Сергей Григорьев - Александр Суворов Страница 46

Суздальцы расположились в казарме янычар. Батальонный Золотухин, покуривая трубочку, сидел среди двора на барабане.

Гусек въехал во двор веселый и закричал:

— А вот он и я! Победа! Слава! Слава! Слава!

Увидев Золотухина, Гусек осекся. Батальонный крикнул:

— Гренадер! С коня долой! Сюда!

Гусек скатился с коня и подвел его к батальонному. Золотухин строго оглядел Гуська и спросил:

— Чей конь?

— Мой.

— Отведи коня на двор старой крепости. Там примут.

— Так ведь я не себе! — закричал Гусек солдатам. — Подарим коня Суворову! Срам смотреть, на чем он ездит!

— Ай да Гусек — что выдумал! Молодец!

Солдаты, смеясь, окружили Гуська. Подошли и офицеры. Все любовались червонно-золотым конем.

— Ты, малый, не дурак! — сказал батальонный. — Конь хорош. Подбери-ка, братцы, из добычи убор для коня. Да побогаче! Показистее!

Солдаты принялись подбирать коню драгоценную сбрую.

Военная добыча суворовских войск оказалась огромной. Пушек взяли в крепости 265, знамен 364, бунчуков[76] девять, пороху 3000 пудов, лошадей более десяти тысяч, а также огромное количество боевых припасов, продовольствия и фуража.

Огромны были и людские потери турок. Убитых неприятелей насчитывали 26 000, пленных 9000. Тела убитых турок во избежание заразы бросали в Дунай.

Суворовские войска потеряли около 4000 человек убитыми и 6000 ранеными, среди них 400 офицеров. Тела русских вывезли за стены Измаила и похоронили в братских могилах.

11 декабря Суворов послал два донесения о победе.

Екатерине в Петербург:

«Гордый Измаил у ног вашего величества».

И Потемкину в Яссы:

«Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред высочайшим троном ее императорского величества кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю вашу светлость».

11 декабря Суворов отправил Потемкину донесение о победе, а 12-го торжественно въехал в Измаил. На гласисе старой крепости у Бендерских ворот выстроилась почетная стража Фанагорийского и Суздальского полков, несших в этот день караулы. Суворов во всех орденах, русских и иностранных, с орденской черной с желтым лентой через плечо стоял «стрелкой», слушая строевой рапорт коменданта Измаила Кутузова.

Приняв рапорт, Суворов поздоровался с гренадерами и начал говорить. Он говорил, покашливая, хриплым голосом, словно разбирая обыденный вахт-парад. И штурм Измаила в его словах представлялся как будто бы делом обычным, рядовым. Он хвалил солдат и командиров за точное исполнение приказов, за правильное, согласно диспозиции, занятие мест, назначенных штурмовым колоннам, за то, что все колонны по третьей ракете двинулись на штурм одновременно.

Никому Суворов не произнес хулы и кончил речь обычными, как на вахт-параде, словами:

— Субординация! Экзерциция! Дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость! Победа, слава, слава, слава!

Отслужили молебен. Под орудийный салют возгласили вечную память павшим и многие лета живым. Суворову подали донского жеребца.

Тут генералы и офицеры расступились. Из толпы вышел Гусек и подвел к Суворову червонно-золотого смирного коня. Убрали Смирного солдаты на славу, богато, как сами хотели: чепрак, шитый золотом, турецкое седло с высокой лукой, украшенное самоцветными камнями, между ушей коня колыхался пышный султан из белых страусовых перьев.

Суворов залюбовался конем.

— Ваше сиятельство! Прими солдатский подарок! — громко провозгласил Гусек и тише, для одного Суворова, прибавил: — Моя добыча конь-то, а уздечку я купил!

Суворов блеснул взором, подошел к Гуську, обнял его, поцеловал и похвалил коня:

— Хороший конь! Видно, что привык к парадам. Скажи товарищам от Суворова спасибо. Только принять подарок не могу. Мы, русские, воюем не за добычу. Донской конь принес меня сюда, донской конь и унесет отсюда!

Гусек с печальным восторгом воскликнул:

— Батюшки! От коня отказался!!

— Расседлай коня! — приказал Суворов.

Гусек поспешно исполнил приказание — расседлал Смирного, свалив чепрак, седло и остальной убор на землю.

Поникнув, стоял Гусек с уздечкою в руке; поднял на Суворова полные слез глаза и робко предложил:

— Может, хоть уздечку возьмешь?

— Взять не возьму, а куплю, пожалуй, — ответил Суворов, — коли недорого спросишь…

— Да по своей цене отдам. Три рубля заплатил…

Суворов взял из рук Гуська уздечку и приказал казаку взнуздать ею своего донского жеребца, а Мандрыкину велел заплатить Гуську три рубля.

Суворов вскочил на коня и шагом направился к Бендерским воротам.

Получив деньги, Гусек закричал: «Ура! Суворов платит?» — и кинулся к суздальцам. Они его окружили.

— Вот, братцы, штука! От коня отказался! А уздечку купил у меня, вот они, три рублика… Да где же дядя Никифор?

— Эва, хватился! Дядя Никифор в чайхане лежит…

Испуганный, побежал Гусек на майдан, нашел чайхану и вошел под ее сумрачный свод. Тяжелый, смрадный воздух захватил Гуську дыхание. На устланном соломой полу чайханы лежали вповалку и стонали раненые. Гусек нашел Никифора. Старый капрал лежал в сторонке, у стены, навзничь, с закрытыми глазами, накрытый плащом. Гусек тихо позвал его. Капрал открыл глаза:

— А, Гусек! Пришел? Ну, что?

— Да ведь дело какое, дядя Никифор! Он от коня-то отказался!

— От какого коня?

Гусек рассказал, как было дело. Лицо капрала просветлело. Он усмехнулся:

— Эх ты, дурак-вахлак, вздумал Суворова конем соблазнить!..

— А хотел он взять коня-то! Даже зарделся. Уж и хорош конь-то! Так он на коня жарко глядел!.. А уздечку мою за три рубля у меня купил…

— Дешево отдал…

Они помолчали.

— Ты не помри, дядя Кукушкин!

— Помру — похоронят. А ты кланяйся товарищам. Вели долго жить. Да еще погожу умирать. Я вроде бессмертный.

— Прощай, дядя Никифор. Поправляйся!

Гусек вышел из чайханы. Уже темнело. Но майдан гудел. Кое-где зажигались фонари. Отовсюду неслись песни, слышался женский смех.

Туман повил город пеленой. На валах перекликались часовые…

Суворова после штурма трепала лихорадка. Он стремился душой на север, тоскуя по белым снегам и крепкому морозу. Там, в России, болезнь всегда ослабевала или оставляла его совсем.

Пробыв под Измаилом еще несколько дней, он объявил, что едет в Петербург. Дорога лежала через Яссы, где проводил дни в роскоши и лени Потемкин. Александру Васильевичу предстояла с ним встреча.

В день отъезда Суворов простился с войсками.

Офицеры провожали его гурьбою.

Суворов сел в свою повозку. Дубасов — в свою. Возничий хлестнул коней. Тройка поскакала, за нею пара. Повозки прыгали по кочкам замерзшей дороги. В повозке Дубасова гремела и дребезжала посуда.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Архиерейская карета

Унылая, бесснежная и в декабре, молдавская степь развертывалась впереди.

Решаясь на штурм Измаила, Суворов поставил на карту всю свою военную карьеру. Неудача штурма могла бы стать закатом звезды Суворова. Теперь она горела ярко, высоко поднявшись над горизонтом.

От фельдмаршала Потемкина Суворов получил в Измаиле очень любезное поздравительное письмо, но в нем за дружескими любезностями сквозили досада и неприязнь. Потемкин завидовал и не умел скрыть зависть свою. Встреча с Потемкиным не сулила доброго, хотя Суворов знал, что фельдмаршал готовит ему торжественную встречу.

Ближе к Яссам местность сделалась веселее, холмы круче, появились леса. Суворов ехал в тяжком полузабытьи. Было далеко за полдень. По расчету времени выходило, что скоро покажутся белые церкви старинных ясских монастырей с зелеными кровлями и золочеными куполами, как бы измятыми рукой времени, и красные черепичные крыши домов. Столица молдавских господарей приближалась. На колдобине тряхнуло. Суворов очнулся от забытья и крикнул ямщику:

— Стой! Колесо сломалось!

Ямщик осадил коней. Суворов выпрыгнул из повозки, и ямщик слез с козел. Подъехал на своей паре Дубасов.

— Ах ты, бездельник! — встретил подошедшего Дубасова Суворов, указывая на правое заднее колесо своей повозки. — Говорил я тебе, что надо починить повозку! Видишь, колесо развалилось.

Ямщик смотрел то на колесо, то на Суворова в тупом недоумении: колесо-то целехонько!..

— Экое диво какое — ведь было совсем здоровое колесо и в черепья рассыпалось! — сказал Дубасов, ничуть не удивляясь. — И ехать-то осталось двадцать верст. Есть ли у тебя, друг, топор?

— Как топору не быть! — ответил ямщик.

— Поди-ка, друг, в лес, выбери там дубок вершка на два да сруби, — распорядился Дубасов, — придется замест колеса слегу подвязать.

— Да колесо-то ведь цело!