Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский Страница 45

– Ишь ты, Илья Муромец, – сказал Иона, – благословил тя Господь дородностью. Бортничаете, чада мои, али медведя промышляете?

Прохожие, взглянув в колымагу и увидев духовных лиц, почтительно сняли шапки.

– Нетути, – ответил чернобородый, – мы из деревни своей, вот тут недалечко, к князьям Ряполовским идем…

Владыка метнул острый взгляд на прохожих, прервал чернобородого быстрым вопросом:

– Не на рать ли, чада мои, за князя великого?

Чернобородый замялся и оглянулся на своих, словно ожидая их указаний.

– Давно мы, отче, о том прослышали, – ответил за чернобородого старший из мужиков, испытующе поглядывая на владыку, и, выступив вперед, сам спросил в упор: – А ты, отче, благословишь ли на такую рать-то?

Владыка Иона улыбнулся и произнес громко и отчетливо:

– Да благословит вас Господь на святое дело, на рать за великого князя нашего Василия Васильевича. Да спасет и помилует его Господь!

– Аминь, – заключил диакон Алексий и, обратясь к прохожим, добавил: – Подходите к руке владыки.

Приняв благословение, мужики, радостные, двинулись дальше. Тронулась и колымага. Иона долго смотрел перед собой задумчивым, невидящим взглядом, но тихо улыбался. Потом, обратясь к диакону Алексию, молвил:

– Ежели сироты идут за князя великого, не усидеть Шемяке на Москве.

– Дай того, Господи! – воскликнул диакон.

Владыка помолчал немного и, обратясь к княжичам, заговорил шутливо:

– Примечайте, дети мои, какие речи сироты доржат. Старик-то, что меня пытал, мужик умной! Вишь, как он речь обернул, дабы нас к ответу принудить да вызнать, как мы о князе мыслим. У вас, на миру, говорят: «Не наша гребта попа каять – на то другой поп есть», а вот тут сироты самого митрополита покаяли… – Владыка тихо рассмеялся и добавил: – Вельми хитрый народ!

Только на пятые сутки, к обеду, расступились вдруг глухие леса сосновые, словно в сказке какой, по щучьему велению. Блеснув широкой полосой, более чем в двести саженей, заиграла легкой рябью на солнышке Волга-матушка. В глубине ж ее, у правого крутого берега, белыми пятнами дрожат отраженья высоких углицких церквей и звонниц, градских и монастырских, белокаменных стен и башен, а меж них сверкающими змейками скользят отблески золотых крестов и маковок.

– Дивен и красен град Углич! – воскликнул Иона, но, заметив монастырских работников, идущих от берега, где ладьи и плоты причалены, сказал строго всем своим спутникам: – Се идут перевозчики углицкие. Ни им, ни иным людям во граде никто из вас, чада мои, ни единым словом не обмолвитесь, кто аз и кто сии отроки. Говорите токмо, из Ростова едем ко святыням углицким. Мы же из колымаги не выйдем – пусть на плотах перевезут нас. – Потом, обратясь к диакону, добавил: – Ты, отец Алексий, руководи всем, а во град въехав, вели везти нас к собору Успения Пречистыя Богородицы, к настоятелю отцу Софронию, а телеги в Кириллов монастырь пусть едут. Ты сам сопроводи их.

Зашуршал сырой песок под колесами колымаги, запахло сильней речной сыростью. Княжичи с любопытством смотрели на реку, над которой с криками носились белые чайки с темными головками. Красивые птицы, то одна, то другая, словно замирали в воздухе на распластанных крыльях и, повертывая головками в разные стороны, зорко высматривали что-то в воде.

Загремел настил под колымагой, колеса, слегка подпрыгивая, вкатились, как на гать, на большой бревенчатый плот с длинным огромным веслом вместо руля.

Княжичи напугались, когда от тяжести коней и колымаги плот несколько погруз вглубь и вода заплескала у его обочин и меж бревен. Владыка же Иона и диакон, истово перекрестясь, сидели без всякой тревоги. Это успокоило княжичей. Иван высунулся из колымаги и смотрел, как правили два здоровых перевозчика, крепко держа руль сбоку плота. Иногда они далеко заносили отходящее под напором течения весло и, ставя на прежнее место, что есть силы упирались в него, чтобы оно точно стояло сбоку. Плот от этого шел наискось течению реки и подвигался медленно к противоположному берегу.

– Страшно, – тихо сказал брату Юрий, – лошади тоже боятся…

Иван взглянул на коней – те тревожно водили ушами и беспокойно переступали на бревнах с ноги на ногу, кося глазами на бурлящую воду вдоль обочин плота.

– Ничего, скоро вот берег, – не сразу ответил Иван, мысли его были совсем другим теперь заняты.

Непонятно ему многое, и думает он о сиротах, нищих и лихих людях. Сев на свое место, он нерешительно поглядывает на владыку, но не выдерживает и спрашивает:

– Отче, отколь люди лихие берутся? Пошто их лихими зовут?

Иона поднял удивленно брови и ответил резко:

– Сии люди – ленивцы, пияницы, дерзкие и буйные. Не труда они ищут, а, бесом прельщаемы, токмо о татьбе и разбое мыслят. Одно лихо людям творят, по то и лихими зовутся.

Иван помолчал, хмуря брови, и снова спросил:

– Бабка мне сказывала, нищие тоже ленивцы да пияницы, а вот они стихиры да «Лазаря» поют, и люди их поят и кормят…

– Ну и нищие всякие бывают, – усмехнувшись, молвил диакон Алексий. – Иные днем-то стихиры да «Лазаря» поют, а ночь придет – чужие кафтаны сымают да чужие сундуки проверяют!.. И нищие, и лихие люди, и скоморохи разные – все они из сирот да из беглых холопов, и все они тати и разбойники!..

– Пошто ж из дьяков, бояр и духовных нет татей и разбойников? – упрямо допрашивал Иван.

Иона горько усмехнулся и, к смущению молодого диакона, печально произнес:

– Есть тати, Иване, повсюду: и у духовных, и у бояр, и у купцов, и у служилых людей, и у всех прочих. Даже из князей есть такие разбойники и насильники, как лиходеи Шемяка и князь можайский, что бесов тешат и сатане служат…

– Прости, отче, – вмешался диакон Алексий, – от сих, про кого ты сказываешь, токмо самая малая толика лиходеев. Все же иные люди от нищих, холопов и сирот.

– Пошто ж ты, отче, мне говорил, – продолжал княжич Иван, – что князи без сирот ничего доброго не творят? А отец Алексий баил мне, что все лихие люди из сирот и холопов. Пошто же все они за тату на Шемяку идут?

Еще более подивился про себя княжичу Иона и, улыбнувшись радостно, ответил ему:

– Да благословит тя Господь, отроче милой! Верь ты, Иване, сиротам, ибо много их больше, чем всех прочих, и сиротами государство стоит! Всех они трудом своим кормят и воев дают против татар, ливонцев и немцев. Ведай, ежели от их и больше татей и разбойников, то сие от разоренья. Токмо глад и неволя на лихо ведут их.

Ткнулся плот в берег и так тряхнул колымагу, что Юрий упал со скамьи:

– Вот, благодаренье Богу, и прибыли, – произнес Иона, крестясь.

Глядя на него, перекрестились и княжичи.

Когда княжичи с владыкой Ионой, диаконом Алексием и протоиереем Софронием в сопровождении Васюка и Илейки вошли в темничную келью, в окна ее радостно врывалось яркими полосами весеннее солнышко. Словно золоченые, тускло поблескивали матовым отблеском каменные стены, а всякое узорочье на лавках, на столе и скамьях, куда доходил солнечный луч, пестрело и синими, и желтыми, и алыми, и зелеными вышивками с золотой бахромой.

Успели Ульянушка с Дуняхой кое-что захватить для обихода княжеского, да и после Константин Иванович сам и через отца Софрония государям доставил.

Увидев детей своих, княгиня Марья Ярославна уронила работу из рук и, побледнев, замерла вся, а слезы в глазах блестят. Потом вскочила на ноги, работу свою затоптав от поспешности, и приметил Иван, что живот у матуньки большой такой стал. Испугался он, но и подумать не успел, как вскрикнет тут матунька:

– Детоньки, детоньки милаи! Привел Господь, мои… – Зарыдала она, засмеялась, обнимая Ивана и Юрия.

Вдруг звонкий, знакомый всем голос зазвенел в келье, дрожа и тоже прерываясь от слез и радости:

– Благодарю тя, Христе Боже мой!.. Господи!.. О Иване, Иване!.. Где ты, надёжа моя?!

Иван бросился было к отцу, но тут же застыл на месте. Протягивая руки вперед, шаря ими кругом, шел к нему ощупью худой старик с седой головой, а вместо глаз у него – ямы, прикрытые впавшими внутрь веками с густыми пушистыми ресницами. Затрясся всем телом Юрий с испугу, бросившись к матери, а Иван понял все сразу.

– Тату мой, тату! – вскрикнул он хрипло, и поплыли мимо него стены келии, пол заколебался под ногами, потемнел, угасая, солнечный свет.

Очнулся он на коленях отца. Тот обнимал его и целовал, всхлипывая и повторяя:

– Сыночек мой, надежа моя…

Горячие слезы падали Ивану на лицо и бежали, скатываясь за воротник. Долго не решался Иван взглянуть на отца, но, отодвинувшись от него, весь содрогнулся от нестерпимого ужаса. Из глазных ям, меж крепко сомкнутых век, непрерывно выдавливались крупные слезы.

– Тату, тату, – срывающимся голосом, дрожа весь, закричал Иван, – где твои очи?..