в виду время после полудня, когда тень его сильно удлинилась; а между тем, ободряемый взором Жанны, воодушевляемый ее великим мужеством, на что бы он не отважился? На все, что угодно, – могу сказать без преувеличения.

К вечеру Дюнуа решил уступить. Жанна услышала звуки труб.

– Как! – вскричала она. – Трубят отступление?

О своей ране она мгновенно забыла. Отменив приказ, она послала начальнику батареи другое распоряжение: приготовиться произвести подряд пять пушечных выстрелов. То был условный знак находившемуся на орлеанском берегу отряду Ла Гира, который, вопреки утверждению некоторых историков, не был с нами в течение дня. Было заранее решено дать этот знак, лишь только Жанна почувствует, что бульвар вот-вот перейдет в наши руки; и тогда отряд Ла Гира должен, подъехав по мосту, повести на Турелли контратаку.

Жанна, сев на лошадь, созвала свою свиту, и когда наши солдаты завидели ее приближение, то единодушный крик радости пронесся по их рядам, и они тотчас загорелись желанием возобновить наступление. Жанна подъехала как раз к тому месту окопов, где она получила рану, и, стоя под градом камней и стрел, приказала Паладину развернуть по ветру длинное знамя и следить, когда бахрома его коснется крепостной стены. Вот он сказал:

– Коснулась!

– Ну, значит, крепость наша! – сказала Жанна, обращаясь к смотревшим на эту сцену солдатам. – Трубить наступление! Ну – дружно, разом – вперед!

И ринулись вперед. Никогда не видать вам ничего подобного! Мы, как волна прибоя, вскарабкались по лестницам на стене – и крепость была в наших руках. Можно прожить тысячу лет и не дождаться такой стихийной картины. Мы, как дикие звери, сражались врукопашную: англичане были упрямы – ни одного из них нельзя было убедить иначе, как положив его на месте, – да и то он продолжал еще сомневаться; по крайней мере, в те времена так думали и утверждали многие.

Мы были так заняты работой, что и не слыхали пяти пушечных выстрелов, а между тем они были произведены тотчас после отдания Жанной приказа идти на приступ. И вот, пока мы тузили врага, а враг тузил нас, запасной отряд перешел через мост и напал на Турелли со стороны реки. К подъемному мосту, соединявшему Турелли с нашим бульваром, подвели горящую лодку, и когда теснимые нами англичане бросились на этот мост, чтобы соединиться со своими друзьями в Туреллях, то горящие балки не выдержали их тяжести и увлекли беглецов в реку вместе с их тяжеловесными латами. Горько было видеть храбрецов, погибающих такой смертью!

– Ах, да сжалится над ними Господь! – сказала Жанна, взглянув на эту ужасную картину. Она произнесла эти участливые слова и пролила эти милосердные слезы, хотя один из погибавших оскорбил ее бранными словом три дня назад, когда она послала ему предложение сдаться. То был их начальник, сэр Уильям Гласдэл, рыцарь отменно доблестный. Он с ног до головы был закован в стальную броню и, конечно, сразу пошел ко дну.

Наскоро сколотили мы временный мост и ворвались в последний оплот англичан, мешавший орлеанцам сноситься с друзьями и получать припасы. Солнце не успело еще скрыться за горизонтом, когда был завершен приснопамятный подвиг Жанны; знамя ее развевалось над стенами Туреллей – она положила конец осаде Орлеана!