Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины Страница 5

Пожелтевшая ткань, которой были спеленаты статуэтки, настолько истлела, что уже не разворачивалась, поэтому рабби и его помощникам пришлось удалять ее ножами. А когда они это сделали, все увидели примитивные глиняные фигурки с выпученными глазами и похожими на палочки руками и ногами. Мария непроизвольно сжала пояс, где было спрятано ее собственное сокровище. В отличие от найденных раввином, ее идол не безобразен, а прекрасен.

Когда рабби принялся крушить глиняных истуканов дубинкой, Мария подумала, не стоит ли и ей бросить ее фигурку в общую кучу. Но мысль о том, что это прелестное лицо будет уничтожено, показалась непереносимой. Поэтому девочка просто стояла и смотрела, как осколки беспомощных идолов разлетались вокруг, подобно граду. Одна крохотная, отбитая рука прицепилась к ее рукаву: Мария отцепила ее и оглядела. Что-то вроде куриной лапки, кажется, даже с коготками.

Даже не задумавшись, зачем ей это нужно, девочка сунула за пояс и эту новую находку.

— Как по-вашему, кто они были? — небрежно спросил Сильван, — Может, это боги хананеев? Впрочем, они могли быть кем угодно. — Град крошева и глиняной пыли по-прежнему осыпал их. — А в общем, не важно, кем они были, все равно их уже нет. Бах! Трах! И они исчезли.

«Но разве может бог исчезнуть? Разве можно уничтожить бога обычной дубинкой?» — мысленно недоумевала Мария.

— «Горе тому, кто говорит дереву „встань!“ и бессловесному камню „пробудись!“. Научит ли он чему-нибудь? Вот он обложен золотом и серебром, но дыхания в нем нет»,[3]— восклицал раввин, круша обломки идолов.

Он помолчал, с удовлетворенным кивком опустил дубинку, а потом указал в сторону Иерусалима и взволнованным от радости голосом снова возгласил стих из пророка Аввакума:

— «А Господь — во святом храме Своем; да молчит вся земля пред лицом Его!»[4] — Раввин воздел посох, — Завтра, друзья мои! Завтра мы увидим этот священный храм! Благословен Господь, единый, вечный и сущий!

Он плюнул на то, что осталось от идолов.

Глава 2

Еще один закат, еще один привал перед Иерусалимом. Когда они устроились на ночь, Марии начало передаваться волнение, которое испытывали, приближаясь к городу, взрослые.

На сей раз земля вокруг ее подстилки была твердой и ровной, видимо, никаких находок в ней не таилось, и девочка почувствовала легкое разочарование, словно ожидала, что в таком путешествии каждая стоянка должна преподносить ей какой-нибудь особенный, запретный подарок. Бережно развязав пояс, она нащупала резную фигурку, хотя достать ее, когда кругом столько людей, так и не решилась. Там же, в поясе, нашлось место и для отбитой когтистой лапы. Хоть Мария и не отваживалась посмотреть на свои сокровища, но постоянно ощущала их присутствие, как будто они призывали и притягивали ее.

Борясь со сном, она размышляла о том, что увидит в храме. Между тем сидящий у костра Илий заметил:

— Наверное, весь наш караван обыщут из-за того, что мы галилеяне.

— Да, а у храма, скорее всего, выставят дополнительную стражу, — подтвердил Натан. — В большом количестве.

Очевидно, недавно какой-нибудь мятежник из Галилеи доставил властям немало хлопот.

— Это все Иуда Галилеянин со своей шайкой разбойников, — проворчал Сильван. — Не понимаю, чего он хочет добиться этим бессмысленным бунтом? Власть принадлежит римлянам, и если они вздумают обложить нас новыми налогами, никуда мы не денемся. А из-за таких смутьянов, как он и его компания, остальным становится только хуже.

— И все же… — Илий не спеша дожевал и лишь потом закончил свою мысль: — Иногда ощущение безнадежности и беспомощности овладевает человеком настолько, что самое бесполезное и отчаянное действие может показаться ему необходимым.

— Ну, уж во всяком случае в нынешний праздник в Иерусалиме будет спокойно. — заявил Сильван. — О да. Римляне об этом позаботятся. — Он помолчал, потом продолжил: — Радует, что у нас. в старой доброй Галилее, за нами присматривает славный молодой царь Ирод Антипа, не так ли?

Илий пренебрежительно фыркнул.

— Ну, он. по крайней мере, иудей, — добавил Сильван с интонацией. по которой Мария поняла, что он имел в виду нечто противоположное.

— Разве что тень истинного иудея, как и его отец! — вспылил заглотивший Сильванову наживку Илий. — Сын самаритянки от идумеянина. Потомок Исава! Подумать только, мы вынуждены делать вид, будто…

— Замолчи! — оборвал его Натан. — Чего ты раскричался, ты ведь не дома, а у шатров стенки тонкие. — Он рассмеялся, чтобы это прозвучало как шутка. — И вообще, как ты можешь говорить, что его отец не был хорошим иудеем? Разве не он построил нам прекрасный храм?

— В этом не было необходимости, — отрезал Илий. — Первоначальный был вполне хорош.

— Может быть, для Бога, — согласился Натан. — Но людям хочется, чтобы дом их Бога не уступал царским дворцам. Сам же Господь хочет и больше и меньше того, что мы обычно готовы Ему дать.

Воцарилось глубокое молчание: это неожиданное замечание поразило всех своей истинностью и глубиной.

— Мария, ну-ка расскажи нам, что такое Шавуот, — нарушил тишину Илий. — В конце концов, именно его мы собираемся отпраздновать в Иерусалиме.

Девочка недоумевала: с чего ему взбрело в голову цепляться с этим вопросом к ней? Тут любой мог бы ответить на него лучше.

— Это… это один из трех главных больших праздников, которые отмечает наш народ, — пролепетала она.

— Но в чем его суть? — не унимался Илий, сурово склоняясь над ней.

И правда, в чем именно его суть? Вроде как в спелом зерне, а название связано с числом дней, прошедших после Песаха…[5]

— Его празднуют спустя пятьдесят дней после Песаха, — ответила Мария, одновременно пытаясь вспомнить что-то еще. — Он имеет какое-то отношение к тому, что зерно созревает.

— Какое зерно?

— Илий, прекрати! — проворчал Сильван — В семь лет даже ты этого не знал.

— Ячмень… или пшеница, я думаю, — высказала догадку Мария.

— Пшеница! И мы дарим первую часть урожая Богу, — подхватил Илий. — В этом-то и состоит главное: дары Господу будут помещены перед Ним в храме.

— А что Он с ними делает?

Мария представила себе взметнувшееся, всепожирающее пламя, в котором исчезают поднесенные Господу жертвы.

— После завершения ритуала дары возвращают верующим.

Ох! Какое разочарование! Выходит, они проделают весь этот путь только для того, чтобы выложить зерно в храме, подержать его там и забрать обратно?

— Насчет зерна я вроде бы поняла, — сказала Мария. — Но ведь мы-то никакого зерна не выращиваем. Может быть, нам стоило бы поднести Господу рыбу, которую мы ловим?

— Зерно — это символ, — кратко и не совсем внятно ответил Илий.

— Может, побеседуем о храме? — предложил Сильван. — Все лучше, чем о всяких там символах.

Разговор зашел о храме, и он продолжался даже тогда, когда солнце зашло, убрав с их плеч свои теплые лучи. Что для еврейского народа могло быть важнее храма? Дважды недруги разрушали его, но ныне он был воздвигнут снова. Храм имел столь важное значение, что по возвращении из плена вавилонского пятьсот лет назад евреи первым делом взялись за восстановление святыни.

— Мы есть храм, и храм есть мы, — произнес Натан. — Мы, как народ, не можем существовать без него.

Мария поежилась: мысль о том, что для существования иудеев необходимо, чтобы стояло некое здание, показалась ей пугающей. А что. если с храмом случится неладное, если он разрушится? Но этого, конечно, не случится. Господь не допустит этого.

— Наш предок Хирам был работником при храме Соломона, — с гордостью заявил Натан. Порывшись за пазухой, он извлек висевший на тесьме крохотный плод граната, изготовленный из желтой меди. — Вот его изделие.

Вещица была передана Сильвану, он внимательно рассмотрел ее и переложил в руку Илия.

— О! Он сделал много других вещей, больших вещей. Он отливал в огромных глиняных формах бронзовые колонны и капители для старого храма. Но эту вещицу он сделал для своей жены. Тысячу лет тому назад. И мы сохранили ее и передаем из поколения в поколение. Она побывала с нашими предками в Вавилоне и вернулась назад.

Когда вещица дошла до Марии, девочка прониклась почтением; изделие казалось священным, хотя бы в силу своей великой древности.

«Мой прапрапра… много раз прапрадед сделал это собственными руками, — подумала она — Руками, обратившимися в прах еще в незапамятные времена».

Она подняла подвеску и медленно повертела на тесемке. Угасавший дневной свет играл на округлой поверхности искусственного фрукта и четырех разветвлениях с одного конца, представлявших собой стебелек. Гранат был сделан с удивительным, поражавшим воображение правдоподобием и мастерством.