Василий Ян - Том 4 Страница 45

— Надо ратных людей вызвать, — решил наконец Меренков. — Упустишь огонь — не потушишь! Надо бунт сразу в корне раздавить. Садись, отче, пиши грамоту воеводе в Серпухов. — Меренков достал из-за киота с иконами медную чернильницу, большое гусиное перо и бумажный свиток.

Феопомпий расправил на столе свиток, попробовал конец пера на ногте, обмакнул его в чернильницу, вытащил мертвую муху, стряхнул ее, вытер перо о длинные волосы, еще раз обмакнул и приготовился.

— Чего писать будем?

— Вот это все и напиши, что знаешь, про заваруху и проси выслать срочно рейтаров.

Феопомпий поерзал, покряхтел, подумал и наконец написал, старательно выводя титла [98] и завитки.

«В град Серпухов.

Великому господину нашему и воеводе Ивану Афанасьевичу Очкасову.

Твои, государь, холопишки сельца Веселые Пеньки, из поместья алексинцев Ивана, Яна да Гаврилы Семеновых детей Челюсткиных, приказчичка Андроска Филиппов сын Меренков да приказчичка Петька Исаин сын Кисленской челом бьют.

Ведомо тебе будет, господине, что пеньковские крестьяне своим воровским умыслом по научению татей и разбойных людей, а не по нашему, сирот твоих, ведому, забунтовали, заложили на дорогах засеки, господские овины с хлебом разграбили, поставили заставы с ослопьем, сиречь дубинами, и прочими человекоубийственными доспехами, никого не пропущают.

И потому сидим мы, сироты твои, в усадьбе сельца Веселые Пеньки, как в татарском полону, ни ходу, ни выходу нам нет, и что будет с нами — не знаем.

А всему плутовству заводчики старые бунтовщики: плотник Харька, Ипатов сын, прозвище Братчин, да кузнец Касьянка, Акиндинов сын, прозвище Ковач, и другие ведомые плуты и воры.

А ты бы, господине воевода, нас, холопишек твоих, пожаловал — прислал какую ни на есть ратную силу злодеев изловить, на них оборон дать, чтобы иным, на то смотря, впредь так делать было неповадно.

А как приказчички Андроска Филиппов сын Меренков и Петька Исаев сын Кисленской грамоте не учены, так писал эту отписку и руку к ней приложил святодуховской церкви дьяк и твой богомолец Феопомпий.

В лето от сотворения мира 7207, [99]сентября в день тридцатый».

Закончив письмо, Феопомпий прочел его дважды. Меренков и Петр Исаич его одобрили. Тогда дьячок свернул бумагу в трубку, залепил черным воском, прорезал трубку острием ножа, продел в отверстие полоску бумаги, сложил концы и тоже залепил их воском.

— А и мастак же ты писать грамоты, — сказал Меренков. — Чего из Серпухова привезти тебе?

— Если уважение к лицам ангельского чина имеешь, — ответил дьячок, — привези кожи на подошвы, а то хожу, аки апостолы, — босой, а сапоги на мне — только обман для зрака.

— Ладно, дам тебе подошвы.

Вскоре из усадьбы выехал всадник. Меренков стоял у ворот и следил, как верховой спустился с холма, переехал плотину и скрылся в кустах.

7. ПОСТОЙ-КА, ЗЕМЛЯК!

Посланцу Меренкова не удалось отъехать далеко — в роще он наткнулся на нескольких пеньковских мужиков. Они стояли на дороге с дубинами. У одного в руках была огневая пищаль, на поясе висели натруска и несколько зарядцев с кровельцами, [100]как у настоящего стрельца.

— Постой-ка, земляк! — сказал пожилой мужик, бондарь Савка Корнеев. — Ты куда это собрался глядя на ночь? Слезай-ка с коня! Да это ты, Еремейка?

Еремейка закрутился, стал плести околесицу. Видя хмурые лица мужиков, он вздохнул и сказал:

— Дело господское, куда велят, туда и заворачиваешь. Я же сторона! — Дуло пищали уставилось на него, и фитиль дымился.

Еремейка покорно слез с коня.

— Слышь, Серега, смажь его по уху!

Серега с невозмутимым видом «смазал» Еремейку, отчего остроконечная шапка слетела, и из нее выпал бумажный свиток.

— Вот какое у тебя господское дело! — сказал старший из мужиков, подымая письмо. — Ты, Серега, сведи Еремейку в чащу и придержи его пока там, в лесной сторожке. А мне Федосейка прочтет, что там собачья душа Меренков отписывает.

Савка Корнеев вскочил на коня. Вскоре он добрался до выселка из черных изб и землянок около пустоши, распаханной под озимые. Здесь было много мужиков, баб и детей. Стояли телеги, нагруженные крестьянским скарбом.

Федосейка Стрелок, обычно возивший письма в Москву и в грамоте довольно сильный, сидел среди мужиков и чинил конскую сбрую. Он осмотрел внимательно свиток.

— Придется печати сломать.

Развернув свиток, он медленно, по складам, прочел послание к серпуховскому воеводе.

Мужики хмурились, переминались.

— Чего теперь будем делать?

— А чего делать! — сказал Харька Ипатов. — Взялись за топоры — это не в бабки играть. Мое слово — письмо это запечатать, как было, отдать его Еремейке в зубы, и пущай везет к серпуховскому воеводе. А воевода тоже не дурак, чтобы сразу присылать сюда солдат и разорять крестьян. Он сперва пришлет сюда дьяка и подьячего, те нас допросят, дело наше рассмотрят. А мы всем сходом на одном станем: что мы будем пашню пахать, как отцы и деды наши пахали.

— Нет, не ладно сказал, — вмешался кузнец Тимофейка. — Письмо запечатать и послать воеводе — это верно. Только пускай повезет его не холоп Еремейка, а кто-либо из нас, и пусть воеводе челом ударит и все расскажет, как мы за наше правое дело стоим.

— Верно дед сказал. Пусть поедет к воеводе Федосейка. А Еремейку-казачка посадить в овинную яму и держать там, чтобы он до времени Меренкову не пожаловался.

С этим все согласились, и Федосейка с письмом к воеводе выехал в Серпухов.

8. РЕЙТАРЫ ПРИЕХАЛИ

Серпуховский воевода Очкасов, получив от Федосейки Стрелка письмо Меренкова о крестьянском непослушании приказу помещиков Челюсткиных, расспросил подробно Федосейку, выслушал все его заверения, что крестьяне бунтовать не хотят, а только просят оставить их работать около землицы, несколько раз промычал: «М-да-с…» — и приказал надеть на Федосейку ножные железы, обрить полбороды и полголовы и бросить в погреб.

— Ты тоже, смекаю, гнешь сторону воров и татей и их улещиваешь жить на старый свой корень.

Воевода хотел показать себя умелым усмирителем и великим воителем. Поэтому он приказал рейтарского полка капитану Дмитрию Гавриловичу Битяговскому, взяв двадцать рейтаров, поехать в сельцо Веселые Пеньки, «чтобы он, Битяговский, сам опрашивал и сыскал накрепко по святой непорочной Христове евангельской заповеди господни ей-же-ей с записью всех порознь статьями, зачем гилем против господского приказу восстали, кто были зачинщики и огурщики». А для сыску и допросу дал в помощь поручика Вилима Фанзалена, подьячего Пахома Лаврова сына Портомоина и земского дьячка Федора Петрова сына Ляпина.

Всю ночь шел сильный дождь. Дороги размыло. Небольшой отряд капитана Битяговского с трудом плелся по глинистой вязкой почве.

Всадники растянулись гуськом. Когда приближались к сельцу Веселые Пеньки, капитан Битяговский приказал рейтарам подтянуться ближе и быть наготове.

В сумерках всадники въехали в рощу. Между деревьями мелькнуло несколько человеческих теней.

— Кто там бродит? Стой! — крикнул Битяговский.

Одна тень отделилась и приблизилась.

— Кто такие, говори!

— Мы пеньковские. А вы кто?

— А вот сейчас ты узнаешь, кто мы такие. Подойди ко мне. — Битяговский, держа в руке пистолет, подъехал к стоявшему перед ним крестьянину в кожухе с колом в руках.

— До усадьбы близко?

— Близко. Полверсты будет.

— А это что за люди с тобой?

— Да тоже пеньковские.

— Зови их сюда, и пойдете впереди к усадьбе.

— Это не можно. Нам велено здесь стеречь дорогу.

— Кем велено?

— Да мирским сходом.

— Сходом? Так вот кого вы слушаете? — И Битяговский полоснул мужика плетью по голове.

Мужик отскочил.

— Ребята, бьют! — крикнул он, отбегая в сторону, и все тени крестьян рассыпались и исчезли за деревьями.

Несколько рейтаров бросились за ними, но лошади вязли в мшистой почве и с трудом выбрались обратно на дорогу.

Битяговский выстрелил в сторону убегавших. Желтый свет блеснул в темноте, и выстрел гулко прозвучал в тихом лесу.

Приехав в усадьбу, капитан Битяговский нашел ворота на запоре, караульщики в щель опрашивали, кто такие и чего нужно, и, узнав, что прибыли рейтары для суда и расправы, распахнули ворота.

Приказчик Меренков впустил гостей в господские хоромы.

Рейтары расставили коней во дворе и вволю задали им сена и овса. Меренков жаловался, что крестьяне обложили усадьбу со всех сторон, подходили к воротам, хвалились «убить всех до смерти» и теперь поднимают другие деревни.

Утром Битяговский с рейтарами проехал по сельцу и, убедившись, что в избах людей почти нет, приказал трубить в трубу, чтобы крестьяне собрались из лесу. Когда никто не явился, Битяговский подпалил крайний, стоявший в стороне овин. «Когда увидят, что родное добро горит, то сбегутся». Овин запылал черным столбом, поднимавшимся в безветренном воздухе до серых нависших облаков. На опушке рощи показались группы крестьян, но когда к ним подскакали рейтары, крестьяне скрылись.