Режин Дефорж - Голубой велосипед Страница 5

— Да, мама.

— Что ты делаешь в такой темноте?

— Я размышляла.

Она ладонью прикрыла глаза от резкого света лампочки.

— Пожалуйста, мамочка, выключи свет.

Изабелла Дельмас выполнила просьбу и, проходя вперед, переступила через груду книг, загораживавших проход. Сев у подножия кровати на разбитую молитвенную скамеечку, она погладила растрепанные волосы дочери.

— Скажи, дорогая, что не так?

Леа ощутила, как поднимается в горле комок слез, и ее охватило желание довериться матери. Но зная, как строга та в таких вещах, она не поддалась соблазну открыться в своей любви к мужчине, который вскоре венчается с другой. Ни за что на свете Леа не хотела бы причинить страдание этой сдержанной женщине, которой восхищалась, которую боготворила и, на которую так хотела бы походить.

— Малышка моя, поделись со мной. Не смотри на меня, как загнанный в ловушку звереныш.

Леа попыталась улыбнуться, что-то сказать о завтрашнем празднике, о своем новом платье, но голос ее сорвался, и в слезах бросилась она на грудь матери, шепча:

— Я боюсь войны!

3

На следующий день с раннего утра дом наполнился возгласами, смехом и беготней трех сестер. Руфь уже просто не знала, за что хвататься, чтобы удовлетворить требования трех «малышек». Где только она не искала сумочки, шляпки, туфли…

— Поторапливайтесь. Ваши дядюшки и ваши кузены и кузины уже скоро будут.

Действительно, у сараев только что остановились три лимузина. Старший брат Пьера Дельмаса, Люк, знаменитый в Бордо адвокат и ярый поклонник Морраса, приехал с тремя младшими детьми — Филиппом, Коринной и Пьером. Леа их не любила, находя снобами и лицемерами; исключение составлял Пьер, которого все звали Пьеро, чтобы отличить от крестного отца; похоже, он обещал вырасти другим. К двенадцати годам он умудрился быть исключенным — за наглость и богохульство — из всех церковных учебных заведений Бордо и теперь, к вящему неудовольствию отца, продолжал образование в светском лицее.

Вдова-полковница Бернадетта Бушардо перенесла всю потребность любить на единственного своего сына Люсьена, который родился незадолго до того, как она овдовела. В свои восемнадцать лет юноша больше не мог выносить материнскую заботливость и ждал лишь первого случая, чтобы ускользнуть из дома.

Доминиканец Адриан Дельмас, «совесть семьи», имел обыкновение поддразнивать своего брата Пьера. Среди его племянников и племянниц только Леа не испытывала робости перед монахом, гигантом, выглядевшим особенно внушительно в длинной белой рясе. Замечательный оратор, он выступал с проповедями по всему миру и, зная множество языков, регулярно переписывался с религиозными деятелями всех вероисповеданий.

В обществе Бордо, как и в собственной семье, его считали революционером. Разве не он укрывал у себя после падения Барселоны покинувших свою страну испанских беженцев, этих растлителей монахинь и разорителей склепов? Разве не он был приятелем английского писателя-социалиста Джорджа Оруэлла, бывшего лейтенанта 29-й дивизии, который, прежде чем попасть во Францию, где Адриан оказал ему гостеприимство, раненый брел под палящим солнцем, ночуя под открытым небом в зарослях кустарника или в разрушенных домах? Единственный из братьев, он осудил как несправедливое Мюнхенское соглашение и предсказал, что трусость не позволит избежать войны. Один месье д'Аржила разделял это мнение.

Раймон д'Аржила и Адриан были старыми друзьями. Оба любили Шамфора, Руссо и Шатобриана, но спорили из-за Золя, Жида и Мориака, снова сходясь во взглядах на Стендаля и Шекспира. Их литературные споры могли тянуться часами. Когда отец Дельмас приезжал в Белые Скалы, слуги говорили между собой:

— Смотрите-ка, снова святой отец со своим Золя. Пора бы ему понять, что хозяин того не переносит.

Из всех девушек только Леа была одета в темное платье, резавшее глаз в этот летний полдень.

Ей пришлось долго уламывать мать, чтобы та разрешила ей сшить это платье из тяжелого черного шелка в мелкий цветочек. Его линии подчеркивали тонкость талии, пышность груди и крутизну бедер. На голые ноги были обуты лодочки из красной кожи. Украшенную букетиком цветов в тон к лодочкам черную соломенную шляпку она лихо сдвинула набекрень. В руке держала опять же красную сумочку.

Само собой разумеется, первыми к ней подбежали братья Лефевры. Затем ее расцеловал Люсьен Бушардо, шепнувший перед тем Жану на ухо:

— А наша сестричка здорово сложена.

В свою очередь подошел Филипп Дельмас и, покраснев, тоже поцеловал сестру. Сразу же отойдя от него, Леа повернулась к Пьеро, который бросился к ней на шею, сбив шляпку.

Отвечая поцелуем на поцелуй, Леа сказала:

— Пьеро, я очень рада тебя видеть!

Расталкивая толпу поклонников, наконец, сумел пробиться к девушке и доминиканец в белой рясе.

— Дайте же мне пройти и обнять крестницу!

— Дядюшка Адриан, как это хорошо, что вы приехали! Но что с вами? Вы выглядите озабоченным.

— Пустяки, милочка, пустяки. Как же ты выросла! А ведь когда-то я держал тебя над купелью! Теперь надо бы подумать и о твоей свадьбе. Мне кажется, женихов у тебя хватает!..

— Ох, дядюшка! — промурлыкала она, поправляя шляпку.

— Поспешим, поспешим! Иначе рискуем опоздать в Белые Скалы. Все по машинам! — с несколько натужной веселостью выкрикивал Пьер Дельмас.

Не торопясь, все двинулись к хозяйственным постройкам, где были припаркованы автомашины. К вящему разочарованию братьев Лефевров, в ее честь до блеска надраивших свою старушку «сельтакатр», Леа захотела сесть рядом с крестным.

— Проезжайте вперед со своей таратайкой. Встретимся в Белых Скалах. Дядюшка, ты позволишь мне вести?

— А ты умеешь?

— Да. Только маме не говорите. Папа иногда позволяет мне водить и учит правилам дорожного движения. Это самое трудное. Надеюсь вскоре сдать экзамены.

— Но ты же слишком молода.

— Папа говорит, что это удастся устроить.

— Буду удивлен. А пока покажи мне, что же ты умеешь.

Вместе с ними в машину поднялись Люсьен, Филипп и Пьеро. Подобрав белую рясу, монах сел последним, перед тем рукояткой заведя мотор.

— Провались ты…

Леа слишком резко тронулась с места.

— Извините меня, дядя. Я еще не освоилась с вашим автомобилем.

После нескольких толчков, изрядно перепугавших пассажиров, Леа наконец справилась с машиной.

В поместье месье д'Аржила Белые Скалы вблизи Сент-Эмильона они прибыли почти самыми последними. Длинная дубовая аллея вела к дворцу конца семнадцатого века, изысканная архитектура которого находилась в решительном контрасте с псевдоготикой второй половины девятнадцатого века, характерной для соседних усадеб. Лоран и его отец были очень привязаны к своему жилищу, на содержание и украшение которого не жалели средств.

Когда Леа выбиралась из автомобиля, ее платье задралось, высоко обнажив ноги. Рауль и Жан Лефевры не смогли удержаться от восторженного свиста, но смутились под раздраженными взглядами женщин.

Слуга отогнал машину на задний двор.

В толпе собравшихся перед усадьбой гостей Леа искала только одного человека — Лорана. Небольшая группа направилась к хозяину дома.

— Леа, наконец-то ты здесь. Без твоей красоты, без твоей улыбки ни один праздник не может считаться удавшимся, — сказал Раймон д'Аржила, сердечно глядя на нее.

— Здравствуйте, месье. А Лоран здесь?

— Конечно. Не хватало только, чтобы он отсутствовал! Он показывает Камилле последние переделки в доме.

Леа вздрогнула. Сразу померкло солнце прекрасного сентябрьского дня. Пьер Дельмас заметил, как резко изменилось настроение дочери, и увлек ее в сторону.

— Прошу тебя. Только без сцен и без слез. Не хочу, чтобы моя дочь стала посмешищем.

Леа подавила рыдания.

— Вздор, папочка. Просто я немного устала. Как только поем, все пройдет.

Сняв шляпку, она с высоко поднятой головой присоединилась к своим поклонникам. Те расположились у большого заставленного напитками стола. Она улыбалась их словам, смеялась их шуткам, попивая восхитительный «Шато-д'Икем». А в голове не переставала звучать фраза: «Он с Камиллой».

Праздник обещал быть великолепным. На безоблачном небе сияло солнце; политые накануне лужайки ярко зеленели и пахли свежескошенной травой; благоухали куртины роз. В большой бело-серой палатке расположился обильный стол, за которым стояли слуги в белых куртках. Там и сям под зонтами были разбросаны столики, садовые кресла и стулья. Светлые туалеты женщин, их движения, их смех придавали толпе веселую ноту, которая резко контрастировала с мрачным выражением на лицах некоторых мужчин. Даже Лоран, ради которого и собрались все эти люди, показался Леа побледневшим и напряженным, когда, наконец появился вместе с девушкой, одетой в простое белое платье, чье нежное личико сияло от счастья. При их появлении все приглашенные, кроме Лауры, поправлявшей волосы, зааплодировали.