Богдан Сушинский - Киммерийский закат Страница 5

— Не стройте из себя Деву Марию-Провидицу, мэм, — жестко произнес он, опять склоняясь над затылком красавицы. — Моя остановка была известна вам заранее. Из каких, позвольте спросить, источников? Вы не угадывали ее, а назвали наверняка.

— А кто вам сказал, что Дева Мария была провидицей? Вы бы хоть в Библию не поленились заглянуть. Понимаю, это сложнее, нежели смотреть на мир сквозь прицел, сквозь мушку пистолета, но все же… — Гортанно взорвавшись изу­мительным по своей сопранной тональности хохотком, брюнетка поправили небольшую, висевшую на левом плече, сумочку и продвинулась к выходу.

Курбанов подался было вслед за ней, но в это время с сиденья справа поднялся какой-то парень, и «провидица» величественно протиснулась между вздрагивающими от ее прикосновения коленками мужчин, чтобы занять свое место у окна.

«…И еще… почему она решила, что через мушку пистолета?! — взорвалось что-то там, в сознании Курбанова. — У меня что, на роже вытатуировано мое офицерское звание? Я — в гражданском, маз-зурка при свечах, и ничем не отличаюсь… Хотя, стоп, какое-то клеймо все же просматривается, и если женщина обладает наметанным взглядом…Только откуда ему — наметанному взгляду — взяться у нашей тихони-брюнетки?»

знала бы эта женщина, как унизительно прошлась она сейчас по его профессиональному самолюбию! Так нет же, паршивка, невозмутимо сидит у окна, гордо вскинув окаймленную черным шлемом курчавых волос головку, и плевать она хотела на него и всех остальных в этом чадном автобусе. Кто она, к дьяволам, такая?! Как оказалась рядом с ним на перроне? Почему спровоцировала знакомство?

Курбанов вдруг почувствовал непреодолимое желание вышвырнуть оказавшегося рядом с ней юнца, усесться на его место и потребовать объяснений. Но, представив себе, как глупо все это выглядело бы в реальной жизни, попридержал свой пыл.

Несколько секунд Виктор буквально поедал ее взглядом, надеясь, что женщина хоть каким-то образом напомнит о себе, об их мимолетном знакомстве. Но она сидела, как изваяние. Зато теперь Курбанов заметил то, на что не обращал внимания, когда брюнетка стояла рядом, — ее фигуру пловчихи, мощно скроенную, с накаченными на тренажерах плечами.

Нет, никогда раньше видеть ее Курбанову не приходилось. У них, в отряде специального назначения «Скиф» Главного разведуправления, проходили подготовку две женщины, и обеих Курбанов прекрасно знал. Так, может быть, брюнетка — из какого-то другого отряда, с бойцами которого он не знаком? У них, в ГРУ, в отрядах спецназа, предназначенных для работы в глубоком тылу противника, никакие знакомства, — не говоря уже о близких взаимоотношениях и откровениях, — вообще не поощрялись. Да «черные береты» к этому и не стремились. Особенно в последнее время, когда стало ясно, что работать-то им придется не за бугром, а, скорее всего, здесь, на пространстве бывшего Союза, в бывших братских республиках, против «националов», — что лично у него, майора Курбанова, никакого энтузиазма не вызывало.

Тут приходилось иметь дело с политиками, причем с политиками, отрекшимися от своих вчерашних убеждений и предавших своих партийных боссов, а потому способных теперь предать кого угодно и каким угодно способом. А еще эти политики готовы были бросать спецназовцев на самую грязную работу, чтобы потом самым грязным образом подставлять их. Как это уже случалось со спецкомандой госбезопасности «Альфа» и другими ребятами в Тбилиси, в Средней Азии, во взбунтовавшемся Вильнюсе…

Ясно, что эту смазливую «кадрицу» кто-то подослал. Но кто, какая контора? Милицейский спецназ? Некий конкурирующий клан из подчинения ГРУ? Нет, бойцы «Альфы»?

Схема вырисовывалась довольно примитивная: Седьмое управление Комитета госбезопасности каким-то образом разжилось на агента в их спецотряде разведуправления, и… Не исключено, что этим «вильнюсским евнухам» понадобился еще один «груз-200», как понадобился он в свое время при штурме вильнюсского телецентра. Тогда за этот «груз» сошел труп офицера самой «Альфы», какого-то лейтенантика, по всей вероятности, отказывавшегося участвовать в столь унизительной для профессионального военного провокации.

«И кто убедит меня, — подумалось Виктору, — что теперь им не понадобился свежий труп офицера особого отряда спецназа военной разведки»?

Взглянув на брюнетку, Курбанов обнаружил, что, внешне все еще оставаясь невозмутимой, она тем не менее косит на него взглядом, и при этом в глазах поблескивает соблазнительная лукавинка.

«Ну что ж, — подумал он, исподволь умиляясь красотой женщины и шаловливостью ее взгляда. — Если мудрецы из Седьмого управления госбезопасности прибегают теперь к услугам таких вот “киллерш”, это делает им честь, маз-зурка при свечах».

Как только водитель объявил, что следующая остановка — поселок Южный, майор тут же двинулся к выходу, и уже от двери, привстав на цыпочки, отыскал взглядом свою попутчицу. Она поднялась и тоже направилась к выходу, но Курбанов почувствовал, что еще раз лицезреть ее — теперь уже на остановке Южного — не удастся. Скорее всего, она лишь убедится, что подопечный действительно убрался из салона. При этом брюнетка даже не скрывала, что шпионит за ним, — настолько откровенным оставалось ее любопытство. Порой казалось, что она умышленно подставляет себя, чтобы мужчина окончательно рассекретил её.

Ступив в пропитанную дождем и морским туманом фио­летовую темень, майор слегка поежился и с тоской всмотрелся в салон ярко освещенного пригородного автобуса. Брюнетка стояла у предпоследнего окна, повернувшись к нему лицом. Вряд ли она — из света в темноту — видела Курбанова, однако не сомневалась, что уж мужчина-то ее точно видит. Не зря же на лице ее блудливо промелькнула все та же шаловливая женская улыбка.

«То, что она выйдет на следующей остановке, — понятно. Не ясно, почему не решилась выйти вместе со мной. Остановка ведь все равно была названа. Сыщик из нее, естественно, никакой. Но, похоже, что и скрывать своего интереса к нему брюнетка не старалась. Тогда что здесь только что происходит на самом деле, маз-зурка при свечах?!»

6

Принимать «группу товарищей» здесь, в соединенном с его рабочим кабинетом небольшом конференц-зале, на втором этаже виллы, генсек-президенту решительно не хотелось. Он почему-то всячески оберегал этот кабинет, предпочитая встречаться внизу, в официальной приемной, в гостиной или в одной из комнат отдыха. А случалось, что вообще уводил гостя на свою любимую кипарисовую аллею парка.

Вот и сейчас Русаков намеревался встретить «московских товарищей» еще на входе в виллу, однако он явно опоз­дал. Непрошеные полуофициальные гости уже поднимались к нему на второй этаж.

Растянувшись в цепочку по широкой, слегка «завинченной» лестнице, они шествовали важно и решительно. Как члены военного трибунала, шедшие для того, чтобы объявить свой «суровый, но справедливый»… Строгие, почти окаменевшие лица этих «трибунальщиков» напоминали ритуальные маски индейцев, направлявшихся к ритуальному костру каннибалов.

Причем Президент сразу же обратил внимание, что позади группы, чуть поотстав, степенно поднимается рослый, плечистый полковник Буров. Пока не ясно было — то ли приезжие успели присоединить начальника охраны к своей делегации, то ли он идет по собственной инициативе, но вполне очевидно, что в компании бунтовщиков он вполне мог бы сойти за… палача.

А что, вдруг поймал себя Русаков на этой сумбурной мысли, и в роли палача — тоже. Опыт составления посмертного диагноза у них богатый, да и кто потом, когда к власти придут путчисты, решится по-настоящему расследовать причину твоего «ухода»?! Разве что в виде моральной компенсации, устроят пышные похороны, «в духе Брежнева и Андропова». Что-что, а это у них отработано. Русаков давно смирился с мыслью, что в этой стране в каждом армейском штабе сидит по Пиночету. Но только сейчас он подумал, что точно такие же «пиночеты» восседают в этой стране в каждом республиканском ЦК, и даже в каждом обкоме партии.

— Так что… произошло? — негромко, явно срывающимся голосом спросил генсек-президент, чувствуя, как губы его от волнения деревенеют, а во рту пересыхает.

Задавая свой вопрос, он задержал взгляд на двух, шедших чуть впереди и правее остальных, генералах Госбезопасности — Цеханове и Ротмистрове, интуитивно улавливая, что главная опасность все-таки исходит от них. Причем интуиция эта была порождением почти генетического страха «всяк в Стране Советов сущего» перед властью и вседозволенностью КГБ; страха, террорно сформированного коммунистическим режимом в душах и сознании целых поколений, а потому одинаково довлеющего теперь и над уличным забулдыгой, и над обитателями кремлевских кабинетов.

Лишь в самое последнее мгновение генсек-президент перевел взгляд на руководителя своего аппарата, Дробина. Только обращаясь к нему, своему непосредственному, аппаратному, подчиненному, Русаков способен был сохранить хоть какую-то иллюзию уверенности, и даже делать вид, будто надежно контролирует ситуацию.