Мика Валтари - Тайна царствия Страница 47

Нищие, взяв одежду, розданную им Элиазаром, стали осторожно пробираться к выходу, дожидаясь благоприятного момента, когда можно было бы освободить ребенка из рук хозяина дома. Однако Симон заметил их маневр и крикнул:

– Подождите еще немного, гости Иисуса из Назарета! Каждый из вас получит от него подарок!

Он попросил Закхея и меня помочь ему открыть сундук, окованный железом и запертый на множество замков. Из него он достал кожаный кошель, бегом возвратился во двор, сорвал с кошеля печать и принялся одаривать нищих серебряными монетами, при этом давая одним по одной драхме, другим – по четыре, а некоторым – по большой монете в десять драхм, не обращая внимание на то, сколько кому досталось.

Бродяги начали роптать:

– Почему ты дал такому-то столько-то, а мне так мало?

– Это вина Иисуса из Назарета! – отвечал Симон – Он сам берет то, чего не клал, и пожинает то, чего не сеял.

И он добавил еще денег тем, у кого их и так было много. Но когда он сделал вид, что собирается отнять мелкие монеты у тех, кому они достались, нищие смекнули, что пора убираться, и словно стадо напуганных овец, ринулись к воротам, увлекая за собой ребенка.

Симон Киринейский отер пот с лица и изумленно потряс кошелем.

– Никогда не видывал ничего подобного! – произнес он. – Как это понимать: как знак или как совет? Кошель еще наполовину полон, тогда как я был готов раздать все без остатка.

– Самое время отнести его обратно в сундук, – посоветовал я – А потом расчеши себе бороду, чтобы избавиться от вшей, и прикажи слугам прибрать следы этого пира. Не знаю, как расценить то, что ты сделал – проявлением глупости или хитрости, но уверен, что нищим надолго хватит полученного от тебя, и они не скоро постучат в эту дверь.

Закхей, сидевший рядом с Элиазаром подле большой чаши с вином, залился веселым смехом.

– Подсаживайся к нам, римлянин, бери чашу и пей! – крикнул он, обращаясь ко мне – Эта большая чаша еще не пуста, и было бы нехорошо дать испортиться такому дорогому вину!

Затем, выпив еще, он добавил:

– Да будет благословен этот плод виноградников во имя того, кто умер и затем воскрес, дабы быть готовым принять нас в своем царстве! Мы все трое видели его собственными глазами, а ты. Элиазар, видел следы его ног на полу, а поскольку мы занимаем более достойное положение, чем ты, о крестьянин и хранитель стад, ты должен верить нам.

Он нежно обнял раба и, поцеловав его. прошептал:

– Не сердись: я занимаю более достойное положение лишь в этом мире, а в его царстве ты, возможно, возвысишься над всеми нами. Разве он не говорил, что там первые станут последними, а последние – первыми?

– Мы все совершенно пьяны, – сказал, пытаясь высвободиться из объятий Закхея, Элиазар, – а мой хозяин – больше всех. Однако я весьма доволен тем, что получил новую одежду и раздал столько дорогостоящего добра тем, у кого ничего нет. Да еще выпитое ударило мне в голову, потому что я совсем не привык к крепкому вину.

– Да пребудет с вами мир! – сказал Симон, обхватив руками голову – Я смертельно устал и возвращаюсь в свою темную комнату, чтобы там отоспаться. Ни одну ночь я провел в раздумьях об Иисусе из Назарета, а теперь чувствую, что ι брел покой, и думаю, что просплю до окончания шабата.

Спотыкаясь он направился в свою комнату, а мы с Закхеем, сочтя, что в том состоянии, в котором он находился, ему действительно лучше отоспаться, остались во дворе. Однако Симон, памятуя о том, что ему как хозяину надлежит заботиться о собственном доме, вернулся, просунул голову с растрепанными волосами в приоткрытую дверь и, моргая, сказал:

– Все кажется мне кошмаром, я даже уверен, что это действительно кошмар и что когда я проснусь, вас здесь уже не будет. Но ты, Закхей, хотя всего лишь снишься мне, можешь переночевать в комнате для гостей, если хочешь. Пусть Эл шар допьет свое вино и возвращается домой, чтобы поспеть к празднику шабата, пока в небе не зажглись три звезды. А тебе, римлянин, я не знаю, что сказать, потому что ты мне тоже снишься, и я тебя больше никогда не увижу.

Подчинившись его воле, приказчик накрыл голову плащом и лег отдыхать в тени колонн. Мы с Закхеем оказались один на один. Его лицо больше не казалось мне отвратительной маской карлика, а благодаря вину его глаза заблестели, щеки окрасились, как у нормального человека.

Он задал мне несколько вопросов об учениках Иисуса, которых тот избрал своими посланниками. Я поведал о том, что мне удалось узнать, а также о видении Марии из Магдалы и о том, как назаретянин появился в запертой комнате, где собрались несколько его учеников. Я также рассказал ему о своей встрече с Фомой и Иоанном, не скрывая того, что они не пожелали иметь дело со мной и что мой визит был для них неприятен.

– Моя душа томится жаждой приобщиться к его учению, – наконец подытожил я – Однако, если я приду к ним и стану это объяснять, они мне не поверят. Возможно, они поверят тебе, если ты их разыщешь и расскажешь обо всем, что здесь произошло. Быть может, после этого они перестанут отворачиваться от нас и откроют нам тайну, поскольку им, безусловно, известно намного больше, чем нам, и он, конечно же, поделился с ними своей тайной, хоть они и не желают, чтобы об этом знали другие.

– Я разыщу их, – решительно сказал Закхей – Во всяком случае, Матфей не отвернется от меня, потому что он тоже бывший сборщик налогов, и мы были прежде знакомы. Может быть, он замолвит за меня слово перед другими.

– Тогда иди туда! – сказал я. – А у меня нет ни желания, ни сил бороться дальше.

Я описал ему комнату, в которой происходила встреча с Фомой и Иоанном, и ему показалось, что он знает этот дом и его хозяина, но при этом он все же отказался назвать мне его имя.

– Возвращайся спокойно домой и жди, когда я подам тебе условный сигнал. Я подготовлю для тебя путь, – уверил меня Закхей.

Мы расстались, и я направился домой, очарованный тем, что со мной произошло в доме Симона Киринейского.

Письмо седьмое

От Марка – Туллии!

Приветствую тебя, о Туллия, и все еще продолжаю тебе писать. В Родосе я узнал от своего учителя, насколько изменчива человеческая память и как быстро в ней перемешиваются события и факты: свидетели одного и того же события сохраняют о нем совершенно различные воспоминания, делая акцент на том, что им запомнилось больше всего. Итак, я теперь произвожу записи, для того чтобы помнить, как и в каком порядке все это происходило.

Началось субботнее бдение, как вдруг двери храма захлопнулись с таким шумом, что эхо прокатилось по всему городу и достигло самых отдаленных долин. Весь субботний день я оставался в комнате и занимался своими записями, поскольку иудеи требуют, чтобы чужестранцы тоже соблюдали их праздники и не шатались по городу. Они же, одевшись в наилучшие свои одежды, стекаются к синагогам, чтобы помолиться и послушать чтение священных книг, и даже количество шагов, которые они могут сделать в этот день, просчитано наперед! Однако, как мне рассказывали, священники в храме в этот день удваивают количество приносимых жертв, что не считается нарушением закона.

В эту субботу перед заходом солнца ко мне зашел центурион Аденабар. Он оставил свою каску в крепости и плотно закутался в сирийский плащ, чтобы не привлекать к себе внимание.

Войдя ко мне, он, позевывая, произнес:

– Как твои дела? Как твоя жизнь и здоровье? Давненько же я ничего о тебе не слышал! Дни шабата – самые скучные, потому что мы даже не имеем возможности ходить строем и упражняться в цирке из опасения потревожить верующих звуками нашего шага. Дай мне глоток вина: в этот день в Антонии его запирают, дабы легионеры от безделья не передрались или чего хуже, не стали бы пьяными бродить по городу, показывая иудеям свиные уши и потешаясь над ними.

Накануне хозяин дома хорошо позаботился обо мне: чтобы я не ощущал неудобства и пребывал в хорошем настроении, он принес мне амфору галилейского вина, которое он выбрал из всех остальных, потом что, как он заявил, оно не слишком бьет в голову, не вызывает боли в желудке и не содержит древесной смолы, способствующий хранению вина; однако при этом его следовало выпить за достаточно короткий срок, чтобы оно не скисло.

Аденабар с удовольствием попробовал его, отер рот и внимательно посмотрел на меня.

– Ты так изменился, что сейчас тебя трудно отличить от эллинизированного иудея: отрастил бороду, на пальцах полно чернильных пятен, однако что-то мне не нравится в выражении твоих глаз. Что с тобой? Будем надеяться, что не имеющий образа Бог иудеев не помутил твой разум, как это часто случается с путешественниками, приезжающими сюда, чтобы осмотреть храм, после чего в их головах возникают определенные мысли, которые не способен вынести разум нормального человека. Только детям Израиля эти мысли доступны, потому что с самого рождения они слышат о своем Боге, и когда мальчишка достигает двенадцатилетнего возраста, все это становится для него настолько привычным, что ему уже не требуется помощь родителей, для того чтобы благословить хлеб или молиться.