Анатолий Марченко - За Россию - до конца Страница 5

«В тот день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что если мы не разрушим старой армии, то она подавит революцию. Нам приходилось выбирать между армией и революцией. Мы не колебались. Мы выбрали революцию и пустили в ход — я смею сказать — гениально необходимые средства».

Деникин усмехнулся: уж ему ли не были ведомы эти самые «гениально необходимые средства»! Мало того что на армию обрушился целый поток большевистской пропаганды, схожий с Ниагарским водопадом. Свой «вклад» в разложение армии небезуспешно вносил и германский генеральный штаб. Чего стоили одни только восторженные слова генерала Людендорфа о революции в России! Он откровенно признавался в том, что в тот день, когда наступила эта самая революция, огромная тяжесть свалилась у него с плеч. Людендорф стремился посредством настойчивой пропаганды содействовать разложению не только армии, но и всего российского народа, укреплять в русских людях жажду мира.

Именно немцы придумали и привели в действие крайне выгодную, спасительную для них политику братания на русско-германском фронте. Дьявольская политика эта была продумана педантичными немцами до мельчайших деталей. Германские штабы разработали подробнейшие инструкции для командного состава, исполнение которых давало бы наибольший эффект в деле разложения русской армии. В русских окопах появились сотни тысяч листовок, призывавших солдат воткнуть штык в землю, ибо война якобы выгодна лишь Временному правительству и генералам. Ненцы засылали в Россию надёжных и пронырливых агитаторов, хорошо знавших русский штык. Они призывали к миру на фронте и к войне в тылу — против правительства и офицеров. Эти «агитаторы», помимо прочего, были и опытными шпионами, неустанно ведущими сбор ценной информации. Таким образом, большевистские агитаторы, которые вели подрывную работу в армии, призывая солдат превратить империалистическую войну в войну гражданскую, по существу, смыкались с агитаторами немецкими, и эта мощная агитация была исключительно успешной.

Деникина особенно возмущало то, что такие же идеи проводил и считающий себя русским патриотом лидер большевиков Ульянов-Ленин, собственно, он и разработал стратегию и тактику большевистской агитации и Пропаганды.

«Отправлением в Россию Ленина, — писал генерал Людендорф, — наше правительство возложило на себя огромную ответственность. С военной точки зрения его проезд через Германию имел своё оправдание: «Россия должна была пасть!»

С неизбывной тревогой и волнением следил за всеми «сими событиями Деникин. Он страдал оттого, что не с кем было поделиться своими горестными раздумьями, и потому даже в письмах своей невесте Ксении Васильевне Чиж у него невольно проскальзывали политические мотивы:

«5 апреля 1917 года. Политическая конъюнктура изменчива. Возможны всякие гримасы судьбы. Я лично смотрю на свой необычный подъем не с точки зрения честолюбия, а как на исполнение тяжёлого и в высшей степени ответственного долга. Могу сказать одно: постараюсь сохранить доброе имя, которое создали мне «железные стрелки», и не сделаю ни одного шага против своих убеждений для устойчивости своего положения».

А в письме, посланном месяц спустя:

«Безропотно несу крест. Иногда тяжко. И не столько от боевой обстановки, сколько от пошлости и подлости людской. Политика всегда не чесана. Пришлось окунуться в неё, и нужно выйти незапачканным».

И в письме, написанном через две недели:

«Медленно, но верно идёт разложение. Борюсь всеми силами. Ясно и определённо опорочиваю всякую меру, вредную для армии, и в докладах, и непосредственно в столицу. Результаты малые. Одно нравственное удовлетворение в том, что не пришлось ни разу поступиться своими убеждениями. Но создал себе определённую репутацию. В служебном отношении это плохо (мне, по существу, безразлично). А в отношении совести — спокойно... редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве — хамелеоны и приспособляющиеся. От них скверно. Много искреннего горя. От них жутко».

К великому огорчению Деникина, совсем скоро к «хамелеонам и приспособляющимся» он вынужден был отнести и известного генерала Алексея Алексеевича Брусилова, который, едва совершилась революция, сразу же перекрасился в красный цвет. Это превращение было просто неслыханным и не поддавалось никаким законам логики! Как мог он, бывший паж императора, генерал-адъютант Николая II, достигнув едва ли не преклонного возраста (ему исполнилось шестьдесят четыре года), в котором человеку надлежит обрести мудрость, переметнуться к большевикам, ползать на коленях перед всяческими Советами всяческих депутатов и одновременно с гордостью заявлять, что всё это он делает в интересах России и русского народа! Настоящий цирковой пируэт!

И вот этот самый Брусилов неожиданно сменяет на посту Верховного главнокомандующего генерала Алексеева!

Деникин встретил это назначение с неприкрытой враждебностью. И это несмотря на то, что на русско-германском фронте он воевал под началом Брусилова, высоко ценил его полководческие способности и человеческие качества. В свою очередь, Брусилов неоднократно отмечал военные заслуги Деникина и особенно его «Железной» бригады. Как можно обмануться в человеке! Вот ещё одно проклятие, которое несут в себе революционные перемены: часто они превращают нормальных, честных людей в перевёртышей!

Получив назначение, Брусилов тотчас же прибыл в Могилёв — тихий, утопающий в зелени город на холмистом берегу Днепра. Позднее, уже будучи на Юге, Деникин иной раз думал о том, что нахождение ставки в Могилёве было не лишено некой злосчастной символики: названию своему этот небольшой город был обязан несметному числу находившихся близ него курганов-могильников, при раскопках которых обнаруживали древние арабские монеты. «Вот и Ставка наша угодила прямо в могилу», — эта горькая сентенция всякий раз приходила на ум Деникину, когда он вспоминал о Могилёве.

Ещё, пожалуй, никого так холодно и неприветливо не Встречали в Могилёве, как встретили Брусилова. Старик, отвечая на сухие, не более чем официальные приветствия, недовольно хмурился: его поразил контраст между этой почти враждебной встречей и тем, как ещё совсем недавно опьянённая революционными лозунгами толпа с восторгом носила его по Каменец-Подольску в красном кресле.

В душах Деникина и его офицеров закипело негодование, когда Брусилов, обходя строй почётного караула, не пожал руки раненому герою войны полковнику Тимановскому, зато с подчёркнутой подобострастностью потряс руки солдат — посыльного и ординарца, вызвав у них испуг в смущение. Видимо, перекрасившийся генерал был уверен, что весть об этом сверхдемократичном жесте с быстротой молнии достигнет ушей Керенского.

Затем, уже в штабе, размещавшемся в доме местного губернатора, Брусилов вручил Деникину папку.

   — В этой папке, Антон Иванович, очень ценный документ — мой приветственный приказ армиям, — многозначительно произнёс он.

   — Прикажете разослать в войска? — осведомился Деникин.

   — Что вы, бог с вами! Прошу вас впредь не действовать столь поспешно и неосмотрительно, — запричитал Брусилов. — Срочно отправьте приказ в Петроград с нижайшей просьбой Александру Фёдоровичу Керенскому рассмотреть его. И лишь когда он одобрит — немедля разошлите.

Деникина передёрнуло, но он не подал и виду, молча кивнув головой в знак согласия.

«И с таким человеком вше предстоит работать? — Он даже вздрогнул от этой мысли. — Что сотворила с ним революция!»

Брусилов интуитивно почувствовал вражду, исходящую от мрачного Деникина.

   — Антон Иванович, дорогой! Задаю себе вопрос и никак не могу на него ответить. Всем сердцем я надеялся, что встречу в вас своего боевого товарища, что мы с вами будем работать в одной упряжке, сообща тянуть этот тяжёлый воз. И, не скрою, удивлён, если хотите, даже поражён тем, что вы смотрите на меня волком.

Сумрачность не исчезла с лица Деникина:

   — Это не совсем так. Дело в том, что моё дальнейшее пребывание во главе Ставки невозможно.

   — Но почему же?! — В голосе Брусилова сквозило, казалось бы, искреннее удивление.

«Вот теперь я окончательно понял, кем ты стал на самом деле, — недобро, но даже с каким-то облегчением подумал Деникин. — Ты не просто перевёртыш, ты ещё и лицемер!»

А вслух ответил:

   — Одна из причин состоит в том, что на мою должность вами предназначается генерал Лукомский.

Лицо Брусилова исказила гримаса тревоги и смущения, но это длилось лишь мгновение. Взяв себя в руки, он воскликнул с той же притворной искренностью:

   — Это возмутительно! Как же они смели назначить Лукомского без моего ведома?!

Деникин слегка усмехнулся и промолчал: уж ему-то было достоверно известно, что Брусилов, ещё находясь на Юго-Западном фронте, согласился с Керенским, предложившим на должность начальника штаба именно Лукомского!