Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 46

Господи! Ну, какого черта мы все не едем? Что там еще случилось?

Чтобы не смотреть на храпящую рожу высовываюсь из окна и слежу за каким-то краснофуражечником, как он скачет из одной двери в другую, под левым локтем зажата сигнальная лопатка, в правой руке кипа бумаг. Бросаю взгляд на далеко впереди согнувшегося у паровоза человека, а затем на огни семафора: путь для нас пока закрыт.

Возвращаюсь на свое место, поднимаю немного выше стекло, оборачиваюсь и вновь смотрю на храпящего налетчика.

Так вырядиться как он, на пятом году войны, на это нужна определенная смелость. Фазан и защитник отечества одновременно. Едва ли он осмелился бы показаться на улицах Берлина в таком наряде.

А это что он делает? Как завороженный смотрю, как он изловчился и правую ногу подсунул под соседнее сидение. Прерывисто дыша, он стягивает с ноги сапог. Уму не постижимо, как это он так изловчился. Теперь очередь левого сапога. Сделал это и вздох глубокого удовлетворения разнесся по купе. Вижу серые носки, брюки, зашнурованные на икрах, словно ботинки, а теперь, не верю своим глазам, эта крыса скребет себе сквозь носки все десять пальцев! Некоторое время сижу как пришибленный, а в следующий миг по купе разносится такой кислый запах немытых ног, что становится нечем дышать. Во мне все кипит от гнева к этой нацистской свинье. Сдерживаюсь и, собрав всю волю в кулак, обращаюсь, вложив величайшее уважение в голос, к этой свинье:

- Разрешите еще раз взглянуть на ваше удостоверение?

Определив, что я на целую голову выше него, да и по весу раза в два тяжелее, вняв моей просьбе, он высоко подпрыгивает, достает конверт из кармана мундира, подходит ко мне в своих серых носках и с наглой ухмылкой достает аккуратно сложенную бумажку. Жирная, затертая бумажка скользит, словно тряпица у меня меж пальцев. Внимательно читаю: «Настоящее удостоверение выдано исполняющему обязанности Ксаверу Герхардингеру …», но мой взгляд уже скользит вверх, туда, где синеет штамп с символом государственной власти и готическими буквами заголовок: РАЙОННЫЙ КОМИТЕТ НСДАП. Гнев застит мне глаза, и не думая о своей правоте яростно рву бумажку на мелкие кусочки, приговаривая «Так! Так! И вот так!» пока обрывки летят через открытое окно, прихожу в себя.

У «фазана» рот буквально принял положение широко открытой буквы «О». а у меня мелькает мысль: Бог мой! Как же по-идиотски он выглядит: это «О», усики под ним и широко открытые глаза. Серые носки – один палец, большой на правой ноге, торчит из дырки наружу. Обжатые бедра, тонкие икры – я уже не выдерживаю: смех сотрясает меня, громкий, нервный, булькающий смех, который длится и длится. Он толчками вырывается у меня из глубины живота.

У Крысы отваливается челюсть. Глаза сверкают от ярости и недоумения. Вдруг он разворачивается, протягивает руку к багажной полке – и в эту секунду поезд дергается. Попутчик, едва удержавшись на ногах, не достает до пистолета. Хочу схватить его за руку, но повторный толчок поезда бросает меня на него.

- Ну, подожди! Ты за это поплатишься! – тяжело выдыхает Крыса-фазан. Едва оправившись от падения на него в результате толчка поезда, меня разбирает неудержимый смех, а Крыса-фазан распахнул дверь и во всю мочь орет, призывая начальника поезда. Меня так и подмывает выбросить его пистолет и сапоги в окно. В этот миг вновь передо мной возникает перекошенное от ярости лицо. В целях предосторожности выхватываю свой пистолет и интересуюсь:

- Поиграем в ковбоев, а?

- Да я... Да я… Я тебя арестую!!! – кукарекает Крыса-фазан, – Ты… Ты…Ты поплатишься за это!

Какой-то человек, проходивший по проходу вагона, с любопытством останавливается, но, увидев пистолет, тут же смывается, не желая становиться свидетелем всего происходящего.

Поезд, наконец, начинает движение. Колеса стучат, но в их перестук врывается какой-то визг. С обеих сторон снаружи вагона доносится вой сирен: воздушная тревога. Крыса-фазан брызжет слюной от ярости, но фальцет его голосочка заглушается воем сирены и перестуком колес.

Сирена воет не переставая. Поднимаю окно выше и думаю: к черту из этого города! Фазан уже влез в свои сапоги. Красный как рак, а ругательства так и хлещут из его пасти. Упаковывает сумку, натягивает фуражку-аэродром: по всему видать хочет уйти. Не проходит и нескольких минут, как он пулей выскакивает из купе в поисках начальника поезда.

Поезд вновь останавливается. На небе плотная облачность. Наши зенитки лупят в белый свет как в копеечку. Очевидно, возможен комбинированный налет: сверху бомбардировщики, внизу истребители: карусель. Кажется, хоть штурмовиков у них сейчас нет.

Не сомневаюсь: их цель – мосты через Дунай. Они метят как раз в мост, перед которым мы остановились! Клубы пара, выпускаемые нашим паровозом – лучше демаскировки не придумать! Ну и свинья же этот машинист! Неужели нельзя прикрыть вентили на несколько минут? Или тогда котел взорвется?

Снаружи доносится гвалт людской толпы. Быстро достаю фотоаппарат, вижу как люди выбегают из вагонов. А поскольку платформы нет и в помине, им приходится прыгать с нижней ступеньки подножки. При этом некоторые срываются, падают и кувырком летят вниз с откоса насыпи. Все хотят поскорее выбраться из поезда и уйти подальше от путей, но у основания железнодорожной насыпи находится наполненная водой канава, через которую могут перепрыгнуть лишь немногие. Отдельные пассажиры, не допрыгнув до противоположной стороны, падают вниз, вздымая при этом тучи брызг. В нескольких метрах от канавы стоит забор небольшого огорода. Дикая орда штурмом берет этот забор, прыгая через него словно в беге с препятствиями – прямо какой-то «стиплчейз» . Только нет таких, кто одним махом преодолел бы забор.

Все словно сошли с ума! Крики, визги летят со всех сторон. Какая-то женщина, застряв, повисла на заборе. Двое мужчин толкают ее зад пытаясь перебросить через забор. Под натиском и тяжестью штурмующих часть забора падает.

Почему не едем дальше? Проходной сигнал светофора вывешен: СТОЙ! Проклятое облако пара! Кочегар, наверное, хорошо поддал перед рейсом.

Ища укрытие, забираюсь под вагон. Какая-то девушка лежит на животе между рельсами, а старушка, опустившись на колени, как в храме, кладет поклоны и молится, сложив на груди руки.

С платформ с зенитками доносится дикая пальба. Но парень, которого ловят зенитчики, знает свое дело: он опускается пониже и летит в мертвой зоне обстрела зенитных орудий. Кажется, что ему это даже доставляет удовольствие. Вижу крошечную фигурку самолета, далеко от огня зениток делающего разворот, а затем этот ас направляется для атаки не с кормы на пути, где стоит поезд, нет – он заходит параллельным курсом к железнодорожной линии, идет очень низко и стреляет в огородик за канавой. Там, наверное, уже есть убитые! Не верю своим глазам: на платформе поезда четыре орудия и никакого результата!

Вот будет весело, если свернутые в рулон полотна погибнут именно сейчас. Под Регенсбургом, на открытом железнодорожном полотне перед мостом через Дунай. Фронт на моей Родине! Теперь уж я вряд ли ухмыльнусь, услышав, как храбро кто-то вел себя на фронте своего отечества.

Когда зенитки прекращают стрельбу, слышу многоголосый крик. Снопы самолетных пуль действительно кого-то достали. Ба! Да это же мой «фазан» там лежит! Его тащат, словно это груда тряпья. Кто-то несет его фуражку – двумя руками, словно орденскую подушечку.

- Этот готов! – доносится чей-то голос.

Мало-помалу до меня доходит: было два самолета. Один бросил бомбу прямо в огород. Паровоз также поврежден. Пар с визгом вылетает и образует огромное белое облако. Теперь уж точно известно: дальше пешком. До вокзала в Регенсбурге не так уж и далеко. Подзываю двух солдат. Они помогают мне дотащить багаж до вокзала.

По пути встречаем вахмистра, который, кажется в курсе событий. Он объясняет:

- Вам надо добраться до Вальхалла-аллеи, господин лейтенант. Затем на запад к мосту Небелунгов.

– А где вокзал?

- На юге. На другой стороне старого города.

Боже милосердный! О пешем марше я не думал, не гадал, когда добывал себе купе в Берлине. Вахмистр, узнав о моих трудностях, говорит:

- Подождите здесь, господин лейтенант! Я позабочусь о повозке.

И вот сижу со своими семью узлами, словно последний беженец, грязный по самые уши, но с фотоаппаратом на груди. Если повезет, то у меня будут фотографии атаки истребителей на поезд. Фото для чердака, но не для ОКВ.

Снова возвращаюсь мыслями к «фазану»: такую ярость, как я получил от этого парня, я еще никогда не имел. И нужно же было ему попасть ко мне в купе! Черт возьми! Я уже слишком много повидал. И если бы такая свинья стала выпендриваться перед нами в кают-компании флотилии, а мы, усевшись на мягкие, приятные стулья слушали бы его выпендреж, то я, скорее всего лишь скалился бы в ответ на все его выходки и с усмешкой смотрел, как красная нарукавная повязка с черной свастикой в белом кругу извивалась бы от резких жестов этой лживой свиньи.