Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Воскресение Страница 45

– Такое впечатление, будто купаешься в самосском вине, – сказал восхищенный Нафанаил.

Гиппос был первым римским городом, который он видел.

– От нас пахнет потом, пойдем в бани, – предложил Фома.

Они пересекли просторную площадь Ипподрома, над которой возвышалась цитадель, окрасившаяся в этот час в пурпурный цвет. Статуи обнаженных Аполлона и Геркулеса казались сделанными из плоти. Нафанаил покраснел. Когда они подошли к баням, Фома первым прошел под портиком и окунулся в ароматные испарения, спокойно взирая на еще более непристойные статуи. Нафанаил заставлял себя сдерживаться. Он спрашивал себя, действительно ли это бани, а может быть, дворец или языческий храм. Фома позвал одного из служителей, сирийца с мускулатурой борца, и обратился к нему властно и в то же время насмешливо, чем окончательно привел в растерянность своего спутника.

– Я хочу, чтобы ты поискал клиента, которому хотелось бы развлечься в обществе двоих образованных мужчин, пока он будет избавляться от последствий своего чревоугодия, – сказал Фома. – Если найдешь такового, в чем я не сомневаюсь, ибо он вознаградит тебя должным образом, скажи ему, что я много путешествовал, говорю на нескольких языках и знаю, как лечить подагру, ослабевшие члены и выпадающие волосы, а также могу вести спор о философии и даже преподавать ее, будь то стоицизм, эпикурейство, гностицизм или буддизм. И добавь, что я порвал с митраизмом и религией Исиды и понимаю в астрологии. Сможешь все это запомнить, сын человеческий? – спросил Фома, повторив свой вопрос на сирийском, а затем на греческом языке. – Когда найдешь такого клиента, заверь его, что воздашь ему должное за оказанную услугу.

Словно старая обезьяна, весь свой век лазавшая по деревьям, сириец сначала нахмурил брови, затем улыбнулся – и был таков. Нафанаил едва не терял сознание от увиденного и услышанного.

– Немного же надо, чтобы тебя смутить, – заметил Фома. – Я и медного асса не поставлю, чтобы узнать, как закончится твоя встреча с Демоном!

– Да ведь мы и так в аду! – выдохнул Нафанаил.

– Моли Бога, чтобы в аду было точно так же, – возразил Фома. – Это всего лишь общественные бани, где люди очищают свои тела и пытаются развлечься. А ты протри глаза, и, вне всякого сомнения, увидишь людей, нуждающихся в нас.

– Да ноги Иисуса никогда не будет в подобном месте! – заметил Нафанаил.

– В подобном месте были обе его ноги, – возразил Фома. – И не один раз.

Нафанаил с трудом подавил возглас удивления. Вернулся сириец в сопровождении человека, у которого кожа висела на костях, словно тряпка на жерди.

– Вот этот человек, – сказал сириец, указывая пальцем и вилообразной бородой на Фому.

Незнакомец неподвижно стоял в трех шагах, расставив ноги, то ли в ожидании вызова, то ли пытаясь обрести более устойчивое равновесие.

– Что заставляет камни катиться вниз с горы? – вдруг спросил он.

– Ветер или копыта козы, скажет тебе крестьянин. Зов нашей матери Земли, скажет тебе мудрец.

– А что заставляет камни останавливаться? – так же недружелюбно спросил незнакомец.

– Столкновение с более крупным камнем или их форма, скажет тебе человек, наделенный поверхностным умом. Замедление их бега, скажет тебе мудрец.

Незнакомец покачал головой.

– Если я брошу камень, когда сам буду вращаться вокруг собственной оси, по какой траектории полетит он, по круглой или по прямой? – снова спросил незнакомец.

– По прямой, если только ты не Титан, бросающий луну вокруг солнца, – ответил Фома.

– Прекрасно! – воскликнул незнакомец, вдруг улыбнувшись во весь почти беззубый рот и потирая руки. – Полагаю, ты не приписываешь движение камней сверхъестественным силам, например богам?

– Я незнаком с привычками богов, – ответил Фома, – но позволю себе заметить, что они очень капризные, и я знаю, что только безумцы могут делать ставки на их капризы. Кто осмелится сказать, что бог, бросив кости, не изменит их траекторию?

Старик рассмеялся, и кожа заходила на нем ходуном.

– Принеси нам медовухи и вина, – велел он сирийцу. И, обращаясь к Фоме и Нафанаилу, добавил: – А вы ступайте за мной!

Другой служитель помог Фоме раздеться. Нафанаил смотрел на жилистое тело своего спутника, беззастенчиво разглядывал волосы на ногах и животе. Его поразил контраст между загорелой шеей и бледной грудью и удручающее состояние гениталий, свисавших между белыми ляжками. Потом Нафанаил вздохнул и, ужасаясь, что почти добровольно нарушает собственные принципы, тоже разделся и сел рядом с Фомой на скамью.

– Меня зовут Ипполит, – представился гостям мужчина. – Я был торговцем до тех пор, пока не разбогател.

– Меня зовут Фома, я из Дидима, а моего спутника зовут Нафанаил, и он из Галилеи. Ты грек?

– Моя мать была гречанкой. Отец был сирийцем, а его мать – идумейкой с небольшой примесью набатейской крови. Почему ты об этом спросил?

– Ты говорил о богах, и я подумал, что ты не иудей, – с улыбкой ответил Фома.

– А ты иудей? Никогда не мог понять, почему иудеи так уверены, что Бог один, – сказал Ипполит. – В конце концов, если приходится верить в Божественные силы, то очень трудно запретить себе думать, что плодовитость женщины зависит не от тех же самых сил, что и дуновение ветра например. Мне кажется, что представления об одном Боге, ответственном за все, могут привести к опасной иллюзии, будто ты сам бог.

Мальчик, прислуживавший в бане, принес два кувшина – один с медовухой, второй с вином – и кубки из сирийского стекла.

– Выпейте немного медовухи, прежде чем пойдете париться, – предложил Ипполит. – Это помогает. Пей, юноша, – обратился он к Нафанаилу, – медовуха будит земные духи в человеке, а кто может похвастаться, что он человек, если боится встретиться с земными духами?

Фома до дна выпил свой кубок, Нафанаил, которому было не по себе, едва смочил губы в хмельном напитке.

– Боюсь, что не уловил сути твоих рассуждений, – продолжил разговор Фома. – Почему поклонение одному Богу влечет за собой иллюзию Божественной сути самого себя?

– Это легко понять, – заговорил Ипполит, вытягивая ноги, отчего кожа на животе у него чуть натянулась. – При существовании нескольких богов, мужского и женского пола, меньше опасности отождествления себя с ними, ибо всегда есть стремление наделить богов собственными чертами. Я, например, отдаю предпочтение Дионису, но не потому что он заядлый пьяница, который ведет разгульную жизнь, как вы могли бы подумать, а потому что он позволяет безумству, которое скрыто в глубине каждого из нас, вырываться время от времени на свободу. Я считаю весьма полезным давать волю своим глубинным порывам. Когда при случае мы даем волю демонам, мы побуждаем их расходовать энергию, а потом им требуется отдых, и они оставляют нас в покое. Другие питают склонность к Аполлону, Диане или Венере и также пытаются отождествить себя с ними. Но если существует только один Бог, с которым мы каким-то образом взаимосвязаны с первого и до последнего дня нашей жизни, в том числе и на рассвете сумерек, мы отождествляем себя не только с ним, но и со всем Божественным. Подобное отождествление тем более непреодолимо у иудеев, поскольку если они не поклоняются ему по всем правилам, то становятся добычей его антагониста, Демона. Иудеи, разумеется, боятся Демона и постоянно молят своего Бога оградить их от его проделок. Совершенно очевидно, что, по их разумению, этот Бог становится все более требовательным… Выпейте еще медовухи… Похоже, иудеи никогда не задавались вопросом, стал бы этот ненавидимый ими Демон менее агрессивным, если бы они воздали ему определенные почести, поскольку в конце концов он мог бы стать частичкой их самих, как и его враг.

По телу Нафанаила катились крупные капли пота, застревая между едва пробивающимися на груди волосками. Он так сильно сжал руками колени, что суставы фаланг побледнели.

– Похоже, твой спутник испытывает муки, – сказал Ипполит Фоме. – Он до сих пор рта не раскрыл, и, кажется, ему вот-вот станет плохо. Следует ли нам переменить тему беседы?

– Напротив! – воскликнул Фома. – Наша беседа словно гимнасий для его ума! Нафанаил должен дослушать нас до конца! Еще немного, и холодный бассейн разгонит его кровь!

– Возможно, если он немного поест, это пойдет ему на пользу, – предположил Ипполит, который искренне расстроился, видя недовольство и страдания Нафанаила.

Ипполит позвал сирийца и велел принести сушеной рыбы, сыр и маслины.

– Почему ты столь предупредителен со мной? – спросил Нафанаил с плохо скрываемым раздражением, но испытывая признательность за легкие закуски.

– Мальчик мой, – ответил Ипполит, смеясь, – хотя бы для того, чтобы доказать тебе, что скептицизм порождает больше дружелюбия, чем непреклонная набожность, и что несколько богов больше поощряют веротерпимость, чем один Бог.

Нафанаил покачал головой.