Игорь Ефимов - Невеста императора Страница 47

Другой опасностью были богатые дамы, которых я встречал на улице, в церкви, у здания суда, в лавках. Если я замечал на них необычное ожерелье, или старинный браслет, или головной обруч из Греции или Египта, я начинал лавировать в толпе таким образом, чтобы оказаться поближе и рассмотреть. Со стороны меня можно было принять за тайного обожателя или за вора, пытающегося подкараулить удачный момент. И так оно и случилось однажды, когда я подкрадывался к матроне Марселине — жене главного капуанского богача. Слуги ее схватили меня, повалили на землю. В воздухе замелькали палки.

— Госпожа моя! — возопил я, — Пощади! Я только хотел разглядеть, не из испанского ли сердолика застежка на твоем плече.

В толпе нашлись соседи с нашей улицы, подтвердившие, что я просто ювелир, одержимый страстью к камням. Марселина сжалилась и даже пригласила меня к себе в дом, взглянуть на ее коллекцию старинных колец.

Святители и апостолы! Чего там только не было!

В специальных ящичках блистали греческие кольца с вделанными в них резными печатями. Головы богов, философов и полководцев застыли в торжественной процессии, словно бы двигавшейся к невидимому храму. Египетские мастера были великими искусниками в работе с золотой проволокой, сплетали из нее миниатюрных птиц и зверей. Римские кольца Марселина разделила на две группы. В одной были кольца с камнями животного происхождения — жемчуг, кораллы, слоновая кость, янтарь. В другой — все остальные. У нее было даже кольцо работы великого Аспасиоса, с изображением рукопожатия — таким кольцом купцы любили скреплять свои сделки.

Марселина была рада показать свою коллекцию зрителю, у которого глаза загорались восхищением, а не завистью. Она стала моей постоянной заказчицей. Это для нее я сделал золотое блюдо с изображением Даниила во рву со львами, которое было признано лучшей работой года в нашей коллегии.

Так что дела у меня шли превосходно. Я работал много и с увлечением, иногда оставался в мастерской за полночь. Однажды, почувствовав голод, я вышел в затихший дом, прошел на кухню, но, сколько ни шарил на полках, не смог найти ни лепешки, ни сыра, ни яйца, ни яблока. Рассерженный, я разбудил жену и спросил, где она вздумала прятать съестное. Она заплакала и призналась, что в доме вот уже второй день нет ни крошки. Что они вместе со служанкой обегали все лавки и базары, но смогли найти только две свеклы и головку латука, которые и были съедены за обедом. Что из-за войны начался настоящий голод, а я не хочу ничего замечать, спрятавшись среди своих наковален, резцов, печей, щипцов.

В ту ночь я словно очнулся.

Я припомнил, что видел и исхудавших людей на улице, и толпу нищих у нашей церкви, выраставшую день ото дня, и телегу с трупами бедняков, проезжавшую под нашими окнами чуть не каждое утро. Но такова наша способность глядеть и не видеть, слушать и не слышать, знать и не помнить. Не о ней ли предупреждал нас Иисус Христос, призывая всегда иметь чресла препоясанными и светильники горящими? Вот все кругом происходит по слову Его, сказанному на горе Елеонской: «Восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады и моры». А я, нерадивый раб, прячусь от зова Господина своего, цепляюсь за сокровища земные.

Пристыженный, я решил на следующий же день оставить на время свои ювелирные страсти и отправиться добывать хлеб насущный для себя и родных. У брата моего была ферма под Экланумом. Я знал, что он не откажется продать мне что-нибудь из своих запасов. Жена умоляла меня не ехать, рассказывала о бесчинствах разбойников на дорогах, о весенних разливах горных ручьев и речушек.

— Помнишь, как мой дядя погиб под оползнем три года назад? — взывала она. — Мы ведь так и не нашли его, поставили могильную плиту наугад, на краю обрыва.

Но меня уже было не удержать.

Взяв одного слугу, одну запасную лошадь и много пустых мешков, я выехал через восточные ворота Капуи, пообещав стражникам поделиться с ними своей добычей на обратном пути.

Расчет мой строился на том, чтобы поспеть к брату засветло. Будучи от рождения городским олухом, я воображал, что до захода солнца разбойники обязаны сидеть в своих пещерах и не высовывать носа. Еще я воображал, что у разбойников должны быть свирепые лица, заросшие щетиной, покрытые шрамами и клеймами. Конечно, завидев их издали, мы всегда успеем ускакать.

Наивный простофиля!

Я даже не попытался вглядеться в группу понурых крестьян с посохами в руках, бредущих нам навстречу по маргинесу. Заметил только, что шедшая впереди женщина несет ребенка в плетеной корзине.

Она-то и оказалась у них главной.

Едва мы поравнялись с ними, она шагнула на дорогу и поставила корзину с ребенком под копыта моего коня. Естественно, я натянул поводья изо всех сил.

— Ты что — обезумела?! — завопил я.

В то же мгновение смирные поселяне преобразились — скинули капюшоны и бросились на нас. Через минуту мы уже были стащены с лошадей и катались по земле, пытаясь увернуться от сыпавшихся ударов. Еще через несколько минут, избитые и полуголые, мы брели, привязанные арканом к моей лошади, на которой теперь восседала довольная успехом разбойница. Корзина с тряпочной куклой осталась на дороге.

Левый глаз у меня заплыл от удара, правый слезился от боли и стыда. Я с трудом различал перед собой голую спину моего слуги, покрытую кровоподтеками. Разбойники громко спорили о том, кому достанется мой дорожный плащ из миланского сукна.

Я пытался вспомнить истории о дорожных грабежах, ходившие по Капуе. Что делают с пленниками? Продают в рабство? Держат в ожидании выкупа? Бросают в старый колодец, чтобы не осталось следов?

От страха у меня не было сил даже на молитву. Но кто-то, видимо, молился за меня горячо и истово. Кто-то взывал к моему ангелу-хранителю. Кто-то пытался уверить небеса, что душа моя не безнадежна. Что если ей дать побыть еще немного в ее земной оболочке, из этого может выйти какое-то добро для моих близких, для детей и даже для славы Господней на земле. Я представлял себе лицо молящейся — усталое, потускневшее от нехватки еды и любви, чуткое к каждому отклику Дарящего и Спасающего, — и слезы благодарности закипали в глазах. Только ее молитва могла выпросить чудо у судьбы.

И чудо случилось.

Один из разбойников вдруг завизжал и начал крутиться на месте, пытаясь вытащить из живота застрявшую там стрелу.

Другие бросились врассыпную.

Близко-близко перед моим лицом сверкнул нож, и атаманша разбойников умчалась в сторону придорожного леса, волоча за собой обрезанную веревку аркана.

Наши неведомые спасители погнались было за ней верхами, но быстро вернулись. Нас положили на подводу, обмыли раны. Всеми распоряжался молодой человек в епископской рясе.

— Как же быть, отец Юлиан? — спросил его один из всадников. — Неужели поворачивать обратно в Экланум? Ведь в Веспучии люди уже неделю без хлеба…

— Едем, едем дальше, — сказал человек в рясе. — Глубоких ран я не нашел, кровь больше не течет. Только укройте их потеплее. И принесите свежей соломы с поля. Дотянут.

Да, именно так произошла моя первая встреча с епископом Юлианом.

Еще в Капуе я слышал о молодом священнике, который взялся спасать голодных в то лихое время. И он не ждал, чтобы бедняки доползли до порога его церкви в Эклануме. Он не только собирал пожертвования для них, но сам отправлялся с вооруженным отрядом скупать продовольствие в деревнях и доставлять его в города.

И я, оправившись от своих ран, тоже вступил в его дружину и делал все, чтобы оправдать молитву праведницы, спасшую меня от злой судьбы. Бог видит все и без нас. Но перед людьми я могу засвидетельствовать: сотни бедных и слабых не пережили бы то лето, если бы не Юлиан Экланумский и его добрые дела под хорошей охраной.

(Ювелир Маний умолкает на время)

В списке моих грехов и слабостей любовь к роскоши стоит далеко не на первом месте. Но хотела я того или нет, вилла, отведенная мне Аларихом, за год превратилась в подобие маленького двора. Важные посетители наносили мне визиты чуть не каждую неделю. Подавать им обед в медной посуде, на деревянном столе выглядело бы намеренным оскорблением. И сенаторы, спешившие ко мне из Рима засвидетельствовать почтение, и префекты окрестных городков, и епископы, искавшие протекции для своих прихожан или вкладов на ремонт церкви, сожженной разбойниками, — все могли вообразить, что визиготы нарочно держат меня в унизительной бедности. Поэтому я не препятствовала переделкам и улучшениям, в которые ударилась Эльпидия с помощью приглашенного дворецкого.

И они уж расстарались!

В атрии, вдоль стен, вскоре появились мраморные статуи, порфировые вазы, позолоченные треножники для ламп. Доставленную с Кипра огромную кровать красного дерева пришлось сначала разобрать и потом собирать снова внутри моей спальни. По вечерам мои глаза блуждали напоследок по балдахину из зеленого индийского шелка, а поутру босые ступни погружались в теплые узоры персидского ковра.