Константин Седых - Отчий край Страница 46

– Я так и подумала. Белые здесь еще по теплу проходили. Командир у них немец, а солдаты – сплошь одни мунгалы… Чаем-то вас поить?

– Если есть готовый – можно. А нет, так не стоит и беспокоиться.

– Готового нет, самовар ставить придется.

– Тогда не надо. Разрешите нам где-нибудь свернуться и поспать, – отвечал ей чересчур любезный и предупредительный Роман, не переставая поглядывать на невестку.

– Тогда проходите в горницу… Проводи, Зоя, гостей, – приказала старуха невестке.

Горница оказалась большой, с шестью окнами комнатой. В ней ярко горела висячая лампа с белым абажуром, маслянисто блестел крашеный пол, на окнах висели тюлевые шторы. Справа от порога стояла двухспальная деревянная кровать с точеными головками. Она была застлана желтым плюшевым одеялом с полосатыми тиграми. На ней высилась целая башенка из подушек в разноцветных наволочках. Над кроватью висел коврик с вытканными на нем горами, лесом, с зубчатым замком вдали и с пасущимися оленями на переднем плане.

Слева от порога стояла круглая печка-голландка. От печки шла к переднему простенку перегородка, отделявшая примерно третью часть комнаты. Она была оклеена голубыми в полоску обоями. Вход за перегородку прикрывал занавес темно-красного цвета. В горнице еще была божница с целой дюжиной мерцавших золотом икон, китайское зеркало на стене, диван и круглый стол, застланный махровой скатертью.

– Где прикажете располагаться, Зоя?.. Кстати, как вас по батюшке?

– Федоровна, – рассмеялась она. – А спать укладывайтесь один на кровать, другой на диван.

– Мы можем и на полу ночевать, народ мы простой. Неудобно вас кровати лишать.

– Это не моя кровать, свекровкина. Она и без нее обойдется. Спать у нас есть где…

– А где же вы спите? Или это секрет?

– Это вам знать ни к чему, – строго ответила Зоя и стала разбирать кровать, чтобы постелить Егору Кузьмичу на ней, а Роману – на диване.

В это время Егор Кузьмич вышел на кухню, чтобы взять из кармана полушубка трубку и кисет. Роман тотчас же спросил Зою:

– Где же вы все-таки спите?

– Экий скорый! – уже без всякой строгости сказала она и в шутку ударила Романа думкой в вышитой красными нитками наволочке. – Спокойной ночи вам! Вон там на столе свечка, а лампу потушите сами, – и она ушла в кухню, столкнувшись в дверях с Егором Кузьмичом.

– Ну как, договорились? – усмехнулся Егор Кузьмич. – Аппетитная бабенка. Я бы и то маху не дал.

– Я не жеребчик… чтобы на всех без разбору кидаться, – притворно обиделся Роман. – Ложись давай. Я сейчас лампу потушу…

Роман еще не уснул, как за перегородкой чуть слышно скрипнула кровать. «Это она! – словно пронизанный током, подумал Роман и присел на диване. – Я и не слыхал, как она туда прокралась… Рискнуть, что ли? А если закричит? Тогда позору не оберешься. Пусть спит, черт с ней! Если долго здесь простоим, никуда не денется. Недаром думкой меня ударила…»

Проснулся Роман поздно. На его трофейных часах уже было одиннадцать. Он встал, быстро оделся и вышел на кухню. Старуха что-то стряпала в кути. Старик по-прежнему сидел на лежанке с поджатыми под себя ногами. У него было широкое, изжелта-смуглое лицо с большими скулами, с приплюснутым носом. В уголках его косо поставленных глаз скопился гной, лишенные ресниц веки были припухшими и красноватыми.

– Что у вас с глазами, дедушка? – спросил Роман, подходя к умывальнику у порога.

– И сам не знаю что. Тускменными стали, нитку в иголку ни за что не вдерну. А на холод выйду – слезы из них текут и текут.

– Может, тебя нашему фельдшеру показать? Он у нас опытный. Две войны отвоевал.

– Если будет ваша милость, пожалуйста. Мы уж его отблагодарим.

Роман и Егор Кузьмич завтракали, когда в кухню вошла закутанная в пуховый заиндевелый полушалок раскрасневшаяся на морозе Зоя. При свете дня она показалась Роману еще красивей, чем ночью. Глаза ее оказались золотисто-карими, щеки полными и тугими, а фигура еще более статной. От нее так и веяло здоровьем, свежестью молодого и сильного тела.

– Как есть все ваши партизаны на улицу высыпали. Гоняла я скот на прорубь, так едва протолкалась, – сказала она, весело улыбаясь.

– С чего это они? В бабки, что ли, катают? – спросил Роман, не переставая глядеть на Зою.

– На дом атамана Семенова глазеют. Он ведь здешний рожак-то. Разве вы об этом не знали?

– Это правда?

– Правда, правда! – подтвердили старик и старуха. – Здесь у него и деды и прадеды жили. Тут у нас Семеновых-то целых семнадцать дворов. И мы тоже Семеновы. Хоть и дальние, а родственники атаману. Вот живем теперь и боимся, что всем за него ответить придется. Слыхал я разговор, что нас отселять будут. Правда это или нет?

– Не знаю, дедушка. Только вряд ли. При чем же здесь вы-то, если сами ни в чем не виноваты?

– Да похоже, что тоже виноваты. Сын-то мой у атамана служил. Теперь где-то за границей мыкается, ежели не убили…

– Он кто, рядовой или офицер? – построжавшим голосом спросил Роман, отвернувшись от Зои.

– Старшим урядником был во Втором казачьем.

– Раз урядник, тогда дело проще, – сказал Роман и спросил Егора Кузьмича: – Пойдем, что ли, посмотрим на атамановское гнездо?

– Пойдем, пойдем! – согласился Егор Кузьмич.

Большой и унылый семеновский дом стоял с проржавленной от старости железной крышей, с заколоченными серыми ставнями, с разломанным палисадником у окон.

Подойдя к толпе партизан, столпившейся у дома, Роман поздоровался, спросил:

– Что тут происходит, товарищи?

– Да вот разглядываем атамановский дом, – широко оскалился бородатый и дюжий партизан в черном полушубке. – Глядим, откуда эта гадина выползла на божий свет.

На одном из ставней уже кем-то был прибит подковными гвоздями кусок бересты, а на нем написано углем: «Здесь родился палач Забайкалья Гришка Семенов».

Партизаны читали надпись, глазели на дом, возбужденно переговаривались:

– И домишко-то не ахти какой. Многих похуже будет. А говорят, большой богач был…

– Каменный дом в Чите имел. Табуны свои в Монголии пас.

– В такой поганой дыре он только и мог родиться. Тут такие сволочи жили, что и на монголах с бурятами верхом ездили и своих батраков тухлыми кишками кормили.

– Сжечь бы этот дом к чертям, пустить золу по ветру.

– Зачем это?

– Чтобы глаза не мозолил, души не растравлял.

– Ни к чему это. Дом теперь кому-нибудь да сгодится… Надо вот взглянуть, каков он внутри.

– Кто мастер доски отдирать? – спросил тогда Роман. – Надо в этом змеином гнезде побывать.

Несколько услужливых молодцов тут же выхватили из ножен шашки и начали отдирать прибитые к ставням доски. Другие открыли ворота. Толпа устремилась в большую пустынную ограду с журавлем колодца в глубине.

Входная дверь оказалась на замке. Замок моментально сбили где-то найденной кувалдой и, подталкивая друг друга, хлынули в дом. В обметанных инеем и почерневших от сырости комнатах не было почти никакой мебели, на кухне русская печь с облупившимися боками и простой некрашеный стол, в коридоре деревянный, серый от пыли диван и помятая железная печурка. В шестиоконном зале валялись обломки столов и стульев, деревянная кровать и черный шкаф. На одном из простенков висела серая от пыли и копоти картина в раме, но без стекла. Никто не мог разобрать, что было на ней нарисовано.

Ее сняли, очистили от пыли и увидели: густая колонна русских солдат с решительными и серьезными лицами шла в атаку со штыками наперевес. Перед ней панически разбегались в разные стороны маленькие и скуластые солдаты с узкими глазами, в белых гетрах и фуражках с желтыми узенькими околышами. Впереди атакующей колонны шли два офицера с опущенными к ноге кривыми шашками. Между ними шагал с поднятым крестом в руке косматый и дюжий поп в черной рясе.

– Это наши японцев атакуют. На прорыв идут.

– Сразу видно, что полягут, а не сдадутся…

– Дешевенькая картина-то, а правильная!

– Ух и попище! Глаза, как у филина. Идет, а душа в пятках, – шумно делились своими впечатлениями склонившиеся над лубочной картиной партизаны.

– А ведь под ней что-то написано, братцы!

– Ну-ка, прочитай, товарищ Улыбин, что там такое.

Роман наклонился над картиной и громко, чтобы слышали все, прочитал надпись:

«Лихая атака Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка под городом Тюренченом. Впереди колонны командир полка полковник Цербицкий, подполковник князь Микладзе и полковой священник отец Иван Щербаков, павший смертью храбрых на поле боя».

Партизаны невольно приумолкли. Какой бы там ни был этот дурно нарисованный поп, а погиб он в бою с теми же самыми врагами, с которыми сражались и они за русскую землю, за советскую власть.