Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 47

Я вопросительно посмотрел на кошечку с теплой пушистой шерсткой, которую держал на ладони, и спросил:

– Кто эта женщина?

Вместо ответа она перевернулась на спинку и подставила мне нежное брюшко.

Был лишь один способ обнаружить ту, что суждена мне: вернуться к прежнему ремеслу.

Пакен тепло встретил меня. Едва увидев, он тотчас раскрыл объятия. Наша преданность Фефи и печаль, вызванная ее смертью, сделали это объятие еще крепче. Затем мы вместе отправились в его любимую кондитерскую, обороту которой немало способствовал этот лакомка.

Мы поболтали, посмеялись, попили пива и отдали дань пирожкам с различной начинкой. Очарованная новым знакомцем, Тии с ее милой треугольной улыбающейся мордочкой устроилась на столе и замерла, не сводя с него глаз.

Я разглядывал Пакена: после моего пребывания среди мумий его красота и жизненная энергия буквально возрождали меня. Про себя я вознес молчаливую благодарственную молитву космическим силам, которые даруют солнце, чистое небо, прозрачную воду, сочные плоды и прекрасных людей. Пакен сам по себе являл противоядие от смерти. Даже игривая легкость его болтовни была благодеянием. Хотя он и не внушал мне какого-то глубокого чувства, я весьма ценил его общество.

Я описал ему свое приключение в Доме Вечности, где мне пригодилось его поручительство (Пакен тоже считал, что я исполняю обет, чтобы помочь умирающему отцу попасть в загробный мир), – но умолчал о применявшейся там жульнической системе, которую Тибор поклялся мне упразднить. Когда я упомянул разнообразные ухищрения, используемые в различных мастерских, Пакен утратил интерес к разговору: равнодушный, он с расслабленным видом принялся ощупывать свои руки и приглаживать волосы; это не имело к нему отношения; он ни на миг не допускал, что его ожидают подобные процедуры; смерть – это про других, эта скверная шутка никогда не коснется его; как будто, описывая ему человеческие страдания, я говорил о злоключениях какой-то экзотической породы животных, с которой его вообще ничто не связывает и которая только и заслуживает, что его вежливого внимания. Свой рассказ я завершил описанием Фефи, какой я увидел ее в последний раз – верной себе, пленительной, шелестящей, подготовленной к своему последнему путешествию.

Он развернулся ко мне и указал пальцем на уголок своего правого века.

– Видал?

Я склонился к нему.

– Что?

– Здесь.

На его коже цвета карамели я различил крошечную морщинку.

– Фефи, – прошептал он.

– Прости, что?

– Эта бороздка возникла после кончины Фефи. Так что я дал ей ее имя.

Из этого я сделал вывод, что таким оригинальным способом он делится со мной своим горем. Я тотчас оценил, с какой тщательностью он должен был изучать свой облик, чтобы заметить появление крошечной морщинки.

– Ты винишь ее в этом?

– В том, что она умерла?

– Что стала причиной твоей первой морщины.

Он откинулся назад и смерил меня удивленным взглядом:

– Как? Это не морщинка, а мимическая линия. Ну ты и тупой! Морщина, у меня, в моем возрасте?

Ошеломленный моей глупостью, он возвел глаза к небу, а затем перевел разговор на парфюмерную лавку. Ее унаследовали три дочери Фефи, более близкие к своему отцу Падисечи, чем к матери. Теперь заведением управляла старшая, Бакетптах.

– Ну как же! – воскликнул я. – Я общался с нею и ее сестрами в Доме Вечности. Высокая, с неприятным лицом?

– Точно. Суровый вид, холодная кожа, ледяной взгляд. От Фефи у нее только коммерческая жилка: она по-прежнему использует парфюмерную лавку для побочной деятельности.

– Ты имеешь в виду нас?

– Наконец-то слово, которое я желал услышать. Добро пожаловать, дорогой Ноам, приятного возвращения в наши ряды!

Потом Пакен указал на ласково мурчащего котенка, который упорно смотрел на него своими блестящими глазками.

– Не правда ли, похож на меня?

В лавке – истинном дворце ароматов, куда мы неожиданно нагрянули, – дочь Фефи меня не узнала: Бакетптах не проявляла особой склонности к мужскому полу, так с чего бы ей уловить связь между похоронным служащим и жиголо для зажиточных дамочек? Бакетптах четко улавливала ситуации, но на людей в этих ситуациях внимания не обращала. Она выслушала Пакена, который расписал ей круг моих обязанностей, совершенство моих предыдущих достижений, удовлетворение дам, имевших со мной дело: в частности, принцессы Неферу; этой рекомендации ей оказалось достаточно, осталось лишь согласовать расценки за мои услуги. Ей и в голову не пришло «испытать меня», как сделала ее мать…

Я с новым рвением взялся за свое ремесло и принялся отслеживать среди своих преданных клиенток ту, что была суждена мне. Может, это Диунут? Хетеп? Йюсени? Или Хевит? Рененут? Сотхис? Совокупляясь с ними, я теперь относился к ним совсем по-иному: прежде меня всецело поглощало оказание запрошенной услуги, теперь же я сосредоточивал свое внимание на женщинах, чтобы прочувствовать, кто из них может затронуть мое сердце.

Некоторым не понравился этот новый стиль.

– Что такое? Почему ты так разглядываешь меня? Я поправилась? Плохо выгляжу? У меня краска потекла?

Они принимали оскорбленный вид и продолжали обижаться, даже когда я громко возражал и расхваливал их великолепие. А если я еще сладким голосом добавлял: «Знание не мешает делать открытия», они в ужасе от меня шарахались. Я превышал свои обязанности заинтересованностью, которую проявлял к ним, и вдруг становился подлинным. Они платили за симулякр любовника, потому что им претило утруждать себя настоящим. Любой из них было достаточно иллюзии любви, подтвержденной заверениями в том, что она мне нравится. Проявляя любопытство, я разбивал эти подразумеваемые рамки, лишал их возможности держать все под контролем. Большинство моих дам ставили меня на место – кто резким словом, а кто и отказом впредь пользоваться моими услугами.

Тем же, кто дозволял мне разглядывать их, я старался посвящать как можно больше времени. Я пристрастился к тому, что наступает после – после того, как наши изнуренные тела испытали наслаждение; мне казалось, что поистине обнаженные, освободившиеся от напряжения, вынужденно уже не стремящиеся к оргазму, мы становимся ближе к себе настоящим. Любовь, размышлял я, появится только с прекращением удовольствия, в покое ощущений и мыслей. Две мои клиентки приводили меня в волнение. Я старательно мечтал о связи с ними, и, когда порой воображал себе сцены из нашей повседневной жизни, мне это удавалось. Но только на расстоянии; стоило мне снова прикоснуться к их коже, потереться об их тела, как я поспешно