Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 Страница 5

Позже Феодосия вспоминала дни, проведенные ею до встречи с Федором, как наполненные дурманом — взяв, что в руки, она сразу это и роняла, не слышала, что ей говорят, и все смотрела, смотрела в жаркое майское небо, где вереницей шли белые, ровно сахарные облака.

Федора Вельяминова она заприметила давно — поди не увидь этакого медведя, на голову выше и вдвое шире в плечах, чем большинство остальных бояр. Изредка, на богослужениях, она бросала на него быстрые взгляды из-под ресниц, и сразу чувствовала, как алеют у нее щеки — нравился ей боярин Федор, ох как нравился!

Был он совсем не похож на покойного Васю Тучкова — невысокого, худощавого, с льняными северными волосами. С Васей Феодосия была знакома с детства, и все было понятно, что, войдя в возраст, они повенчаются — понимали они друг друга с полуслова, — мягкие, чуть нелюдимые, улыбчивые, ровно и не муж с женой, а брат с сестрой.

И любились они с Васей так же — спокойно и нежно, и не ведалось Федосье, что есть на свете любовь иная. Сейчас же, глядя исподволь на Федора, она чувствовала, как тяжелеет у нее высокая грудь, раскрываются и влажнеют губы и перехватывает дыхание. Было это совсем по-иному, чем с покойным мужем, и Феодосия страшилась, и одновременно тянулась к этому, еще неведомому ей, чувству.

Прасковья Воронцова долго думала, как бы устроить свидание Федора с Феодосией.

Пригласить к себе сродственника она могла в любой день — на то он и сродственник, но вот как бы Феодосии оказаться в то же время в усадьбе Воронцовых? Хоть и вдовела боярыня, но была молодой и бездетной — невместно ей было одной ездить по Москве.

— Ох, боюсь, придется боярину Федору засылать сваху, — сказала Прасковья озабоченно, снимая тяжелую, надоевшую за день кику, и встряхивая гладкими, до пояса, угольно-черными власами. «А Федосья Никитична, пожалуй, и упрется, аки ослица валаамова — как же, мол, сватать, не поговорив вперед с невестой? Вот же несговорчивый они народ, новгородцы-то».

— Ну, — усмешливо сказал Михаил, уже лежавший на постели, — помнится мне, одна боярышня с глазами васильковыми точно так же когда-то уперлась. Не хочу, мол, не поговоривши-то. И что же — посадили молодца и девицу рядом, девица взор в пол как устремила, так и не взглянула на молодца ни разу.

— Смотрела я на тебя, — рассмеялась Прасковья, — исподтишка только. А ты тоже, конечно, герой был — хоть бы полсловечка вымолвил».

— Поди тут что вымолви, когда рядом такая краса неописанная, — Михаил привлек к себя севшую рядом Прасковью и зарылся лицом в ее распущенные волосы. «Я и сейчас-то иногда теряюсь, на тебя глядя».

— Ну, Феодосия-то не я, — Прасковья удовлетворенно вытянулась рядом с мужем, — эта за словом в карман не полезет».

В конце концов, именно Михаил, слушая размышления жены, вдруг сказал: «Да чего проще-то! Петины именины на носу, мы с тобой поедем к Федосьиным родственникам, заберем ее и потом привезем обратно. Не о чем-то будет слухи распускать, буде даже если кто захочет».

Так и оказалось. Сидя в закрытом возке, Прасковья Воронцова смотрела на Феодосию — она то крутила на пальце выбившийся из-под кики льняной локон, то перебирала подол опашеня, то пристукивала об пол мягкой сафьяновой туфлей.

— Что-то, боярыня, мнится мне, кровь твоя северная, холодная, быстрее течь стала? — усмехнулась Воронцова. «Али я неправа?»

— Что? А? — будто очнулась Феодосия.

Прасковья только махнула рукой — толку от боярыни Тучковой сейчас было мало.

На Петиных именинах все, как полагается, сидели чинно и раздельно — мужчины от женщин.

После обеда, когда гости стали подниматься ехать по домам, Прасковья за каким-то надуманным делом увела Феодосию в женские горницы.

— Ну, все, — сказала она, прислушиваясь, — вроде все уехали. Можно и идти.

Феодосия сидела у ларца с хозяйскими драгоценностями и бездумно пропускала сквозь пальцы жемчужное ожерелье.

— Уже? — вдруг очнулась она и покраснела, — вся, до кончиков нежных ушей. «Да как же это будет- то?»

— Хотела ж сама, чтоб с тобой говорили, — ворчливо ответила Прасковья, подталкивая боярыню к лестнице. «Так вот и говори».

Федор Вельяминов сидел в крестовой горнице, не слушая и не слыша того, что говорил ему боярин Воронцов.

С тех пор, как Прасковья, ровно бы невзначай, обронила ему: «Сказывала мне намедни Феодосия Тучкова, что не прочь с тобой встретиться», — жизнь его, до той поры размеренная и пресная, наполненная царской службой и домашними заботами, будто бы перевернулась.

Словно несли боярина кони по зимней дороге — и страшно, и сладко, и дух захватывает, и хочется увидеть, что там дальше, за слепящей стеной метели.

Вот и сейчас он сидел, бросив большие руки на чистую льняную скатерть, и смотрел на образ Богородицы в красном углу напротив. Невместно было и думать так, но помстилась она Федору Феодосией — то, же тонкое, северное лицо, большие глаза, смиренно наклоненные вниз, к младенцу Иисусу.

Он услышал скрип двери и перевел взгляд — она стояла в проеме, высокая, ставшая еще выше из-за парчовой кики, и на ее бледных щеках горели два алых пятна.

— Здрава будь, боярыня, — сказал он, поднимаясь, и услышал, как предательски хрипло звучит его голос.

— И ты здрав, будь, боярин Федор Васильевич, — сказала она, глядя на него прозрачными серыми глазами, и шагнула к нему, под защиту его взгляда, — никто еще не смотрел на нее так, — будто на чудотворную икону в церкви.

— Не было бы в горнице Воронцовых, — подумал Федор, — встал бы я на колени перед такой красой и не поднимался бы более до дня смерти моей.

Они сели друг напротив друга и Феодосия склонила голову, — не было мочи ее видеть его лазоревые, наполненные мольбой глаза.

Оба молчали, пока под каким-то предлогом Воронцовы не вышли из палаты, и не остались Федор с Феодосией одни.

За окном клонился к закату длинный, московский день, а они все молчали, не глядя друг на друга.

— Так что же, Феодосия Никитична, — сказал, не глядя на нее, Федор, — какое будет твое решение? Вот я весь перед тобой, лет мне немало, — на шестой десяток скоро перевалю, сыны у меня взрослые, один монашествует, другой при царе Иване Васильевиче, хозяйство у меня большое…

— Не ради хозяйства я, — сказала Феодосия, почувствовав, как надломился весенней тростинкой ее голос, — да, Федор Васильевич, думаю, и ты не ради хозяйства….

— Нет, — сказал он глухо, ощущая, как кровь, — горячая, темная, не поднимавшаяся в нем с того времени, как слегла покойница Аграфена, — бросилась ему в голову. Он сцепил под столом пальцы, и вонзил ногти в ладони, — до боли. «Не ради хозяйства я, боярыня Феодосия».

— Я хоть и вдовею, Федор Васильевич, но, по-хорошему, с моим отцом тебе стоило бы поговорить. Путь до Новгорода не близок, но грамоту с гонцом послать, по-моему, надо тебе.

— Феодосия взглянула искоса на Федора и опять опустила голову.

— А ты-то как, боярыня, располагаешь? — прямо спросил Федор. «Люб я тебе, али нет?»

— Был бы не люб, разве ж я согласилась бы говорить с тобой? — ответила ему вопросом Феодосия. «И то мне по сердцу, что ты не сваху заслать решил, а хотел поговорить со мной вначале».

— Располагаю я, боярыня, что говорить нам с тобой будет, о чем до конца жизни нашей — прав я али нет? — усмехнулся Федор.

— Ой, как прав, боярин! — Феодосия тоже рассмеялась, и, услышав ее смех, Прасковья Воронцова, стоявшая у двери в соседней горнице, облегченно перекрестилась.

— Пошли им, Всевышний, брак честный, да ложе безгрешное, — пробормотала она.

Вернувшись, домой, Федор Вельяминов послал слугу за Матвеем. Застать сына дома было все сложнее, он дневал и ночевал в покоях царя Ивана, но не сказать ему о предстоящем браке отец не мог.

— С Вассианом проще, — размышлял боярин, меряя шагами крестовую палату, — пошлю грамотцу в Чердынь, да и дело с концом. К тому же он инок, монах, от мирской нашей жизни отрешен, наследства ему не надобно. А вот с Матвеем надо говорить осторожно. Бог его знает, будут у нас с Феодосией дети, али нет. С покойником Тучковым вон семь лет прожила, и не понесла. Конечно, могло статься и так, что в том Федосьиной вины не было, да и не ради детей я на ней женюсь.

Однако, думая об этом, боярин вдруг поймал себя на том, что представляет себе ту, что совсем недавно видел в горнице Воронцовых — в парче и шелках, с убранными, покрытыми волосами, так, что ни единого локона не было видно, — совсем в другом обличье.

Он покраснел, как мальчишка, и не заметил вошедшего в горницу Матвея.

— Звали, батюшка? — вежливо, вполголоса, спросил отрок.

— Да, — Федор провел рукой по лицу, и, словно проснувшись, посмотрел на сына. Высокие каблуки сафьяновых сапог, воротник ферязи, расшитый жемчугом, поднят вверх, на пальцах — перстни, волосы длинны и подвиты.