Сергей Григорьев - Александр Суворов Страница 49

Суворов не заставил себя ждать. В десять часов утра, когда пробили четыре склянки, он пришел на рейд под парусом на одномачтовой сойме и ступил на правый, почетный трап «Северного орла».

Несмотря на свой малый рост, Суворов в совершенстве владел искусством осанки. В парадном мундире, с эполетами генерал-аншефа, в шарфе со шпагой, в ленте ордена Александра Невского через плечо, в шляпе, украшенной сверкающим бриллиантовым пером, Суворов казался выше ростом.

Матросы корабля не узнали в этом осанистом генерале того проворного старичка, который позавчера лазил с ними по вантам и повторял вслух, чтобы лучше запомнить, названия частей рангоута и такелажа.

Фалрепные[81] на трапе вытянулись и застыли, встречая гостя, и каждый из них подумал:

«Правильный будет мичман!»

Приветствуя Суворова вслед за вахтенным начальником, Прончищев подобрал живот и подумал:

«Посмотрим, кто окажется мальчишкой!»

Суворов вошел в салон адмиральской каюты, освещенной через окна кормового балкона зелеными отсветами воды и теплыми огнями восковых свечей в двух канделябрах — без них в каюте было бы темно.

Сэр Бушприт сидел за столом, покрытым зеленым сукном с золотой бахромой. По бокам его разместились члены комиссии.

Суворов на «мичманской дистанции», за три шага перед столом, звякнул шпорами, четко пристукнув каблуками ботфорт, стал «стрелкой» и явился по форме.

Экзамен начался. Вопросы задавали по очереди командиры кораблей, капитан-командор выслушивал ответы Суворова, важно кивая «бушпритом», словно фрегат на пологой, спокойной волне мертвой океанской зыби.

За бортом «Северного орла» весело струилась вода. По деку[82] мягко топотали матросы босыми ногами — шли предобеденные работы; покрикивали, распоряжаясь ими, урядники.

Металлически звучал голос Суворова, когда он, словно читая по книге, чеканил слова морского регламента Петра Великого.

Экзаменаторы отмечали ответы Суворова на листах бумаги. Кандидат на мичманский чин отвечал на все вопросы, обращаясь к председателю, каковым являлся сэр Бушприт. Наконец и сей последний предложил ищущему мичманского чина вопрос:

— Не скажете ли нам, господин ансень де весо,[83] что принадлежит до силы и знатности флота?

Вопрос выходил далеко за рамки мичманского экзамена. Получилось так, что капитан-командор спрашивал не испытуемого, а как будто хотел знать о флоте мнение Суворова — генерала, прославленного победами на суше. И то, что сэр Бушприт назвал его «ансень де весо», как будто говорило, что председатель комиссии уже признает Суворова достойным мичманского чина.

Суворов ответил:

— Сила и знатность флота не в одном великом числе кораблей, матросов и корабельных пушек состоит, но главнейше потребны к тому искусные флагманы и офицеры. Без того ненадолго станет, какой бы великий флот теперь вдруг построен ни был, если недостанет искусных и ревностных исполнителей.

Прончищев перевел ответ Суворова. В глубине глаз сэра Бушприта вспыхнули озорные огоньки; ответ Суворова чем-то его обидел.

— Все то теорий. Будем смотреть на практик. Вы даете свой платок. Вам будет завяжить глаза…

Командиры тревожно переглянулись. Случилось то, чего боялась вся команда «Северного орла»: сэр Бушприт решил закончить экзамен игрою в жмурки.

Сэр Бушприт любит заниматься этой игрой — в ней заключалось и ею ограничивалось участие сэра Бушприта в обучении матросов морской практике. В расчете на то, что каждому из них когда-нибудь, быть может, придется работать в темноте, что и бывает, матросу завязывали глаза, а урядник стоял наготове с линьком[84] в руке.

«Где есть грот-брамшкот?» — спрашивал капитан-командор Нанинг.

Матрос, расставив руки, двигался туда, где думал найти шкот, натыкался на кнехт или бухту и падал, вставал, шел дальше и, наконец, хватался за первую снасть, попавшуюся под руку.

«Ты врал!.. Три линька!»

Урядник отпускал матросу три крепких удара. Капитан-командор довольно похрапывал при каждом ударе. За каждую следующую ошибку матрос снова получал три удара, пока не находил наконец грот-брамшкот.

Прончищев смущенно объяснил Суворову, какое последнее испытание придумал ему капитан-командор. Суворов выслушал не гневаясь.

Присутствующие еще надеялись, что дело обернется шуткой, но сэр Бушприт велел дневальному достать полотенце и пригласил всех выйти на палубу.

Суворов, храня невозмутимо важный вид, окинул взглядом верхнюю палубу, от шканцев до бушприта, и сам завязал себе глаза полотенцем, плотно обмотав его вокруг головы, — ни у кого не могло явиться сомнения: сквозь такую повязку видеть нельзя.

Появление на шканцах командиров и Суворова с завязанными глазами остановило работы, несмотря на окрики урядников и боцмана. Среди матросов поднялся говор; они отошли к сеткам, очистив палубу. Все ждали, чем кончится игра неосторожно начатая капитан-командором. Прончищев заметил на лице сэра Бушприта мимолетную тень смущения.

— Милорд! — обратился командир «Северного орла» к сэру Бушприту. — Не пора ли кончить?

Капитан-командор повел носом и крикнул, обращаясь к Суворову:

— Где суть грот-фортун правый борт?

Суворов двинулся по палубе скользящим шагом, протянув вперед руки. Игрою в жмурки он много забавлялся со своими подчиненными, коротая скучные вечера молодым еще командиром в Суздальском полку и даже в Бырладе перед штурмом Измаила. Суворов придавал глазомеру большое значение. Он сам обладал тонко развитым чувством пространства и считал, что пустая, на первый взгляд, детская забава развивает способность быстро ориентироваться в темноте. Подойдя к борту, Суворов пересчитал рукой все четыре фордуна.

Капитан-командор качнул «бушпритом».

— Он меня понималь лучше вы! — кинул сэр Бушприт командиру корабля. — Где есть фока-ванты, левый борт?

Называя части такелажа одну за другой, капитан-командор вел Суворова от мачты к мачте, со шканцев на бак корабля, заставляя его на ощупь находить названные предметы.

— Где есть фока-штаг?

Ропот покатился по толпе матросов на баке, когда Суворов, подойдя к основанию бушприта, коснулся рукой фока-штага, натянутого струной от основания бушприта к фор-марсу. У каждого, кто следил за игрой (а следили все), екнуло сердце: что, если капитан-командору вздумается спросить: «Где есть форстень-штаг!»

Чтобы коснуться рукой форстень-штага, закрепленного в ноке бушприта, Суворову пришлось бы в сапогах, с завязанными глазами ступить на дерево, висящее над водой.

Так и есть!

— Где бушприт? — вопросил капитан-командор, подготовляя следующий вопрос о форстень-штаге.

Суворов на мгновение застыл, потом круто повернулся на голос капитан-командора и протянул руку с явным намерением схватить его за нос. Напрасно сэр Бушприт, отмахиваясь, отступал перед Суворовым. При общем хохоте кандидат на мичманский чин настиг капитан-командора, припер его к фальшборту и, сорвав со своих глаз повязку, поднял руку.

Капитан-командор поспешил закончить игру:

— Вы есть достойны чина мичман. Получить патент! Будем друг другому. Вы, господин генерал, отлично мой понималь.

Сэр Бушприт протянул Суворову руку. Тот отступил на шаг и с повелительным жестом, не повышая голоса, сказал:

— Предлагаю вам, господин командор, приказать эскадре сняться немедленно с якоря, идти к указанному мной месту производить промеры!

Капитан-командор качнул «бушпритом» и приказал начальнику вахты:

— Свистать всех наверх! Сниматься с якоря!

Суворов поклонился всем и направился к трапу, провожаемый веселым гулом матросских голосов. Капитан-командор оценил их чувства и приказал:

— Матрос по вантам! Кричаль три раза «hourra»![85]

Сойма отошла от трапа. Суворов стоял около руля на корме. Матросы на «Северном орле» белыми голубями взлетели наверх по вантам и дружно прокричали:

— Ура! Ура! Ура!

Сэр Бушприт, обнажив голову, помахал вслед сойме шляпой. Суворов также приподнял шляпу над головой. Кинбурнское перо сверкнуло на солнце синими и красными огнями.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Новый противник

Заботы о деле, слишком малом для способностей и таланта Суворова, не могли заглушить его обиду. Напрасно он в раздражении взывал в столицу:

«Ради бога, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал. Сего 23 октября я 50 лет в службе. Тогда не лучше ли мне кончить карьер[86]…»

После вспышек бессильного возмущения им овладевало уныние.

Стараясь отделаться от него, Суворов убеждал себя, что и тут, в Финляндии, он делает важное для России дело, и вдруг решался просить о назначении его командиром Финляндской дивизии.