Лариса Малмыгина - Лилия Белая. Эпический роман Страница 5

– Стерва! С Барановым якшалась! – взъерепенилась душонка Тришкина и, минуту помешкав, приказала ничтожному туловищу поднять на новоиспеченную вторую половину жалкий костлявый кулачок.

Уля съежилась, но убегать не стала. Да и некуда бежать сиротинке было. Разве только на могилку к родимой матушке. Умчаться бы на старое деревенское кладбище да там и остаться. Только не расступится мать сыра земля перед не своевременно прибывшей, не даст ей приюта, не приголубит, не укроет ее. Остается Ведьмино болото. Оно терпеливо ждет всех, кто решил распрощаться с жизнью.

Мужицкий кулак как-то внезапно обрушился на макушку ошеломленной девушки, и несчастная, осев на добротно положенные крашенные половицы, заслонила перекошенное от боли лицо острыми полудетскими локотками, что вызвало бешеную ярость почувствовавшего неограниченную власть мужчины.

Удар за ударом градом сыпались на лишившуюся сознания Улюшку, превращая ее прекрасное невинное тело в кусок безобразного кровавого месива.

– Что ты делаешь, паскуда? – словно вихрь, ворвался в горницу запыхавшийся Дементий Евсеич. – Убью гаденыша!

Мощными ручищами скрутил лишившегося рассудка наследника старший Макаров и насильно уложил его на укрытую пышной периной железную, с причудливыми завитками, кровать. А потом поднял с пола беспамятную невестушку и понес ее, бесчувственную, в свою опочивальню.

Глава 4 Побег

Дни безропотно перерождались в бесконечно долгие ночи, ночи – в неизменно тусклые, бессолнечные дни. Некто неотчетливый заботливо поил Уленьку пенистым, ударяющим в нос, квасом, некто расплывчатый заставлял ее съесть ложку-другую кислых наваристых щей, но непреклонное Улино сердце не желало возвращаться к опостылевшей донельзя действительности

Прошла, наверное, вечность. Неожиданно для сельчан, уже покорно притерпевшихся к беспросветности безрадостных однообразных будней, выглянуло слепящее глаза солнышко. Оно неспешно окинуло удивленным взглядом унылое бытие крестьян и, смилостивившись над ними, решило подарить бесправным людям несколько часов подлинного счастья. И тут грянул мороз. Заскрипел снег под полозьями саней, весело заржали кони разных мастей, приветствуя пришедшую, наконец-то, зиму. И тогда Уля открыла глаза. Жить не хотелось.

– Неча валяться, – заметив пробуждение нелюбимой невестки, сдернула с нее стеганое одеяло Фекла Устиновна. – Довела моего сыночка до тяжкой немочи, проклятая. Вернула бы я тебя Василью, да токмо отец не велит. Заморочила стары мозги Дементию Евсеичу, колдунья назаровская.

Вздрогнув, Ульяна попыталась подняться, да только напрасно, не послушались ее ноги и голова закружилась.

– Маманя! – вошел в их светелку вечно пьяный муж Уленьки – Маманя, Улька померла, что ль?

С силой повернувшись на ненавистный сиплый голос, девушка в ужасе замерла.

– Жива змея подколодная, – покачала редковолосой головой свекровка, – чтой-то ей сдеется!

– Отринь, карга старая! – вдруг оказался подле второй половины старший Макаров. – Не то по зубам получишь! А ты лежи, лежи, девонька, Парашка немедля тебе пирога капустного приволочет.

Сузив почти белые свои глаза, не обросшие до сих пор ресницами, отвернулась от снохи Фекла Устиновна, отвернулась да из светлицы вперевалку пошла. Опустив щуплые плечики, покорно поплелось за нею и ее единственное чадо.

– Не кручинься, зазнобушка, – рывком наклоняясь над девушкой, зашептал между тем Дементий Евсеич. – Брошу я старуху беззубую да на тебе женюсь. Родишь ты мне сыночка нормального, на меня похожего. Будет на кого свои капиталы оставить.

Его бородатое лицо ужасало горемычную, но она все яснее и отчетливее начинала понимать, что этот огромный и неповоротливый, схожий с медведем, мужик – единственный из всех живущих на белом свете, способный защитить ее от побоев душевнобольного мужа.

– Полюби меня, девица, – надрывался меж тем над ее ухом грозный свекор, и его толстые мясистые пальцы неумело гладили обмякшее от слабости тело сношеньки. – Не перечь мне, краса ненаглядная. Давно я тебя заприметил, да чтоб ты рядком со мною находилася, решил сдуру болвана Тришку на тебе женить. Прости мужицку страсть, любушка!

– Не надо! – в ужасе воскликнула Уленька, оттолкнулась от старика постылого и снова погрузилась в спасительное небытие.

Была ночь, когда Уля пришла в себя. Пошевелив онемевшими пальцами, девушка с тоской осознала, что до сих пор жива. С омерзением вспомнив о домогательствах Дементия Евсеича, она поднатужилась и встала. Неведомая сила подняла ее иссохшее безвольное тело и поставила его на ослабевшие от болезни ноги. Пошарив руками по тумбочке, несчастная нашла свечку и коробок спичек, а когда несмелый огонек осветил окружающее пространство, Улюшка поняла, что находится в горнице совершенно одна. Мощный порыв ветра с силой прибил озябшую ветку старой корявой яблони к окошку ненавистного макаровского дома, и тогда раздался тихий стук в дверь. Уленька вздрогнула и прислушалась. Бесстрастное тиканье часов резко ударило в уши и оглушило ее настолько, что она, будто защищаясь, крепко стиснула веки. Прошла вечность. Холодная щекотливая струйка едкого пота давно не мытого тела извилистым ручейком пробежалась по ее оцепеневшей напряженной спине, скопилась на ложбинке между окаменевшими ягодицами и по ногам ринулась на полосатый домотканый половик. Стало зябко.

Неясный шорох неспешно прошелся по застывшей от ужаса светелке и остановился подле большой русской печи. Вспомнив о бабушкиных сказках про домовых, Уленька решила улыбнуться, но вместо дерзкой, разрушающей глупые деревенские суеверия усмешки, на свет божий родилась страшная, отчаянная гримаска.

«Надо непременно бежать, – затравленно оглядываясь по сторонам, внезапно решила девушка. – Только куда пойдет сиротинка бесприютная? К батюшке, который не пустит ее на порог»?

На полированном фабричном стуле как ни в чем не бывало мирно покоилась ее первая, вызывающая острую зависть подружек, кроличья шубка. Серые, расшитые замысловатыми узорами, валенки прикорнули к тяжелым полам подлинного господского одеяния. Будто кто-то специально приготовил их для отчаявшейся беглянки. Даже синее шерстяное платье лежало на краю кровати и настоящие городские чулки.

Лихорадочно одевшись и наскоро накинув на голову новую пуховую шаль, бесшумно вышла Уленька в гулкий пустой коридор. Дом мирно спал. Где-то в отдалении тоненько постанывала Пульхерия Матвеевна да басовито похрапывал Еремей Кузьмич.

Входная дубовая дверь недовольно скрипнула, нехотя выплевывая наружу то, что так стремилось выбраться из охраняемой ею территории. Ветер, истосковавшись по живым существам, бездумно почивающим в неволе бревенчатых и каменных тюрем, стремительно рванулся навстречу нечаянной товарке и, играючи, бросил ей в лицо пригоршню колкой снежной крупки. Зябко поежившись, Уля пошла. Куда? Она не знала. Зловеще темнеющий на горизонте лес манил ее в свои неизведанные глубины, чтобы адским магнитом притянуть к коварной реке Сороке, а там и к прожорливому Ведьминому болоту.

«Куда я иду? – с трудом переставляя будто пудовые валенки, с безразличием думала девушка. – И зачем я иду туда»?

Маленькая щупленькая фигурка, похожая на призрак, вдруг появилась подле самой опушки. Она кружилась в неизвестном танце, резко приседала и, подбрасывая вверх, к небу, неясные длинные тени, что-то надрывно выкрикивала.

– Привиделось, – обмирая на месте, прошептала Уля и медленно развернулась назад. Туда, в логово Тришки Макарова.

Словно удивившись намерениям нерешительной подружки, притихший было ветер метнулся к ней с новой силой и попробовал свалить долгожданную добычу в недавно наметенный, схожий с могильным холмом, сугроб.

Фигура неожиданно остановилась. Точно бесплотный дух, она неторопливо поплыла на Ульяну, чтобы утянуть ее, беззащитную, в потустороннее сатанинское царство. Время умерло, и бедняжка обреченно опустилась на окоченевшую землю, чтобы слиться с ней воедино.

Привидение неуклонно приближалось. И тогда несчастная покорно сомкнула запорошенные неугомонными снежинками вдруг резко потяжелевшие веки.

– Вставай! – приказало привидение хриплым женским голосом. – Вставай и пойдем со мной.

Уши не могли врать, по крайней мере, они никогда не лгали своей любимой хозяйке прежде, а потому, памятуя о том, что духи не простужаются, Ульяна робко открыла глаза. Вся в глубоких морщинах, пожилая женщина стояла перед непорочной женой жестокосердного безумца. В том, что борозды на лице незнакомки были настоящими человеческими морщинами, Уля не сомневалась. Только тлеющие угольки в глубоких глазных впадинах неизвестной не позволяли беглянке обрадоваться возникновению из ниоткуда неожиданного спасения.