Александр Тамоников - Белый царь – Иван Грозный. Книга 1 Страница 5

Дмитрий вздохнул и проговорил:

– А я вот ничего не слышу. Молюсь как все. То, что есть у тебя, мне не дано. Спору нет, в храме легко, светло, радостно. Но чувства, которые испытываешь ты, мне неведомы. Значит, Господь отвергает меня? Выходит, я не заслужил милости Всевышнего, так, Федя?

– Не так, Митя! Пред Богом все равны. Он прощает всех, кто искренне раскаивается в грехах. Просто, наверное, не каждому дано понять и осознать в полной мере милость Господа.

– Значит, ты понимаешь, осознаешь, а я нет?

– Может, и так, Дмитрий, только без обиды.

– Да какая уж тут обида! Ты у нас особый, книжки читаешь без принуждения, да какие! Даже отцы наши не все в них понимают. Ну да ладно. Что теперь делать будем? Заедем к нам, перекусим, коней накормим?

– А потом что? – спросил Федор.

– Я бы на ярмарку проехал, так она уже сворачивается. Может, по Москве еще погуляем, поглядим, как народ после торгового дня праздновать будет?

– Ладно, давай так и сделаем, – согласился Федор.

Молодые люди проехали к дому Ургиных, где их встретил Родион, слуга князя Михаила Ивановича, отца Дмитрия.

– Ты где, голубь, пропадал? – спросил он.

– Почему ты спрашиваешь, Родион?

– Потому, что батюшка твой очень недоволен был, когда не увидел тебя за обеденным столом.

– Гроза нас за городом задержала, Родион. В Москве бури не было, а за рекой деревни горели, избы рушились.

– Да ты что?

– Вот тебе, Родион, и что.

– То-то гляжу, одежа на тебе замытая.

– В реке постирался. Нам бы с Федором перекусить, Родион.

– Ступайте к Марфе, она вас пирогами попотчует.

Дмитрий обнял слугу за плечи и спросил:

– А батюшка, наверное, отдыхает после обеда?

– Прилег. Да и матушка тоже.

– Это хорошо. Мы быстро перекусим и обратно в город.

– Ты, Митька, человек вольный, я тебе не указ, но коня не дам! Смотри, полдничать не явишься, батюшка не на шутку осерчает.

– Знаю. Тогда и за конем Федора присмотри.

– Присмотрю, бедовая твоя голова. Чую, попадешь ты нынче под кнут отца.

– Крепче буду!

Родион улыбнулся и сказал:

– Ступайте уже, пока Михаил Иванович не встал.

Молодые люди прошли в светелку. Повариха Марфа накормила их пирогами с яйцами, грибами и горохом. Они запили еду квасом и спешно покинули большой дом князя Ургина.

Вскоре приятели вышли на площадь, где часто собирались парни и девушки того же возраста, что и Федор с Дмитрием. Жара немного спала, тени деревьев вытянулись. Молодежь по традиции устроила игры. В стороне у частокола девицы встали в круг. Одну из них вывели в середину, завязали глаза, недолго покружили и отпустили.

– Глянь, Федя, девицы в ланту играть затеяли, – сказал Дмитрий. – Давай поглядим, угадает та из них, глаза которой закрыты повязкой, у кого жгут в руках.

– Поглядим, – согласился Федор.

Девушка пошла по кругу и остановилась возле одной из своих подружек.

Дмитрий воскликнул:

– Не та, дуреха!

Девушка ошиблась, за что тут же получила легкий удар жгута по спине. Она обернулась, указала на другую участницу игры, опять не угадала и вновь получила жгутом по спине.

– Да как же тут отгадать можно, если глаза закрыты? – спросил Федор. – Что это за игра?

– В каждой игре, Федор, есть смысл.

– Да? И какой смысл в ланте?

– Девушка ничего не видит, но выбирает, выражает свою слепую любовь. Вот ее и бьют, чтобы наказать за легкомыслие. Оно исправляется опытностью, приходящей через тяжелое наказание. Конечно, никакого наказания тут нет и в помине, а смысл есть!

Федор взглянул на товарища и спросил:

– А ты откуда про это знаешь?

– Я же вечерами не сижу за книжками, Федя, как ты, а по Москве езжу. Где в городки сыграешь, где в тычку. А девицы рядом, вот я их и наслушался. Вечером на Москве весело, Федя. Ой! Вон, погляди-ка. – Дмитрий указал на ребят, собравшихся толпой. – Там, кажись, веревку перетягивать собрались. Пойдем?

– А в этой игре какой смысл? – с усмешкой спросил Федор.

– А такой, что победа дается тому, кто сильнее. Так идешь?

– Нет, – отказался Федор. – Я лучше отсюда за вами погляжу.

– Ну и гляди!

Дмитрий подошел к ребятам и вскоре уже верховодил среди них. Они разбились на две команды и начали тянуть веревку, которая тут же не выдержала и порвалась. Парни повалились на землю. Расхохотались как игроки, так и зрители.

Смеялся и Федор, но перестал, когда к нему подошел Дмитрий. В его взоре парень увидел боль, скрываемую от других за напускной веселостью.

– Ушибся, Митя? – спросил Федор.

– Нет, но упал на спину, прямо на ожоги.

– Говорил же, надо было еще в деревне их посмотреть, показать людям. Уж у них нашлось бы чем их намазать, да и перевязать. Пойдем на посад под Варваркой. Там в крайней избе, если отсюда идти, знахарка живет. Бабка Катерина. Архип, слуга отца, не раз хвалил ее, говорил, что она чуть ли не все болячки лечит.

– О Катерине пол-Москвы знает. Отец мой тоже ее иной раз к себе зовет. Мне его расспросы о болячках ни к чему. Родион ожоги посмотрит да чего-нибудь придумает. Тогда и батюшка не узнает.

– Почему ты не хочешь ему правду сказать? Ведь мы не злое, а доброе дело сделали, людей, детишек малых от смерти лютой спасли.

Дмитрий не по-юношески серьезно взглянул на друга и сказал:

– Мы, Федя, сделали то, что должен был сделать любой русский человек. Хвалиться этим для меня зазорно.

– Вот всыплет тебе Михаил Иванович ремня за пропущенный обед, да еще и по болячкам, и все труды Родиона пойдут коню твоему Коршуну под хвост.

– Не всыплет, – уверенно сказал Дмитрий. – Он всегда только грозит, а потом отходит быстро.

– Тогда пойдем к вам. Заберу коня и поеду до дому. Мои тоже, наверное, волнуются.

Молодые люди вернулись в дом Ургиных. Дмитрий показал Родиону ожоги. Тот поохал, поахал и повел княжича в свою горницу.

Федор забрал коня и отправился домой. Москва же продолжала гулять. День ярмарки всегда праздник. На этом прогулка товарищей, полная приключениями, закончилась. Ближе к вечеру поутих и город.

Глава 2. Друзья

То было в утро наших лет —

О счастие! о слезы!

О лес! о жизнь! о солнца свет!

О свежий дух березы!

Жизнь всякого народа, всякого человеческого сообщества зиждется на единстве мировоззрения, определяющего моральные, этические и религиозно-нравственные нормы поведения. Жизнь личная и семейная, общественная и государственная в равной степени зависит от того, что признается людьми допустимым, а что нет, что почитается за благо, а что за зло, какой смысл полагается в человеческом бытии и какова его высшая, вечная, непреходящая цель.

День 23 октября 1523 года от Рождества Христова выдался ненастным. Да и немудрено, осень на дворе. Северо-восточный, временами порывистый, пронизывающий ветер гнал по улицам, площадям, переулкам Москвы пожелтевшую, пожухлую листву, сброшенную деревьями и кустарниками. Свинцовые тучи обложили город со всех сторон, накрыли его мелким, но плотным, по-осеннему нудным дождем, то надоедливо спокойным, то хлещущим по лицам прохожих водяным бичом. Тучи висели низко, их лохмотья задевали кресты храмов.

Пенистые волны почерневшей Москвы-реки накатывались на пологие берега, бились об обрывы, кружились в водоворотах, покрытых рябью. Редкие лодки высокими носами рубили волны, спеша к берегам, к причалам. Люди стремились в жилища, в тепло.

В домах растопили печи, отчего над городом витал запах дыма, неподвластный ни дождю, ни ветру. На улицах народу было мало. Только из кабаков доносился гвалт подвыпивших мужиков, сменяемый заунывными песнями, нарушавшими шелестящую тишину города, угнетенного непогодой.

Вечерело. Федор Колычев зажег восковые свечи, и в горнице стало светлее, уютнее. Юноша шестнадцати лет от роду разложил на деревянном столе с резными ножками Библию, снял зипун и остался в белой шелковой рубахе, доходившей ему до колен и перехваченной на талии нешироким поясом. Он повернулся к киоту, где теплилась лампадка, и перекрестился на икону чудотворца Николая, три года назад подаренную ему женщиной, спасенной на пожаре. Потом Федор присел на дубовую лавку, покрытую ковром.

Слуга Архип постарался на славу, растопил печь так, что в горнице было жарко. Порыв ветра бросил на слюдяное оконце горсть мелких дождинок. Федор еще раз перекрестился и раскрыл рукопись.

Федор внешне ничем не отличался от своих сверстников. И все же промысел Божий наложил на юношу свой отпечаток, как бы предопределяя его воистину великое будущее самоотверженного служителя христианской веры и русской православной церкви. Всех, кто знал Федора, поражали его глаза, не по возрасту строгие, умные, немного печальные. Они говорили, что человек, не по возрасту мудрый, уже познал то, что не суждено. Эти глаза могли быть смиренными, спокойными, добродушно улыбчивыми и в то же время яростно пронзительными, выдававшими могучую внутреннюю силу молодого человека, способного на многие благие дела. Незаурядная сила духа Федора основывалась на крепкой вере в Господа Бога и сына его Иисуса Христа, принявшего на себя страдания за весь род людской ради его спасения и направления на путь истинный.