Карин Эссекс - Фараон Страница 48

Лишь один бегун не имел при себе плети — самый старший из них. Это был Антоний. Он был тяжелее прочих, шире в груди и бедрах, даже можно сказать — мясистее. Прочие участники были юношами, которые только превращались в мужчин, в то время как Антоний уже перешагнул этот порог и был мужчиной до мозга костей; во всяком случае, так подумалось следившей за ним Клеопатре.

Антоний держал в руках белую корону, увитую листьями лавра, царскую диадему. Он вскинул корону над головой, так чтобы ее увидели все, как будто намеревался продать ее толпе. А затем преклонил колени перед Цезарем, эффектно склонил голову и протянул корону ему.

Внезапно воцарилась мертвая тишина; сделалось настолько же тихо, насколько перед этим было шумно. Клеопатра затаила дыхание. Это было то самое испытание, которое они так тщательно спланировали. Цезарь должен был отвергнуть корону в присутствии всего Рима. Но если большинство народа примется возмущаться и подбадривать его, он ее примет — тоже у всех на глазах, чтобы это видели все. Он не станет этого делать втихую, в результате какого-нибудь заговора, который его враги смогут потом осуждать и оспаривать.

Клеопатра поддерживала этот план.

«Если Рим — Республика и если подавляющее большинство граждан Республики желает, чтобы ты стал царем, значит, ты должен исполнить общее желание», — сказала она.

«Утверждение парадоксальное, но верное, дорогая», — заметил тогда Цезарь. Антоний согласился с ними и придумал, как и когда это следует провести. Когда Антоний изложил подробности своего плана, Цезарь сказал, что он — истинный наследник драматического таланта Еврипида, и Антоний заулыбался, радостно и широко, словно мальчишка.

— Сын мой, убери ее, — громко произнес Цезарь, и толпа взорвалась воплями.

Некоторые поддерживали отказ, другие же требовали, чтобы Цезарь принял корону. Антоний сделал вид, будто оскорблен. Он вскинул голову и бросил сердитый взгляд на Цезаря, потом обвел глазами толпу, чтобы все могли видеть, насколько он недоволен. Антоний кликнул троих своих товарищей, и те подняли его на плечи и двинулись вперед, словно фантастическое громоздкое животное. Так Антоний снова приблизился к ростре и теперь уже насильно попытался возложить корону на голову Цезарю. Цезарь выждал мгновение, а затем вскинул руку, отводя корону.

Толпа снова завопила и принялась выкрикивать его имя. Клеопатре подумалось, что оценить реакцию римлян весьма непросто. Она-то полагала, что это будет нетрудно — истолковать поведение толпы так, будто она желает, чтобы Цезарь принял корону. В конце концов, если это вызовет возмущение, не поздно будет и снять знак царской власти. «Если большинство будет против, ты можешь сорвать ее с головы, швырнуть на землю и растоптать», — так она сказала Цезарю.

Но Цезарь предпочел действовать более сдержанно. Антоний снова протянул ему корону, и на этот раз Цезарь покачал головой, медленно и эффектно, так, чтобы это видели все. А затем, согласно плану, он громко велел Луцию Котте внести запись об этом событии в общественные хроники.

— Запиши, что в этот день, четырнадцатого февраля, Цезарю на глазах у римского народа трижды предложили царскую корону и он трижды отверг ее.

И как бы ни хотелось Клеопатре услышать обратное, она все же не могла не признать, что эти слова вызвали у римлян взрыв настоящего восторга.

Весталки, римские жрицы-девственницы, хранительницы пламени Весты, богини домашнего очага — от этого пламени, неугасимо горящего днем и ночью, зажжен каждый очаг в Риме, — не чуждались подкупа. Помимо ухода за священным огнем на них еще лежала обязанность хранить у себя в храме все официальные документы города Рима, в тайне и безопасности. Аммоний наладил отношения с одной из младших весталок, Белиндой. Белинда до сих пор не простила своим родичам, что они вынудили ее отказаться от мужской любви ради удовлетворения семейного тщеславия, и эта горечь сделала ее склонной к предательству.

Она боялась за свою жизнь, так что Аммонию необходимо было вести себя особенно осторожно. Он поклялся в этом всеми богами и пообещал, что заставит поклясться и самое царицу, хотя на самом деле он был всего лишь ее слугой и не мог ни к чему ее принудить.

— Пожалуйста, дай ей клятву памятью отца, — попросил он Клеопатру. — Если эту девушку разоблачат, ее утопят в Тибре.

И Клеопатра дала обещание, понимая, что доставшиеся ей сведения все равно придется держать при себе.

Цезарь написал завещание. Он удалился в загородное поместье, дабы документально засвидетельствовать свою последнюю волю, и отказался сообщать, какова она.

— Я еще не настолько стар, — сказал он Клеопатре, — чтобы нам стоило бояться моей кончины. Но я запланировал двухлетнюю военную кампанию, и боги могут распорядиться так, что она окажется для меня последней. Я не хочу, чтобы кто-нибудь спорил из-за моих владений. С Рима довольно междоусобных схваток за деньги и собственность. А кроме того, я уже говорил тебе, что римские законы не позволяют оставлять свою собственность иностранцу. И пока нам не удалось изменить закон, наш сын считается, к сожалению, именно иностранцем.

— Именно так? — спросила Клеопатра.

— Да, дорогая. Именно так.

Цезарь пообещал, что сразу же после победы над Парфией его друг и сторонник Луций Котта с группой единомышленников выдвинет законопроект о том, чтобы Цезарю была дарована особая привилегия: брать себе столько жен, сколько потребуется, чтобы произвести на свет наследника. И никто — ни Цицерон, ни Брут, ни самые крикливые сторонники Республики — не смогут возразить. Ведь Цезарь присоединит к римскому государству огромные, но до сих пор остававшиеся непокоренными просторы Парфии.

— Это самое целесообразное решение, Клеопатра. Мне не придется восстанавливать против себя своих соотечественников, отсылая Кальпурнию. Мы с тобой поженимся в Египте, и я буду там твоим царем. Я останусь диктатором Рима до тех пор, пока кто-нибудь не придумает варианта получше. Наш сын будет признан законным, ты станешь моей женой, и мы претворим наши планы в жизнь.

Клеопатра знала, что большего добиться не сможет, но ей хотелось каких-то гарантий. А этого ни Цезарь, ни боги дать ей не могли. Ей предстояло рискнуть снова. Собственно, вся ее жизнь была дорогой от одного рискованного выбора к другому.

— Дорогая, ты выглядишь такой несчастной, словно без моих денег наш сын умрет с голоду, — сказал Цезарь. — В отличие от тебя, я не имею никакого титула, который мог бы ему передать. Это всего лишь вопрос имущества — и его куда меньше, чем то, которым владеешь ты. Ну пожалуйста, будь благоразумна. Сейчас это лучшее, на что мы можем рассчитывать.

И все-таки Клеопатре хотелось знать, не скрывает ли Цезарь чего-либо от нее. А потому она вручила Аммонию тяжелый кошелек с золотом, чтобы он втайне передал его Белинде. Весталка сообщила, что главным своим наследником Цезарь назвал римский народ. Он отписал значительную часть своего состояния отдельным гражданам. Вторым по значимости наследником, получавшим все остальное, был Октавиан, его худосочный племянник.

— Это всего лишь деньги, — сказал Аммоний, и Клеопатра с ним согласилась. — А твой сын — царь и владеет царскими сокровищами. Деньги — это как раз та составляющая власти, которую ему совершенно не обязательно получать от отца.

У Марка Лепида был лучший особняк в Риме — или, как шутил Антоний, лучший из тех, который был куплен на собственные деньги, а не присвоен в ходе гражданских войн. Клеопатра прогостила в этом доме неделю, так что у нее была возможность проводить с Цезарем больше времени, пока он не покинул Рим.

Маленький же Цезарь оставался на вилле, под опекой Хармионы. Клеопатре хотелось бы использовать эти последние оставшиеся дни, чтобы укрепить привязанность отца к сыну, но Цезарь не желал, чтобы мальчик оставался в городе, где мог стать жертвой какой-нибудь чужеземной болезни или врагов диктатора.

Они собрались за десятью большими круглыми столами; мужчины полулежали на ложах, а женщины уселись в кресла, как это было в обычае у римлян. Был четырнадцатый день марта, месяца, посвященного Марсу, римскому богу войны. Через четыре дня Цезарь собирался отбыть, дабы начать величайшую в семисотлетней истории Рима военную кампанию.

Лепид устроил обед в честь Цезаря и пригласил самых верных его друзей и сторонников. Все были уверены в том, что этот великий человек вернется в родные пенаты не ранее чем через два года.

— Марк Брут демонстративно отсутствует, — шепотом сказала Клеопатра Цезарю и Лепиду. — Никто из дома Сервилии не пришел.

— Ну и пусть. Зато Брут не будет портить нам веселье своим унылым видом, — отозвался Лепид.

— Он просто серьезен по натуре, — сказал Цезарь. — Не так уж просто скрыть свой темперамент, чтобы лучше уживаться в обществе.